Тайна леса Рамбуйе

Робер усмехнулся.

— Кажется, я все-таки сделаю репортаж про заботу о человеке. Ведь не поставили же на перекрестке красочное рекламное панно «Морг» с услужливо приглашающим туда гробовщиком.

Они направились к отдаленному зданию без окон с одной дверью посередине фасадной стены.

— А вам, Робер, не приходилось бывать в Монако, в игральном казино Монте-Карло? — зачем-то спросил Жан-Поль.

— В Монако — да, а в казино — нет.

— Видите ли, эта металлическая дверь, к которой мы приближаемся, странным образом напоминает мне Монте-Карло… В казино есть исключительно гуманный обычай. Если вы проигрались в пух и прах, если вы на грани самоубийства и готовы пустить себе пулю в висок, вскрыть вены или скушать яд, то вас очень элегантно обслужат за счет казино. Вас выведут из игровых залов через особую дверь — она потаенная и матово мерцает металлом, как эта, что в стене морга, к которой мы подходим.

Вас выведут через такую тайную дверь, усадят в поджидающий автомобиль и прикажут шоферу: «Гони!» И он отвезет вас куда-нибудь подальше от дворца казино. Чтобы вы своей дурацкой смертью — не дай бог — не испортили настроения игрокам, не сбили у них азарт, не запачкали кровью ковры… Вот это сервис, а? Нет, Робер, вы не правы — гуманность на свете есть! Итак, мы пришли. А как здесь открывается? Или нужно сказать «сим-сим»?

Робер отыскал неприметную кнопку звонка и жал до тех пор, пока дверь не сдвинулась, упрятавшись в стену.

— Входите! — недовольным голосом крикнули из темноты.

Лысый, но нестарый мужчина смотрел на них с любопытством.

— Чем могу быть полезен, месье?

Жан-Поль, не мешкая, приступил к делу.

— Гюстав Гаро, труп, до захоронения находился здесь?

— Здесь, месье. С кем имею честь?

— Следователь по особым поручениям Жан-Поль Моран.

Смотритель морга поиграл бровями и морщинами на лбу, как бы говоря: «Подумаешь, мы и не таких видали!» Однако со стула встал.

— Кто-нибудь бывал у покойника?

— Нет, месье следователь.

— Подумайте, вспомните. Это важно.

— Нет, нет! Он же был в боксе!

— В каком это боксе?

— В обыкновенном боксе, месье. Есть общая покойницкая, а есть боксы-камеры на одного. Месье Гаро поместили в бокс и даже ключ у меня отобрали, в полиции хранился… Так распорядился комиссар.

— Как его зовут?

— Не знаю, месье. Откуда мне знать?

Когда они вышли и были метрах в пятидесяти, Робер сказал:

— Держу пари, лысый стоит в дверях и смотрит нам вслед, недоумевает.

— Нет, он спешно полез за бутылкой «Рикара», от которой мы его оторвали. Страж покойницкой пропитан анисовой настойкой, разве вы не почувствовали запах?

Робер обернулся.

— Вы правы. Дверь — наглухо. Так что же все это значит, месье Моран?

— Мое предположение подтверждается: капитан Курне — главное действующее лицо. Я не знаю, кто стоит за ним, на кого он работает, но работает исправно. Расправился с Гаро. Задержал Клода, обвинив в гибели издателя. Крутился вокруг вдовы, пытаясь кремировать тело. Стерег его в морге. Позаботился о липовом медицинском свидетельстве, чтобы подтвердить свою версию.

— Липовое свидетельство?

— Да, Робер, оно явно липовое. Мы это выясним в два счета. Позвоним в неотложную помощь Рамбуйе и узнаем, существуют ли там врачи, подписавшие эту бумагу. — И Жан-Поль похлопал себя по карману, где была копия документа. — И нам ответят, что такие не числятся. Да, капитан Курне — любопытная фигура. Надо бы познакомиться поближе. Но не сегодня. Есть ли у вас время, Робер?

— О да!

— А я полагал, что журналисты перегружены заданиями. Где-то читал, будто бы они на втором месте по непродолжительности жизни. На первом — повара, на. третьем — шахтеры.

— Я — исключение, месье Моран. Вам, кажется, рекомендованы прогулки? Так давайте отправимся в Булонский лес, и я расскажу о себе, если у вас есть охота слушать.

