Тайна леса Рамбуйе

Жан-Поль сел, машинально оглядывая заставленный макетами фрегатов кабинет.

«Итак, некоторые теневые углы освещаются, — думал он. — Гаражный сторож и Патриция не попали в поле зрения полиции. Это важно».

Он взял с журнального столика номер «Точки над «i», перелистал. Наконец, Пьер Рене закончил разговор, крепко пожал руку старому другу, сел напротив.

— Ты по этому делу? — спросил он, показывая глазами на журнал.

— Да, Пьер, ты угадал. Ты ведь был близок к Гюставу и должен кое-что знать или догадываться.

— Да, ты нрав, Жан-Поль, мы были очень дружны. С тех самых незапамятных времен Сопротивления. Ах какое было время! Мы делились тогда с незнакомыми людьми хлебом, мылом, табаком. Да что там — рисковали и жертвовали собой. И какие мы стали теперь, а?

Пьер Рене охал, вздыхал, раскуривая сигару, и сетовал на эгоизм нынешнего поколения.

«Старый стал и забывает, о чем я его спросил? — подумал Жан-Поль. — Или уходит от ответа?»

— Так что тебе известно о Гаро?

Ситара наконец задымила так, как хотелось Пьеру Рене, и он, щурясь, с наслаждением затянулся.

«Выигрывает время, решает, как ответить», — понял Жан-Поль и сказал сдержанно и строго:

— Ты исключительно верно сказал про эгоизм. Мы все им отравлены, как бывают отравлены никотином даже те, кто не курит.

И он демонстративно помахал рукой, разгоняя сизое облако, скрывавшее лицо собеседника. И продолжал:

— Каждый думает о самом себе. Даже когда нужно ответить на вопрос, он думает сначала о себе — как бы не сказать лишнего, как бы не повредить своей персоне. Поэтому ты, безусловно, прав: эгоизм — бедствие социальное и, как вирусный грипп, бывает в разных формах.

Пьер Рене засмеялся и сунул сигару в бронзовую пепельницу, расхотев вдруг курить.

— Видишь ли, Жан-Поль, я действительно был, пожалуй, самым близким другом Гюстава Гаро. И мне известно, что он напал на след какого-то очень интересного и весьма таинственного дела, но что это такое — не знаю. Поверь мне. Ты ведь тоже достаточно хорошо знал Гаро — пока до конца не размотает весь клубок, ничего не скажет, ничем не поделится.

Жан-Поль помолчал, давая понять, что он еще не простил Рене его уловку уйти от ответа.

— Гюстав как-то намекнул, что готовит бомбу, нечто вроде, как он выразился, европейского Уотергейта. И это все.

— Я так сразу и подумал, когда узнал о его гибели. Но теперь меня интересует другое. Почему ты как-то из-под полы рассказываешь мне об этом?

— Хочешь коньяку?

— Нет, — ответил Жан-Поль, но, подумав, что алкоголь сделает собеседника более откровенным, согласился.

Выпили по рюмке «Мартеля», и Пьер Рене опять занялся своей потухшей сигарой.

— Видишь ли, мой дорогой Жан-Поль, ты не один знаешь, что Гюстав был моим близким и давним другом. Не ты один. Об этом известно и в других ведомствах. И мне рекомендовали не встречаться с прессой и никаких там интервью…

— Помилуй бог, но я не репортер скандальной хроники!

— И мне посоветовали не вести бесед ни с кем, кроме официальных лиц и Второго бюро государственной безопасности. Чтобы, как мне сказали, не повредить следствию.

— Да, старина, и со мной ты начал было юлить. Со мной!

— Совсем нет! Просто… Понимаешь, после сделанных мне предупреждений ты был первым, кто заговорил о Гюставе. И я как-то механически, что ли, стал соображать, что ответить, не думая, с кем говорю. Я ведь человек военный и дисциплинированный.

— Полно, оставим это. Лучше скажи мне — ты веришь в несчастный случай?

— Не очень…

— Что значит — не очень?

— Не верю.

— Когда ты видел Гюстава в последний раз?

— За три дня… Мы обедали в ресторане «Брассери Лоррен» на площади Терн.

— Что-то в нем тебе показалось не таким, как всегда?

— Абсолютно ничего. Мне показалось другое — что за нами, вернее, за ним следили.

— Следили? С чего ты взял?

— Гюстав дважды ходил звонить в автомат по каким-то своим редакционным делам, и дважды тип за соседним столиком вскакивал и бежал за ним.

