Убить Зверстра

И тут появилась эта женщина, Ясенева, с букетом проблем, болезней и привязанностей. Она была очень приятна, притягательна, при этом — светла и чиста, только глаза светились опасно проницательным умом. Хотелось отмечать все, что в ней обнаруживаешь, словами не будничными, не затертыми. Хотелось соответствовать ее свежести и благоуханию. Этого можно было достичь, только причастившись от нее, приняв в ней участие.

Во время приема Ясеневой о Тли он вспомнил случайно, просто потому что пациентка преподнесла ему в благодарность за внимательное отношение книгу своего кумира. Она немного рассказала о нем и о книге, чтобы пробудить в Дебрякове читательский интерес, но было в ее рассказе что-то еще. Пожалуй, тогда он и распознал, в чем причина ее бессонниц, обнаженных нервов, но углубляться в тему не стал — побоялся потерять доверие, насторожить ее. А может, заподозрил, что это банальная мужская ревность толкает его на ложные выводы.

Оформляя направление в стационар отделения неврозов областной клинической больницы, элитное и труднодоступное по тем временам, Дебряков ободрял приятную пациентку:

— Лечение там необременительное. Отоспитесь, отдохнете, и все пройдет. А вот об этом человеке, — постучал по подаренной книге, — забудьте. Выкиньте его из головы. Кажется мне, он не стоит вашего внимания.

В отделении, куда она помчалась на следующий же день, несмотря на то что на него выпадала годовщина их с мужем бракосочетания, ее встретила сама заведующая.

— Ясенева? Вы не жена ли Павла Семеновича из Института Земли? — спросила, высоко подняв брови.

— Да, — ответила пораженная Дарья Петровна, которая уже тогда была популярна и известна более мужа, хоть он и состоял в руководстве единственного в городе института, подотчетного Академии наук. Институт занимался не проблемами земли, а проблемами Земли, вел сугубо теоретические исследования, многие его темы были закрытыми. Поэтому о нем знали не все. — Откуда вы знаете сотрудников этого института? — удивилась она в свою очередь.

— А мой муж тоже там работает. В одном из отделов, — уточнила Гоголева, подчеркивая дистанцию между заместителем директора и рядовым сотрудником.

Побеседовав несколько раз, они подружились, найдя много общего в характерах и женских судьбах: обе не имели детей, очень любили и баловали неприспособленных к жизни, далеких от будничных забот, кабинетных мужей, были добытчицами в своих семьях, обеспечивая их дополнительными доходами от приработков.

Когда начались экономические перемены, каждая из них по-своему бросилась в бизнес, сочетая его с основной работой. Мужья продолжали работать в науке, не замечая ее болотной застойности, ее — пусть временной — обочинной ненужности разваливающемуся государству. Первой пробила брешь в обороне мужского благодушия Гоголева. Она, основательнее, крепче устроенная на основной работе как безраздельная хозяйка «курортного» отделения, где основными пациентами были номенклатурные работники, выигрывала против главного редактора областной типографии, коей была Ясенева, и приткнула своего Николая Игнатьевича на чиновничью должность в мэрию. Ясенева же, не обладающая крепким здоровьем, начала жестоко болеть, а через несколько лет совсем сломалась, и Павлу Семеновичу пришлось взять на себя заботы о ее бизнесе — жалко было бросать налаженное, хоть и не шибко денежное дело. Он оставил работу в науке, требующую частых поездок в командировки, и полностью посвятил себя жене. В семье Ясеневых на некоторое время роли супругов поменялись местами.

Вот в этом состоянии дел их и застала последняя болезнь Дарьи Петровны.

Она, между тем, продолжала наступать на Елизавету Климовну:

— Физический труд по выходным, да?

— Да.

— По вечерам частная практика, да?

— Да.

— А на кой? Это же скучно.

— Просто жить — скучно? — Гоголева подчеркнула вопрос особой интонацией.

— Да. просто жить — неимоверно скучно.

— Что же лучше: жить скучно или не жить никак?

Ясенева смотрела на нее с явным неодобрением.

— Благополучная, здоровая, преуспевающая, живущая тоскливо-однообразно и гордящаяся этим, ты говоришь, что у меня все позади, что я должна угомониться и впасть в такое же растительное существование? Хорошего же ты мне желаешь.

