Поселок (СИ)

руки:

– Хочешь попробовать?

Борька торопливо закивал головой и срочно стал отделять корочки. Строительного

материала прибавилось.

Первым заговорил папа. Его голос шел из окна и звучал как в пустом помещении. Он

говорил, что все люди одинаковые – и большие и маленькие. И Наташа правильно сделала,

что угостила Борю. Иначе у ребенка может развиться жадность, если этот ребенок будет

оставлять все себе.

– Прямо-таки! – возражала бабушка. – Не больно-то другие о тебе позаботятся. Жди, как

же! Пускай смалу привыкает грести под себя. Она будет женщиной, а не профоргом каким-

нибудь… Сама кушай, внученька, – добавила она, выйдя на крыльцо, и сверху, широко, по

мужски расставив ноги, смотрела на Наташу спокойным ровным взглядом. Но папа услышал

и возмутился. Он предупредил бабушку, что всем достанется от жадности ребенка. Во-

первых, ребенок, когда станет взрослым, сам пострадает оттого, что не сможет победить свой

порок. А во-вторых, и родителям достанется на старости лет.

– А ты здорово на дитя не рассчитывай. На себя надейся, – посоветовала бабушка.

37

После слов бабушки говорить было не о чем, и поэтому во дворе установилась тишина.

Каждый занимался своим делом. Бабушка ушла в комнату отдыхать, мама готовила обед, папа

стоял у окна. Потом папа сказал ей, хитро усмехаясь:

– Ты ж смотри, никому не давай! Все съешь сама!

Наташа замерла. То, что сказал папа – противно. Он ей показался таким жадным! Вот уж

не хотелось быть похожей на такого человека. Но Наташа хорошо знала папин характер. Если

не прислушаться к тому, что он говорит, то по его словам часто выходило все наоборот: нужно

было делать так, как не нужно. Может, и на этот раз он схитрил, передразнивал другого

человека. И не ее ли, случайно?

От этой мысли ей стало стыдно, потом обидно, потом Наташа совсем разревелась, как

выражался Борька. Все это произошло на глазах у мамы. Мама рассердилась, накричала на

папу. Папа стал защищаться. А пока они там ругались, Наташа украдкой протянула Борьке

последний мандарин, и они снова принялись строить песчаный город. Борька что-то говорил

о строительстве, что-то там придумывал, а Наташа прислушивалась к голосам, доносившимся

из кухни.

Оказывается, мама выгоняла папу. Он сказал, что очень жаль ребенка. Потом он еще что-то

сказал такое, от чего Наташе стало грустно. Выходит, папе некуда было деваться, кроме, как

пойти к бабушке Нелле, своей маме.

В самую решающую минуту Наташа ушла за угол дома на пустырь перед калиткой и,

притворившись, что собирает цветы, ждала его там.

И он вскоре вышел. Подошел. Присел. Посмотрел ей в глаза.

Она спросила:

– Ты обиделся? Пошли к озеру, к нашему месту?

– Пошли. Но не на долго. Уже поздно.

– Ты не думай, я Борьку угостила.

– А я в этом не сомневался, Натаня. А как же иначе?

Она обняла папу. От него пахло жареным луком. Тихо сказала ему на ухо, по секрету:

– Папочка, раз ты идешь в гости к бабушке Нелле без меня, то возьми у нее… иголку и

нитку. Только коричневую, хорошо?

– Откуда ты взяла, что я иду к бабушке Нелле?

– Не знаю… ты принесешь мне иголку и нитку?

– Принесу. Но ведь все это есть у мамы.

– Нет, папочка. У тебя пуговица отрывается.

– Это, Натаня, пустяки… Бабушка Нелли сама пришьет.

– Нет, папочка. Она плохо видит. Я лучше пришью. Договорились?

– Договорились… но ты еще шить не научилась.

– Пока ты будешь ходить туда-сюда, я научусь, не беспокойся. Смотри же приди! Я жду. И

еще я тебе хотела сказать… сказать… – она по-взрослому отбросила волосы назад, – ты

знаешь, папочка… ты должен… починить мои единственные ботинки. У них совершенно

оторвались подошвы. А завтра идти в детский садик. Ты представляешь? Смотри! Ребенок

простудится!

