Поселок (СИ)

стремительно пересекал поселковую улицу. В это время Костик уже бежал ему навстречу,

громко зовя, закрыв собою пса от стрелка. Увидев Плутона, Борька кинулся, не помня себя к

человеку, и с размаху тяжелым комом свалился под ноги, ударив собою его в коленки.

Человек повалился на спину, неуклюже воздев руку с ружьем кверху. Выстрел грохнул в небо,

оглушив Костика и оставив в его памяти долгий звенящий звук. Этот звук долгое время стоял

в ушах. Сейчас он напомнил звук ломающейся ветки. Затем прошелестела трава. Повеяло

слабым ветерком… Кто-то стоял и сопел в нос.

Костик поднял голову, открыл глаза. Над ним стоял Борька. В руках он держал только что

сломанную ветку акации. Он усмехался и помахивал ею у Костика над головой. Рядом стояла

взволнованная Наташа.

– Как ты считаешь, Косточка, собаки полезны для человека? – спросил Борька с едва

уловимой усмешкой.

Костик промолчал. Даже не поднял головы. Где-то внутри сознания крутилась догадка о

том, что Борька врет, думает не так, как говорит, но все же врет, как взрослый,

оправдывающийся в своей промашке. Просто хочет показать себя главным во всем. Пускай,

какая разница! Костику главное то, что он узнал и пережил. У него вся жизнь впереди. И у

Наташи – тоже. И у Борьки… Поэтому он ничего не ответил. А только покрепче обнял еще

невысохшего Плутона и почувствовал во всем теле истому. Дремота постепенно овладевала

им.

Глава 23

Убойные шансы

Найти, куда поступил живой или мертвый мужчина средних лет по внешнему Робертом

описанию, ничего не составляло. Достаточно было одного звонка в приемное отделение

скорой помощи, и там сообщили, что да, действительно случай падения с сидения канатной

подвисной дороги был зафиксирован и пострадавший в тяжелом состоянии был доставлен в

Четвертую областную неотложной хирургии.

В кабинет главврача он завалился неожиданно, а если точнее – нагло, хотя бы потому, что

попал в начало перерыва. На письменном столе доктора откровенно обнаженно (с позиции

стороннего глаза) лежали на фольговых блюдцах буфетные куриные ножки и пара зеленых

баночных помидоров. Вместо хлеба, который обычно по-столовски нарезанный в изобилии

лежит возле кассирши на облезлом подносе, главврач предпочел булочку под авторитетным

названием «городская» и, конечно же, скромно в сторонке стояла лабораторная колбочка с

неизвестной белой жидкостью, рядом же с непричастным видом смотрела на нее независимая

мензурка с делением в сто пятьдесят грамм. Все это, ни при каких обстоятельствах, не

должно было попасть в обозрение медперсонала и не попадало никогда по той самой строгой

причине, что без стука в кабинет никогда никто не входил. А тут, к тому же, еще и дверь по

небрежности хозяин кабинета не закрыл. Но поскольку Федор в тонкостях местного этикета

не разбирался, то сходу, не останавливаясь, подошел вплотную к столу и сунул под нос

растерянному доктору удостоверение, лишь на секунду притормозив им перед его глазами

для ознакомления. Растерянный доктор, едва прочитав, еще больше растерялся, привстал и

потянулся за колбочкой.

90

– Не трудитесь, док, меня это не касается. Я при исполнении. Майор Лоухов Федор

Пантелеевич.

– Очень приятно… Но позвольте, – опомнившись, начал набирать административную силу

главврач, – Кротов, Владимир Максимович, главврач отделения…

– Знаю, Владимир Максимович. И не позволю, – самоуверенно оборвал Федор

покрасневшего от негодования доктора, – не позволю потому, что хочу сохранить вам вашу

мирную трапезу и в будущем. Особенно, если вы научитесь на обед закрывать дверь, – уже

придерживая насмешливую улыбку, добавил кагебист.

Отрезвев окончательно от гиподинамического шока вторжения потустороннего гостя,

Владимир Максимович уже осмысленно поинтересовался:

– То есть?