— Эх, подруга, одумайся, — Гоголева с укоризной, со старческой грустью смотрела на Ясеневу.

— Слушай, а может, мы говорим с тобой на разных языках? — вдруг оживилась моя шефиня.

— Нет, Дарья, я ведь тоже люблю и высоко ценю духовность. «Есть птицы умирают налету, а есть птенцы, стареющие в гнездах», — продекламировала вдруг она. — Не знаю, кто это написал, но попал в самую точку. Но ведь это всего лишь поэтический образ, в жизни же — это крайности. А нам с тобой надо выбрать золотую середину. Понимаешь?

— Золотая середина — это хорошо, — согласилась Ясенева.

— Ты больна. Подумай о своем муже, — резко продолжала Гоголева, теперь она переменила позу, положила ногу на ногу и, опершись локтем о колено, подперла рукой подбородок. — Ему и так досталось. Ты сошла с дистанции, и ему приходится работать за двоих. За что ему эти испытания, за что непосильный труд? Ты такого счастья ему хотела? Ты, — она вперила палец в Ясеневу, — ты избаловала его вниманием, заботой, любовью. А когда он привык к этому, потерял мобильность, снизил тонус, ты позволила себе заболеть, оставить его одного, бросить, навязав заботы еще и о себе, больной. Это безбожно, ты понимаешь? От этого мужики загибаются. Так нельзя, — Гоголева сорвалась на крик. — У него никого не осталось. У него, кроме тебя, подлой, нет ни одной родной души. Хоть ты теперь и обуза, но это мы с тобой понимаем. А для него на психологическом уровне, на уровне условных рефлексов ты, по-прежнему, — опора. Если с тобой что случится, он не выживет. Ты дура, да? Дура совсем? — кричала она. — Ты какого хрена доводишь себя до приступов? Ты в ответе за него! Я из тебя блин сделаю, но дурь — выбью. Я выложусь, но ты станешь у меня нормальной. Не смотри на меня так! — Гоголева вскочила с кресла и заметалась по кабинету. — Не смотри так, — уже спокойнее сказала она. — Криз у тебя был, диэнцефальный криз, судорожный припадок, по типу эпилептического. Я не могу тебе подробнее объяснить. Но, ради Бога, — она вновь села и взяла Ясеневу за руку, — это очень неприятная вещь. Я тебя прошу отнестись серьезно к моим словам: тебе после этого приступа необходимо регулярно, в течение двух лет, каждый день принимать противосудорожные препараты, уходить от стрессов, сильных впечатлений, эмоций, ни при каких обстоятельствах не оставаться одной. Я потом все распишу тебе, разложу по полочкам, растолкую, — она перевела дух, собираясь еще что-то говорить.

— Успокойся, Елизавета Климовна, я, как и ты, все ведь понимаю, — откликнулась Ясенева. — Прости, мне кажется, у тебя проблемы с Николаем.

— Да, у него снова сильнейшая депрессия. Первую, уйдя из науки, он преодолел легко. А с этой, после смерти родителей, пока что справиться не может, — Гоголева вздохнула и притихла. — Мистика какая-то, — махнув рукой, улыбнулась она Ясеневой. — Мой Николай начал болеть одновременно с тобой, и пошло-поехало… наши семьи будто связаны кармически, как только ты болеешь — у него тоже начинаются проблемы со здоровьем. Я не хочу проводить параллели, но они сами напрашиваются. Страшно представить, что может случиться, если ты не пойдешь на поправку. Впрочем, мне все равно легче, чем твоему Павлу. Я-то выдюжу!

— Вот и твоего мужа жизнь из мальчика превращает в мужчину. Конечно, ты права, чем позже с ними это происходит, тем болезненнее и опаснее протекает взросление. Тут у нас с тобой снова все совпадает. А насчет кармических связей… Не бери, мать, в голову глупости, просто у нас с Николаем нервы не в порядке. На нас одновременно погода влияет, состояние солнечной радиации, фазы луны. Этим сейчас никого не удивишь.

— Угу, — Гоголева с ехидцей покачала головой. — Умна очень да рассудительна больно. Только я своему Николаю стараюсь облегчить процесс взросления, как ты изволила назвать это людоедство, а ты не думаешь о своем Павле. Гения себе завела… Сволочь ты! Тьху!