Ужасные невинные

– Ас папашей у тебя такие же теплые отношения?

– Ну-у… – Лягушонок морщит лоб. – Он швед, а я русская. Какие у нас могут быть отношения?

– Но ведь ты тоже наполовину шведка.

– Ха-ха. Это худшая моя половина, и я предпочитаю о ней не вспоминать.

Пока я заговариваю Лягушонку зубы, болотная гадюка приблизилась ко мне вплотную. То ли кровь соплячки, из которой она состоит, чем-то кардинально отличается от той, что я уже видел, то ли воображение мое разыгралось не на шутку, но теперь это и правда гадюка. Без всяких скидок на фантасмогоричность происходящего. Она реальна, реально ее тело, слегка погруженное в воду, переливающееся всеми оттенками красного… Как называлась картина, подаренная мне барменом «Че…лентано»?

«Че загоняет живность в Ковчег». Вот как.

Я оставил ее в багажнике «Тойоты Лэнд Крузер», брать ее с собой в Стокгольм было бы недальновидно, ведь я летел в Швецию по документам Макса Ларина, к чему усугублять свое положение проблемами с таможней? Вывоз незадекларированных и не оформленных документально культурных ценностей – я мог бы нарваться и на такое.

«Че загоняет живность в Ковчег», снести бы со стен все постеры Земфиры и повесить Че!.. Никто бы и не заметил разницы, Че такое же медийное лицо, как и Земфира, а есть еще Элвис, а есть еще Иисус. Такие же продукты общества массового потребления, от них время от времени случается изжога, я знаю по меньшей мере одного человека, у кого случается изжога:

Билли.

Билли и сама мечтает стать медийным лицом и потому ненавидит все остальные медийные лица как потенциальных конкурентов.

«Че загоняет живность в Ковчег», болотная гадюка – одна из тварей, предназначенных для ковчега, даже такая: переливающаяся всеми оттенками красного, наскоро состряпанная из случайных капель. Королева змей. Я наблюдаю за ней в полном оцепенении, в полной прострации. Гадюка делает круг почета вокруг моей руки, вокруг моего плеча (того, что со шрамом) – и…

И исчезает.

Просачивается в шрам, тут и думать нечего. Я снова ощущаю легкое покалывание в плече, по телу разливается тепло, «голодная трава очень опасна, сытая трава очень сильна». Я еще не разобрался, что означает сытость в понимании травы и что означает голод. Но сейчас мне хорошо. Весело. Покойно. И соплячка больше не раздражает меня. И не так уж она некрасива, она просто еще очень юна. Очень-очень юна. Для сочинительства crimi, для джазовых импровизаций, для управления вертолетом и легкими самолетами; даже сноуборд слишком опасен для ее очень-очень юных костей.

Я желаю соплячке лишь добра. И в этом я солидарен с Анной Брейнсдофер-Пайпер.

– Прекрати дурить.

– В каком смысле? – спрашивает Лягушонок.

– Прекрати третировать мать. Она ведь любит тебя.

– У нас с ней разные понятия о любви. «Перепихнуться», «отсосать», плюс «групповуха», плюс «могу позволить тебе трахнуть меня в зад» – я как-то выпустил это из виду. Да-а…

– Не будь скучным, Дэн! Не будь таким правильным! Иначе ты сразу мне разонравишься.

– И?

– Лучше до этого не доводить.

…Мне предложен халат мудака папаши (белый с вышитыми якорями), мне предложена жратва (смехотворные бутерброды с тунцом и зеленью), мне предложено несколько московских историй соплячки, они вертятся вокруг ее любовных похождений, и в них нет ни слова правды. Единственное, что заслуживает внимания, – отчет Лягушонка о посещении секс-театрика. Это уже не Москва, это – Амстердам. Лягушонок нашла адрес театрика в Интернете, она вообще большой любитель подобного рода развлечений и подобного рода сайтов, «у меня целая коллекция фоток с членами, 1214 штук, хочешь посмотреть»?

Не надо мне такой радости.

Что касается амстердамского секс-театрика в квартале Красных Фонарей, то он поразил воображение Лягушонка гораздо больше, чем любой другой театр. «А уж этого говна я перевидала, поверь, Дэн, мои мудаки родители те еще театралы, и недели не проходит, чтобы они кому-нибудь не жали грабли за кулисами, вы были очаровательны, выбыли неотразимы, ну не мура ли, Дэн?» Секс-театрик – дело другое, там все по правде, никаких условностей, и секс самый что ни на есть взаправдашний. Настоящий, хотя и костюмированный секс. Миниатюры, репризы, вставные (в самом прикладном смысле) номера – все только вокруг него и вертится. Все на свете вертится вокруг секса – еще одна надпись на евангельских скрижалях Лягушонка. Да и плевать, переписывать скрижали, перелопачивать навоз в голове соплячки я не собираюсь.

