Ходи осматриваясь

— Не знаю, о чем ты, — прерывисто сказала она глухим безжизненным голосом. — Я ничего не знаю.

— Как на допросе в суде, — пробормотал я саркастически. — Вам все время чертовски везло. Не втемяшилось бы Борису избавиться от тела, позвони он сразу в милицию — и кранты вашим изощренным планам.

Теперь уж я побрел к окну, но не стал прикладываться к стеклу, а распер раму и жадно вобрал в зажатые легкие ночную прохладу. Воздух сильно посвежел, и небеса помрачнели — ни единой звезды. «Шли пыльным рынком тучи…» За спиной послышалось движение. И раздался тихий обыденный вопрос:

— Ты разрешишь мне привести себя в порядок?

Я пожал плечами и ничего не ответил. Каблучки прошелестели по ковру. Потом донесся звук открываемой двери, в ванной едва уловимо зажурчала вода. Вяло подумалось: а может, у нее в запасе имеется еще какой-нибудь завалящий револьвер? Я криво усмехнулся. И тут вспомнил про проклятый псевдогазовик, отягчающий мой карман. Осторожно извлек его и огляделся. Отопительная батарея, у которой я стоял, была забрана полированным под стенку деревом. Я просунул руку под подоконник и разжал пальцы: с негромким стуком убийственный ствол угнездился в укромном тайнике. Зачем я это сделал? Внезапные импульсы подчас очень трудно облечь в сколько-нибудь удобопонятные слова.

Она вернулась — без оружия, но во всеоружии: глаза красиво подведены, прическа тщательно собрана, слезные разводы на аристократически втянутых щеках бесследно исчезли, губы отливают перламутровым блеском сирени. Ничего не скажешь, сногсшибательная женщина. Разве что чуть бледнее, чем нужно, да чуть глубже и темнее сделались глазницы. Мне стало зябко. Я прикрыл окно. Она раздвинула губы, но улыбка получилась какой-то вымученной.

— Что ты будешь делать?

— Кто за мной следил? — не откликнувшись, спросил я встречно. — Ты сама? Или Ломов?

— Я ни за кем не следила.

— Значит, Ломов, — ухмыльнулся я. — Но на твоем «Фольксвагене».

— У меня нет «Фольксвагена», — выдавила она, не глядя.

— Ну конечно, он уже продан? И этот теремок, разумеется, тоже. Стало быть, полностью обрубила концы и отчаливаешь в светлые дали? И ничто тебя не тревожит? И никаких «мальчиков кровавых в глазах» по ночам? — Она опустила очи долу. Я помолчал и печально съязвил: — Извини. Это, наверное, не по твоей части, да? Это уже из области души и совести.

— Зачем ты так? — Она почти расстроилась, чуть заметнее, чем нужно. — Ну зачем так сурово? Ты судишь… ты судишь, абсолютно ничего не зная.

— А Мила? — угрюмо вспомнил я, проигнорировав никчемную реплику. — С нею-то зачем так варварски!.. И самое подлое — кассета ведь находилась у тебя! Я грешил на банковских деятелей. Думал, искали компрометирующий их документ. Мотив… Мотив — вот что сбивало с толку. И потому сразу же отмел смутные подозрения в твой адрес. А ларчик… Черт, как просто он открывался! Наш разговор о пленке не на шутку тебя встревожил, ибо ты вообразила, что Тамара сдублировала и передала экземпляр на хранение Борису. Вы искали дубль — верно? — дабы не допустить преждевременной огласки. По существу, чистая психология — или нет, точнее, грязная. Спроецировала собственный душевный склад на ситуацию с Тамарой. Скорее всего, сама ты так бы и поступила — для подстраховки либо для чего-то еще, более дальнобойного. Не удивлюсь, если одна копия укатила в Германию — с твоей ни к чему не причастной Ингой. — Она вздрогнула. Я опять усмехнулся и кивнул. — Вижу: снова попадание. И уверен, что и в остальном я угодил в цель — если не в яблочко, то очень-очень близко. Я ведь прав, признайся?

Она молчала — стояла не шевелясь, зябко обхватив локти руками и не сводя с меня помутневших глаз, преисполненных напряженного ожидания.

— Ладно, — устало проговорил я, — молчание — это тоже ответ. Могу расценивать его как согласие, да? Значит, могу. Что ж, и на том спасибо.

Радости не было. Я чувствовал себя, как незадачливый мазила, внезапно доставший мишень, но уже после стрельбищ.