— Ты сказал об этом Гюставу?

— Да. Но он не придал значения, бросив: «Пусть шпионят, все свои секреты я скоро помещу в журнале».

— Увы! Все свои секреты он унес с собой. Хотя едва ли держал их в голове. Что-то должно остаться…

Пьер Рене развел руками.

— Но у меня, клянусь, ничего нет. И этот капитан тоже все выспрашивал: «Не оставлял ли месье Гаро у вас каких-нибудь бумаг, записей?» Нет, говорю, у меня ничего.

Жан-Поль насторожился.

— Постой. Капитан?

— Ну да, полицейский капитан… Не помню, как его зовут. Очень любезный и широко осведомленный о Гаро. Кстати, он знал, что мы обедали третьего дня в «Брассери Лоррен», и спросил, не рассказывал ли мне чего мой друг.

Жан-Поль достал записную книжку.

— Капитана зовут Филипп Курне, не так ли?

Пьер Рене чистосердечно признался, что не помнит.

— Ну, бог с ним, Пьер. Мне пора.

— Ты не сердишься, Жан-Поль? Мне показалось, что я тебя немного огорчил. Но пойми — я старый и дисциплинированный служака.

— Я тоже немолод. Кстати, похороны уже были?

— Да, вчера. На Пер-Лашез. Прощай, Жан-Поль, и заходи почаще.

В соседнем кафе Жан-Поль купил у кассира дюжину жетонов, взял телефонный справочник и уселся в будке автомата, всем своим видом давая понять, что надолго. Обзвонил десяток кафе и баров Латинского квартала, спрашивая некоего Арсена. Ему отвечали, что да, был, только что ушел, а куда — неизвестно. И Жан-Поль просил барменов оказать любезность и передать Арсену, если появится, что месье Моран будет его ждать от двух часов дня в парке Монсо.

В парке Монсо цвели и благоухали каштаны, сакура, акация. На железных стульях грелись старики. Выбежав на перемену, с криками и хохотом носились дети. Около памятника Мопассану самозабвенно целовалась немолодая пара, и на нее обращали внимание. Чуть поодаль замерли в объятиях юноша и девушка, но на них никто даже не оборачивался. Возле ворот, выходящих на бульвар Османа, бородатый цыган за три франка катал на лохматых пони дошкольную детвору.

Жан-Поль подумал, что и пятьдесят лет назад, когда он любил здесь гулять, все было точно таким, как сейчас. И старики на железных стульях, и ватаги звонкоголосых детей, и молодые мамы с колясками, и те же дрессированные пони. Все было так же.

— Все, как и прежде, только жизнь прошла! — сказал он вслух.

Парень, с упоением целовавший девушку, приоткрыл один глаз.

Мысли Жан-Поля о прожитом времени, поблуждав, снова вернулись к Гаро и Клоду.

«Надо полагать, что эта история — мой последний раунд. Всю жизнь я был на стороне закона и справедливости. Так будет и теперь…»

— Месье Моран, а месье Моран, вы спрашивали меня?

Жан-Поль обернулся: его догонял старый потрепанный клошар.

— Арсен! Я тебя всюду разыскивал.

— Добрый день, месье Моран. Ух, какая жара!

— Давай сядем. Есть дело.

Бродяга Арсен был одним из старожилов левого побережья Сены, его знали все кабатчики, полицейские, студенты. Рассказывали, что он водил дружбу с Хемингуэем, когда тот жил в Париже. Арсена все любили и баловали — бармены бесплатно угощали, студенты приглашали за стол. Когда-то давно Жан-Поль оказал ему услугу — вызволил из неприятной истории, поверив на слово. Арсен был последний могиканин клошаров, бродяжничавших по доброй воле, даже по убеждению.

— У меня к тебе дело, Арсен. Ты знаешь пожирателя бритв?

Арсен кивнул.

— Тогда возьми эти сто франков, дай ему и получи взамен бумажник с документами на имя Клода Сен-Бри, которые фокусник с улицы Муффетар невзначай прихватил в прошлое воскресенье. Ты все понял, старина Арсен?

Арсен подумал, взял денежный билет, сложил вчетверо и сунул за пазуху.

— А это тебе.

И Жан-Поль протянул ему еще десять франков.

— Спасибо, месье Моран. Не надо. — Он похлопал себя по груди: — Этих денег достаточно и ему и мне. Мы поделим.

— Как хочешь. Но не мешкай.