Себе дороже.

– Я бы хотела там работать.

– Где?

– В этом театре, Дэн. Быть артисткой. Заниматься сексом прямо на сцене, и чтобы все на тебя смотрели. И пускали слюни. И кончали, не снимая штанов. Разве не здорово?

– Потрясающе.

– Ага. И первое, что я сделаю, – пошлю приглашение мамахен. Пусть на меня посмотрит, чертова писака!

Безусловно, именно ради этого все и затевается.

– А зачем ты прилетел в Стокгольм, Дэн? – наконец-то Лягушонок удосужилась спросить об этом – впервые за время нашего знакомства.

– У меня дела в Стокгольме.

– Да? А ты не похож на человека, у которого есть какие-то дела.

– А на кого я похож?

Лягушонок задумывается. «Задумываться» по Лягушонку означает: морщить лоб, грызть ногти, чесать подмышки, дергать себя за ухо – именно это Лягушонок и проделывает.

– Ну я не знаю… Ты похож… похож… на парня, который торгует героином, – Лягушонок с надеждой смотрит на меня.

– Я не торгую героином.

– На парня, который торгует оружием.

– Я не торгую оружием.

– Жаль. Очень жаль.

Разочарование Лягушонка сродни разочарованию Билли. Это киношное разочарование. Таким же киношным является ее преклонение перед плохими парнями. Перед парнями-изгоями в угнанных тачках. Перед одинокими боксерами, одинокими киллерами, печальными любовниками, печальными ворами, печальными налетчиками на банки; в их карманах не сыщется и сотни баксов, в их тощих холщовых сумках не сыщется и бритвенного станка, но они владеют приемами любого из восточных единоборств, кодами к «Энигме», шифрами к «Книге Мертвых», доступом к ядерным боеголовкам, ключами к царствию небесному; они беспечно сплевывают вишневые косточки за секунду до того, как их должны пристрелить, – и они всегда добиваются своего. На этом стоит весь Голливуд, вот уже много лет засирающий мозги людишкам, подобным Лягушонку-недоноску. А таких не один миллиард наберется.

– …Тогда не говори мне, чем ты занимаешься. Совсем не говори.

– Не буду. Ты вернешь мне паспорт?

– Конечно.

– Я бы хотел получить его сейчас.

– Я верну, верну… Останься еще на немного.

– Я и так засиделся. И потом… Я исполнил свою часть договоренности, побыл твоим дружком. Теперь и ты исполни свою.

В который уже раз просьба о возвращении паспорта вызывает у Лягушонка неадекватную реакцию. Она кажется недовольной, она почти в ярости. Капризная девчонка, вот кто такая Лягушонок. Капризная девчонка, все прихоти которой должны удовлетворяться, не мытьем, так катаньем.

– Останься, Дэн.

– Нет. Мне пора. Пошутили и хватит.

– А знаешь что? – Лягушонок хихикает. – Я не отпущу тебя.

– Интересно, каким образом?

– А вот каким!..

Она копается в куче вещей, на которой сидит. Она может достать оттуда все, что угодно, вплоть до полицейского при исполнении, но почему-то вынимает пистолет. Не «Глок», другой, но от этого он не перестает быть пистолетом. Признаться, я не ожидал от нее такой прыти, к тому же пушка явно тяжела для Лягушонка, это – не ее пушка, наверняка где-то украденная; если она украла паспорт, то почему бы не украсть и пушку?

– И что дальше? – устало спрашиваю я.

– Посмотрим.

Посмотрим. Посмотрим вместе, как какое-нибудь заштатное кинцо.

«Мизери», вот что приходит мне на ум.

Пистолетное дуло слишком близко, чтобы вот так, навскидку, я вспомнил имя режиссера, но книжный первоисточник не забудешь ни при каком раскладе: Стивен Кинг, кто же еще, расхожий сюжет о талантах и поклонниках в подарочной упаковке забойного триллера. Поклонники не всегда благо, об эту дармовую шоколадку можно обломать не только зубы, этой мышеловке случается так защемить хвост, что не обрадуешься.