— Что ты собираешься предпринять? — надсадно выжалось наконец из сиреневых губ.

— Не знаю, — уклончиво произнес я. Это чертово «не знаю». Но я ведь и в самом деле не ведал, что намерен предпринять — и намерен ли. Я пожал плечами и повторил: — Не знаю.

— Но ты… — Голос ее слегка завибрировал. — Ты с кем-нибудь делился своими… соображениями?

— Скажу тебе откровенно, — хмуро изрек я после недолгой паузы. — В общем-то мне плевать на твоего Ломова. Я бы сам удавил его — хотя бы только за Милу. Наверное, он был законченный подонок, и за душой у него, похоже, немало мерзостных дел. Но ты разделалась с ним не за это — у тебя был не менее мерзкий расчет. И однако же, я не горю желанием в данном случае содействовать правосудию. Хотя понимаю, что это неправильно. Но пусть решает Всевышний, если он есть, предать тебя закону или нет. Ускользнешь — значит, тебе еще раз неслыханно повезет. И еще больше мне наплевать на ваши махинации с этим треклятым банком. Вор у вора дубинку украл. И ладно. Тошно, воротит, но я не намерен отстаивать их грязные интересы. Пусть сами с тобой разбираются.

Я наблюдал, как отчаянно пытается она погасить проступившее в глазах облегчение. Чтобы не дать мне его заметить.

— Но я хочу знать, что случилось с Борисом. И ты мне поведаешь о его судьбе, какова бы она ни была. Всю правду. Понимаешь, без вывертов и уверток. Только правду.

Бледное лицо снова затуманилось, и я отметил отразившуюся на нем чехарду самых противоречивых чувств — от растерянности до тревоги. Поежившись, она развела руками и выдохнула:

— Но я не знаю.

— Я сказал: одну только правду, — чеканя слова, повторил я настоятельно.

— Понимаю, ты мне не поверишь. Что бы я теперь ни сказала. Но, боже мой, я действительно… — Я нахмурился, но она докончила, сорвавшись на сиплый шепот: — …Не знаю. Он звонил мне, это правда, но… — Она осеклась и помотала головой. — Нет, ты все равно не поверишь.

— Звонил?! — встрепенулся я. — Он тебе звонил?

Внезапно припомнилось, как накануне исчезновения он что-то лопотал мне по телефону о подруге. Я тогда не придал значения этой невнятице, зацепив лишь краем уха: он подумывает с ней связаться. Но зачем? Нет чтобы мне тогда насторожиться, расспросить. А я лишь посоветовал ему не суетиться и не гнать волну. Ох, черт, сколько же и чего еще утаил от меня этот несчастный дуралей?!

Я насупился и мрачно повторил:

— Значит, он тебе звонил. И что? Говори же, черт возьми, не тяни нервы.

— Он спрашивал о том же, о чем и ты. Когда я видела Тамару? Не звонила ли она мне?

— Чушь! — взорвался я. — Не стал бы он задавать эти бессмысленные вопросы. Он наверняка был в курсе ваших отношений. Да и зачем это ему? Нет, милая, так у нас не пойдет. Или ты выкладываешь правду, или…

Лицо Натальи покорежилось, как от боли.

— Я же говорила, что не поверишь.

— Чего он хотел от тебя?

— Встретиться. Но я не поняла зачем. Он сказал, что разговор не телефонный.

— Черт возьми! — Я опять, не сдержавшись, повысил голос: — Так и буду вытаскивать из тебя клещами? Или ты просто еще раз испытываешь меня на сообразительность?

— Да пойми же! — воскликнула она. — Он изъяснялся какими-то намеками. Я и вправду ничего не поняла. Вроде бы у нее какие-то большие неприятности и он хочет что-то выяснить.

Я поразмыслил минуту и насел на нее:

— Значит, неприятности? Он, часом, не обмолвился, что подозревает в них тебя?

— Нет, — с тоскливой решительностью возразила она. — Да поверь же мне, ради бога.

Похоже, в чем-то Тамара ему все-таки открылась. Но в чем и в какой мере? И какого рожна ему понадобилось звонить Наталье?

— И вы встретились, — провозгласил я утверждающе. — Где и когда?

Она отвела взор и покачала головой.

— Нет, — и завершила обреченно, — я… не пошла.

— Так, ты не пошла, значит. Испугалась, что ему что-то известно. И… — Я замолк на миг и вперился в нее. — И отправила на встречу своего палача.