Стоял теплый осенний день. По аллеям Булонского леса носилась детвора, резвились собаки, с напускным безразличием прогуливались проститутки. На озере шумно хлопали крыльями утки.

Робер говорил неторопливо, обстоятельно и бесстрастно, словно не о себе, а о ком-то постороннем.

…Известность в журналистском мире пришла к нему сразу, как только он сделал свой первый репортаж с Ближнего Востока. Потом были Алабама, Родезия, Ангола, Ливан, Иран. Имя Робера Дюка сделалось слитным с горячими точками, это были корреспонденции из «кратеров вулканов». В то время он считался свободным художником — работал на того, с кем договаривался о конкретном репортаже. Это мог быть журнал, телевидение, порой газета или радио.

Но вот однажды его пригласил на ужин трикотажный король, крупный воротила текстильного бизнеса. В реестре того, чем он владеет, числится еще и полдюжины газет и журналов. И среди них самый популярный в стране иллюстрированный еженедельник. Для престижа и еще большей славы своего любимого издания фабрикант решил купить восходящую звезду остросюжетных репортажей — Робера Дюка. За ужином магнат сделал ему предложение и сообщил о своих вкусах: не любит, чтобы его сотрудники подвизались где-то еще. Нет, это не каприз, боже упаси! Трикотажный промышленник выше ревности и зависти. Он человек практичный и трезвый. К чему метаться от одного заказчика к другому, когда есть шанс хорошо зарабатывать в одном месте? И Роберу называется крупная сумма, которая твердо гарантируется в еженедельнике независимо от того, сколько он сделает репортажей и очерков и сделает ли вообще.

Робер зарабатывал прилично, однако о такой ставке, которая была предложена, даже не мечтал. И он согласился. Сейчас трудно установить, какими логическими азимутами он шел в кабинет бизнесмена, чтобы подписать контракт… Возможно, воображение поразила огромная сумма денег. Возможно, он рассуждал так: талант всегда при мне, его не отнимешь, и, не думая теперь о заработке, можно целиком посвятить себя творчеству.

Деньги действительно он стал получать большие. Время от времени его посылали на интересные задания, и он писал блестящие репортажи. Но, как известно, крупный журнал не может жить именем только одного автора, каким бы талантливым и даже знаменитым он ни был. Журнал требует разнообразия, многообразия. У прессы есть свои законы, по которым она живет и умирает.

Робер Дюк стал приглядываться к коллегам. Оказалось, что в еженедельнике, как в музее, собраны лучшие мастера пера и камеры. Робер знал их имена, они когда-то громко звучали, потом примолкли… И теперь он вдруг снова открыл их здесь, в редакционных кабинетах. Периодически его коллеги получали задания, ненадолго исчезали, и на страницах снова вспыхивало известное, но уже затушеванное редким появлением имя. Зато все они получали солидную зарплату. Одних это вполне устраивало, другие нервничали и интриговали, ревниво следя за каждой публикацией соперников, третьи спокойно и стойко томились от жизни вхолостую, играя на скачках или тихо спиваясь.

Но Робер Дюк не хотел бездумно сидеть и выжидать, когда где-то затрясется земля, подстрелят президента или появится «летающая тарелка» и его пошлют «осветить событие». Он хотел своего любимого постоянного труда, который и вдохновляет, и изматывает, и радует, и тревожит. Он хорошо знал прелесть ни с чем не сравнимого сладкого чувства, когда бываешь доволен собой от сделанного, хотя и устал, как лесоруб. Робер рвался в каждодневный бой, пытался внушить это патрону, старался передать свои переживания, не поддающиеся измерению во франках.

Но хозяин не понял журналиста. Однако, уловив сумятицу в настроении, без обиняков напомнил, что контракт у них долгосрочный и расторгнуть его практически нельзя. По условиям сделки литератор не может отдать ни в одно периодическое издание ни одной своей строчки. Все, что напишет Робер, заранее принадлежит тому, кто его купил, кто имеет право распоряжаться его пером по личному усмотрению.

Жан-Поль умел слушать, располагая к откровенности живым, неподдельным вниманием. И от этого рассказчику всегда хотелось выговориться до конца, словно он попал на долгожданную исповедь к чуткому падре.