– Это ты правду говоришь? – у Роберта глаза сделались строгими, и он задумчиво

посмотрел на ее ноги.

– Наверное… Ты не задерживайся, папочка! И нитку с иголкой не забудь, – тянула она

время.

– Хорошо, Наташа. А пока что иди домой. Уже темнеет.

38

– Хорошо, папочка. Только я тебе хотела сказать… сказать… У нас в детском садике… Ирка

доводит маленького Виталика до слез. Она каждый день ему говорит, что за ней придет папа,

и они сразу же поедут в детский городок на качели.

– Ну, что ж тут обидного? – удивился Роберт.

– Она нарочно это говорит. Она знает, что у Виталика нет папы.

– А мама?

– Нет, папочка. Маме некогда. Ей нужно готовить обед…

– По-моему, ваша Ира попросту болтушка.

– А, по-моему, она насмешница. И еще мне жалко Виталика. Может быть, мы его возьмем

ко мне в братики? Как ты думаешь?

– Подумаем, Наташенок. Подумаем… – деловито отзвался Роберт, устраивая Наташу на

сухое поваленое дерево и сам усевшись рядом…

Наташа после того случая долго не могла заснуть, дремала, но в ту минуту, когда бабушка,

мама, папа, толпясь в дымной кухне, уходили из памяти, словно растворялись в тумане, а

Борька на глазах превратился еще в одного Плутона, зарывающего белую кость в песок, она

вздрогнула от собачьего топота за окном… Когда открыла глаза, над домами поднималось

солнце, освещая верхушки деревьев и извилистую водную поверхность озера,

поблескивающую, как осколок зеркальца. Она подумала, что так, вспоминая, можно

пролежать и до самого вечера, когда солнце начнет садиться и станет другим. Совсем другим.

Каким было вчера. Тогда на противоположном берегу оно медленно, огромным красным

шаром опускалось в самую середину сада. А у сижки с двумя рогатками для удочек, где они

сидели с папой, – поблескивало на тонкой набегавшей волне. Наташа боролась со сном,

терпеливо ждала, когда, наконец, и папка начнет зевать и уйдет с ней в дом. Но папа с мамой

из-за бабушки поссорились, и Наташа не знала, останется ли он ночевать…

За их спинами, утопая в сумерках, молчаливо стояли деревья сада. К дому тянулась

дорожка, заросшая по краям высокой травой. Дорожка извивалась, исчезала и появлялась

снова… На ленивой волне хлюпала лодка, привязанная к коряге. Ее серый дощатый нос лежал

на воде, отражаясь в зареве заката, и, казалось, то была не лодка, а большая рыба или акула,

открывающая и закрывающая пасть. Наташе было трудно наблюдать за ней, веки тяжелели,

их нельзя было удержать. Она старалась ничего не пропустить и ждала, когда закончится эта

странная картина. Но вот берега и поваленного дерева, на котором они с папкой сидели, не

стало, вода вздулась, подступила к груди, к плечам, и вместе с Наташей неслышно

заплескалась о незнакомые берега. А потом на месте водной глади появились тонкие острые

верхушки, опущенные вниз головой, и небо, уже потухающее, оказалось ниже деревьев…

Наташе стало холодно, она прижалась к боку Роберта, и, укрытая его пиджаком, заснула у

него на коленях. Потом смутно слышала, как на крыльце, передавая ее маме на руки, он

зашептал что-то. Минутой позже еще раз что-то сказал, и его шаги прошуршали по траве и

затихли на улице…

Это было вчера, а сегодня, когда в доме стояла тишина, и солнце поднималось над

Поселком, стало заметнее отсутствие папы, Наташа вдруг почувствовала непонятную свою

вину.

Она села на край постели, прислушалась.

Муха билась о стекло, жужжа, рвалась к свету. Взбудораженный Борькой, проскочил через

тропинку Плутон. На кухне тихо звякнула тарелка, мама готовила завтрак. Есть не хотелось.

Наташа подошла к окну. Муха расплылась в большое пятно. У мамы упала ложка.

Послышались ее шаги… Наташе есть не хотелось. Она бы спряталась, чтобы оттянуть время.

Пятно сузилось, снова обернулось мухой с прозрачными крыльями и кривой ножкой,

высунувшейся из головы и обутой в ботинок.