– Очень просто. Считайте, я не официальное государственное лицо, а обыкновенный

бандит с большо-ой!.. дороги.

Владимир Максимович развел руками:

– У нас что тут? Госбанк?

– Еще хуже. У вас в реанимации лежит под капельницей этот самый бандит. И без моей

охраны. А его друзья разгуливают у стен этого очень гуманного учреждения с тем, чтобы в

удобный момент пришить… пардон, убить своего коллегу, а заодно и вас, док. Как вам это?

– А меня за что? – с девственной непосредственностью машинально спросил доктор.

– Док! Ну, вы меня удивляете! Так ведь известно за что. За то, что, по мнению друзей,

неосторожно стало вам известно что-то, что мог в сознании или в бреду пострадавший вам

поведать.

Владимир Максимович несколько секунд соображал.

– Во-первых, какая может быть опасность от пациента, который лежит в реанимационном

отделении? А во-вторых, кто он?

– Вот это я и хочу узнать от вас.

– Так что, по-вашему, я скрываю от правоохранительных органов какого-то бандита? –

оскорблено возмутился доктор.

– Вот именно, – полушутя ввернул Федор, – какого-то. И сейчас вы мне скажете – какого.

Возьмите документы, и там все выясним. Все, что было при нем, мне для осмотра. Я вас жду

возле реанимационного отделения, – сказал он и вышел.

Отделение находилось в конце коридора обозначенного огромным щитом с черной

надписью подвешенного цепочками над головами входящих. Федор Пантелеевич сел на

мягкий топчан у двери. После активной прочистки мозгов, как любил в случае с доктором

говорить своим коллегам майор, реакции ждать приходилось не долго. Да и теперь не

пришлось. Главврач и сестра с целлофановым мешком – вещами больного – на превышающей

скорости, с какой в медицинских покоях никогда не перемещаются, шли без оглядки

прямиком к двери. Доктор остановился возле Федора и демонстративно показал ладонью на

мешок.

– Хорошо, Владимир Максимович. У вас есть, где закрыть это на время нашего осмотра?

– Пойдемте. В прихожей шкаф вас устроит?

– Безусловно.

Они вошли вовнутрь. В прихожей на столе он вытрусил содержимое из мешка. Были

брюки и светлая рубашка в коричневую полоску с засученными рукавами. На воротнике –

кровь. В карманах брюк обнаружилось удостоверение копия в копию, как и Федора. В первую

секунду охватило недоумение. Но тут же с издевкой посмеялся над своей легковерностью:

сработал автоматизм привычки. Удостоверение было на имя Воловича Юрия Владимировича.

Существовал ли в Комитете работник с таким именем? Еще предстоит узнать.

91

Они зашли в палату. На функциональной кровати лежал под капельницей, с подключенным

аппаратом искусственного дыхания огромных габаритов с широким безобразно скроенным

лицом и глазами навыкате мужчина. В какой-то момент бесстрастному работнику

ответственного государственного учреждения стало не по себе. Если в своей работе Федор к

кому-либо и проникался сочувствием, жалостью, сердечным содроганием, то это дети. Чьи бы

они ни были. Дети – его слабость и нерв, обрыв которого приравнивался к собственной

жизни. В крутых обстоятельствах, если в оперативной ситуации оказывается замешана жизнь

ребенка, он мог бездумно натворить много глупостей. Но в какую-то секунду ему стало не по

себе: представил, какой должно быть страшной божьей карой для физически крепкого

молодого мужчины его уродливое лицо! Любить ему опасно было даже на расстоянии. Легче

было ему покончить с собой, чем открыться объекту своей безумной любви.

Федор Пантелеевич развернул удостоверение и сравнил «оригинал» с фотографией. При

такой оригинальности изображения трудно было ошибиться в идентичности. Оставалось

узнать, кого на самом деле потерпевший представлял.

– Он приходил в себя?

– Приходил на минуту, – Владимир Максимович с сожалением развел руками.