Бриллианты Вольштейна

— Я не знал…

— Ты никогда ничего не знал. Ты изгадил все, к чему прикасался. Показал себя полным идиотом. Ты лгал так неуклюже, что я тебе верил. А глупость твоих действий не позволяла их анализировать. Сначала ты планировал уехать из Америки с Алисией и драгоценностями. Потом, когда Алисию убили, попытался сбыть драгоценности Баннистеру. Наконец, попал на такой тонкий лед, когда боялся даже вздохнуть. Деньги уже не грели душу. Когда я позвонил тебе этим утром, ты едва не помер от страха, так?

— Да. Я боялся.

— И решил избавиться от брифкейса. А узнав, что меня нет дома, сразу сообразил, как это сделать. Пока я ждал твоего звонка, ты примчался сюда. Может, собирался положить брифкейс под коврик, но нашел ключ, открыл дверь и вошел в квартиру. Бросил брифкейс на кофейный столик и позвонил мне с моего же телефона. Ловкач. И решил, что уж теперь тебе точно ничего не грозит. Кэй и дети по-прежнему при тебе, пусть ты и не думал о них… Только не рассказывай мне, как сильно ты их любишь. Обрыдли мне твои признания в любви. Жена, дети, положение в обществе и практика остались при тебе. О романтике больше не хотелось и думать. Ты радовался тому, что тебя не втянули в эти разборки. Вот почему ты так быстро согласился с моим предположением, что погром в квартире тебе лишь привиделся. Ты бы согласился с чем угодно, лишь бы тебя сняли с крючка.

Он молчал. Я повернулся к нему спиной, со слабой надеждой, что он бросится на меня и я смогу снова ему врезать. Но, откровенно говоря, бить его больше не хотелось. Ярость и ненависть уступили место презрению. Кому охота марать руки о такую дрянь?

— Поднимайся, — приказал я. На его лице отразилась тревога. — Живее. Поднимайся. Бить я тебя не собираюсь. Надоело мне смотреть на тебя. Ты выглядишь чертовски глупо, когда лежишь на полу.

Он поднялся. Со страхом в глазах.

— Джек, почему?

Я наблюдал за ним, пока он обдумывал ответ. А когда он заговорил, у меня создалось ощущение, что разговор он ведет с самим собой.

— Даже не знаю. Я… Кэй и я давно уже не любим друг друга. Чувства притупились.

— И в этом причина?

— В том числе. Еще эта занудная работа. Может, я сделал ошибку, выучившись на врача. В медицине я видел лишь деньги, уважение, положение в обществе. Особого интереса она у меня не вызывала. А потом я встретил Алисию. — Он помолчал, переводя дыхание. — Мы были созданы друг для друга. И при нашем контакте произошла какая-то реакция. Можно сказать, химическая реакция. Взрыв. Она порхала по жизни, не зная, что произойдет с ней на следующий день. Была проституткой, курила марихуану, работала в паре с мошенником. От некоторых ее историй у меня волосы вставали дыбом. Благодаря ей у меня вновь проснулся интерес к жизни. Мне представилась возможность начать все заново. Деньги, которые мы могли выручить за драгоценности, открывали перед нами весь мир. Я не мог упустить такой шанс.

— И сколько бы прошло времени, прежде чем тебе наскучила бы и новая жизнь?

— Такого быть не могло, — отрезал он.

— Ты уверен?

— Эд, мы любили друг друга.

— Понятное дело. Когда-то ты любил Кэй, не так ли?

Он вздохнул.

— Это было давно. Тогда я бы другим человеком. И любовь у нас была другая. Я очень любил Алисию.

— Поэтому и убил ее.

Он уставился на меня. Хотел что-то сказать, но я поднял руку, показывая, что ему лучше помолчать.

— Ты ее убил. Ты и Вольштейн любили ее, и оба приложили руку к ее смерти. Ты подставил ее под пулю. Если б не ты, она и Вольштейн реализовали намеченный план и укрылись бы в Канаде. Ты заставил Алисию предать Вольштейна, и он ее убил. Он показал себя мужчиной, Джек, в отличие от тебя. Он убил ее мечом, а ты — поцелуем.

Он долго молчал, потом медленно кивнул. Я ждал, что он скажет.

— Ты должен меня убить.

Я покачал головой.

— Сегодня я убил слишком много людей. Четверых. Поверишь ли? Четверых. И каждый из них лучше тебя. Но мне надоело убивать, надоело изображать Господа Бога. Тебя я убить не могу.

— Что… что ты собираешься со мной делать?

— Не могу я и сдать тебя в полицию. Потому что этим принесу Кэй и детям куда как больше вреда, чем тебе. Не могу даже избить тебя. Ты — мерзкий, отвратительный тип, а я ничего не могу с тобой поделать. Убирайся отсюда. И держись от меня подальше. Не хочу больше тебя видеть, разговаривать с тобой. Возвращайся к Кэй и играй роль любящего мужа. Ты ей нужен. Я не понимаю, кому может понадобиться такое дерьмо, но ты ей нужен. Так что будь при ней.

Он стоял, как истукан.

— Убирайся, черт бы тебя побрал!

Он повернулся и направился к двери. Открыл ее, вышел на лестничную площадку, закрыл дверь за собой. Я услышал, как под ним заскрипели ступени. Во время нашего разговора зарядил дождь. Большие, тяжелые капли падали на асфальт. Я открыл окно, чтобы проветрить помещение.

Глава 14

Она сидела напротив меня, размешивала сахар в чашке черного кофе. Не поднимая глаз. В простом зеленом свитере, надетом поверх белой блузки. Очень красивая. Я думал о том, каково это, два-три раза в день сидеть с ней за одним столом. И решил, что это не самое худшее времяпрепровождение. Независимо от того, вести ли речь о неделе, или о всей жизни.

— Любопытнее и любопытнее, сказала Алиса, — нарушила Мэдди затянувшуюся паузу.

— Ты не понимаешь?

Она покачала головой.

— Не в этом дело. Я понимаю, что́ произошло и как. А вот люди ставят меня в тупик.

— Я знаю.

— Этот Питер Армин. Наверное, я должна называть его Вольштейном? Не получается. Он… не похож на нациста. Я не могу представить себе, как он вскидывает руку и кричит: «Хайль Гитлер»! Такое просто не укладывается в голове.

— Он же не был штурмовиком, Мэдди.

— Разумеется. Скорее, он работал у… ну, у этого, который занимался пропагандой. Ты знаешь, о ком я.

— У Геббельса, который возглавлял министерство пропаганды. Мозговой центр Третьего рейха. Думаю, ты права. Вольштейну там было бы самое место.

Она скорчила гримаску.

— Мне понравился Армин. Глупо, не так ли? Но он мне действительно понравился.

— Мне он тоже понравился.

— А Энрайт оказался таким мерзавцем. Он не понес никакого наказания.

— Ты не права.

— Неужели?

Я кивнул.

— Видишь ли, для Баннистера и его подручных самое ужасное наказание — смерть. Так же, как и для Вольштейна. А вот для Джека Энрайта самое худшее наказание — жизнь.

Она откинулась на спинку стула, обдумывая мои слова.

— Пожалуй, я понимаю, о чем ты. — Она поднялась, взяла с плиты кофейник, наполнила наши чашки. Я пригубил свою. Слишком горячо. Поставил чашку на стол, чтобы дать кофе остыть. Мне нравилось, как она варила кофе. Мне нравилось, как она готовила.

— Должно быть, она незаурядная женщина.

— Алисия?

— Да. Или Шейла. У всех по два имени. Ты заметил? Запутаться — пара пустяков. Но ты знаешь, о ком я. Незаурядная.

— Исходишь из ее поступков?

— Да нет же. Я говорю об эффекте, который она производила на мужчин. Вольштейн и Энрайт влюбились в нее. А ведь у них нет ничего общего.

— Может, каждый из них видел в ней другую женщину.

Я вновь пригубил кофе.

— Они действительно очень разные. Поэтому я так долго не мог разобраться в ситуации. Вольштейн был профессионалом, тогда как Энрайт — стопроцентный дилетант. Они вели себя по-разному и лгали по-разному. Но, как только я сообразил, что к чему, все встало на свои места. Вольштейн пытался увести меня в сторону. Будучи профессионалом, он и лгал профессионально. Энрайт не знал, как лгать. Потому-то ничего и не мог рассказать об Алисии. Чувствовал, что я поймаю его на первой же фразе. А вот Вольштейн придумал ей целую «легенду», чтобы я сбился с пути. Джек же прикидывался, что для него прошлое Алисии — тайна за семью печатями.

— Он сказал, что она имела какое-то отношение к театру…

— Вот-вот. Чистая фантазия. Должно быть, она упоминала про вечеринку, на которой побывала с Баннистером. Джек и бросил мне эту кость, чтобы я грыз ее и не задавал новых вопросов. — Мэдди кивнула. — Он соврал и насчет разгрома в квартире.