Ходи осматриваясь

Я опять не проронил ни слова, проигнорировав нескрытую угрозу.

— Странно. — Он слегка нахмурился. — Мы и это ей разъяснили. Она взялась вам все растолковать. И что, ничего не сказала?

— Она многое мне не сказала, — отрешенно пробурчал я под нос.

— Странно, — повторил Таги-заде. — Знаете, когда она назвала вас, мы даже обрадовались.

— Назвала меня?.. И вы обрадовались?

— Ну да. Честное слово, обрадовались. Слышали мы: человек вы очень порядочный. Лучшая гарантия. Ей, как вы понимаете, веры у нас больше не было. Если уж раз сподличала. А как мы ей доверяли, считали своей! И что? Грязное дело, согласитесь?

Вопрос был риторический, но я машинально поддакнул:

— Шантаж? Конечно, грязное.

— Еще одно глупое слово, — проворчал он недовольно. — Вы думаете, мы испугались? По-крупному мы чисты перед законом. Нам бояться нечего. Были бы, конечно, разные лишние сложности. — Он замолк, словно взвешивая эти сложности, и пожал плечами. — Другие на нашем месте давно бы с ней разобрались — и круто. Очень круто. Но мы посчитали, что лучше договориться.

— Может, потому что не смогли разыскать?

Таги-заде оскалился в кривой усмешке.

— Она, надо признать, хорошо спряталась. Но если припрет, мы любого из-под земли достанем. — И тотчас же стряхнув хищную гримасу, проговорил снисходительно: — Ладно, оставим это. Теперь, когда все позади, можете ей передать: пусть вылазит спокойно из своих катакомб. Никто ничего ей не сделает. Если, конечно, она сама не перейдет границ.

— Значит, так и передать? — выдавил я. И почти прошептал — по сути, себе самому: — Стало быть, я, добропорядочный посредник, гарантирующий сделку, должен еще что-то ей передать?

Я пришел сюда с робкой надеждой подсмотреть чужие карты. Но, похоже, он держал меня за участника игры, которому хорошо известен расклад. И ни тени сомнения. Крепко же ему внушили. Ну и как, посредничек, догадываешься кто? Вот так-то, бубнило в мыслях, хошь не хошь, а башку придется выдирать из песка или откуда-то еще похуже. Не хочется? Не нравится то, что видишь? Скулы свело? Подташнивает? В нашей жизни зрячим вообще быть плохо — куда лучше умиротворяющая слепота или, в крайнем случае, эдакий розовый флер.

— Недовольны? — вскинулся мой собеседник. — Она что, вас обштопала, да? Нам ведь сказала, что все улажено. Мы положили сверху еще двадцать пять штук — на вашу долю. Считали, что сумма согласована. Разве нет? Он опять ощерился. — Я как чувствовал! Говорил: надо встретиться напрямую. Так сколько еще? Называйте. Мы для того и встретились, чтобы все обсудить и закруглить вопрос навсегда.

У меня ужасно разболелась голова, до рези в глазах. Вокруг внезапно потемнело, но это всего лишь махровая туча неведомо откуда наползла на солнечный диск. Над известинским комплексом лениво кружилась другая. Уличный шум, казалось, вдруг усилился и стал раздражающе действовать на нервы. Как и этот мягкий, бархатный баритон. Я почувствовал, что сейчас что-то ляпну, о чем потом пожалею, — что-то неуместное и преждевременное. Лучше уж… Тоже грубо и некрасиво, но лучше так. Я медленно поднялся и проговорил:

— Извините. Но я, пожалуй, пойду. Мы все обсудили. А закруглять попросту нечего.

Опешив от неожиданности, он выпучил большие черные глаза и на пару секунд застыл в немоте. Затем резко взвился и ухватил меня за локоть:

— Как это? Вы это что?

Я увидел, как дружно повскакали с мест бравые мальчики, но он властным жестом понудил их недвижно замереть и повернул ко мне негодующее лицо:

— Что это с вами, дорогой? Вот так вдруг…

— У меня разболелась голова. И я не хочу больше говорить. Простите.

— Простить? — процедил Таги-заде. — Вы думаете, нас вот так запросто можно кинуть?

— Похоже, вас уже кинули, — пробурчал я и, высвободив руку, двинулся к лестнице, почти физически ощущая на спине пристальный взгляд. Я не стал оглядываться, чтобы удостовериться, гневным он был или растерянным.

Домой я вернулся в состоянии, близком к апатии. Механически что-то пожевал, выпил растворимого кофе, завалился на софу и закоченел в легкой дремоте. Наверное, с час я парил где-то в межзвездной пустоте, из которой меня выдернуло верещание телефона.

Услышав бодрый голос Шахова, я почувствовал себя виноватым. Дарья с ее злоключениями совершенно выветрилась из головы, будто ее и не было. Или было — в далекие незапамятные времена и не в моей жизни. Он поведал, что все в порядке, что вдовушка летит на свою вторую — а может, уже первую? — родину в боевом настрое.

— Так что забирай у меня поскорее кассету и копию заявления. Оригинал в прокуратуру я направлю завтра же. С депутатским запросом. И давайте, ребятки, поактивнее и оперативней. Дабы нам не плестись в хвосте событий.

— Угу, — вяло отозвался я. — Позвоню Ухову. Он заберет.

— Ты что-то квелый? — заметил Шахов. — Все не очухаешься? — И хохотнул: — Рад, что ты не в тюрьме. Но что-то все на грани ходишь. Держись подальше от разных сомнительных типов.

— Я и сам сомнительный тип, — буркнул я.

— Это точно. Ну ладно, сомнительные вы мои, действуйте.

Ухова я застал в редакции — и поморщился от нестерпимого давления на мои барабанные перепонки:

— Ну, старик! Обзвонился, никак тебя не найду. Сам-то не телишься. Я тут в абсолютном разброде. Набирается уйма прелюбопытного материала. Но мозги прямо-таки зашиваются. Происходит, как мы уже с тобой говорили, бурная перетасовка денег и ценных бумаг. Чую дурной запах, а откуда идет — не улавливаю. Понимаешь? Неразумные сделки, убыточные операции, странные, заведомо провальные акции — будто человек попросту задумал себя обанкротить. Но ведь не был он дураком, наш покойный Вайсман. И не мог начисто разом лишиться предпринимательского дара. Ну никак не могу пробраться к смыслу его последних предприятий. Не пойму, что он задумал. Цели, понимаешь, не вижу. Однако и криминала как будто тоже не просматривается. В конце концов, человек волен распоряжаться своим капиталом, как заблагорассудится. И даже пустить его по ветру.

— Тихо, Ник, тихо, — удалось мне наконец вклиниться в этот бурный словесный поток. — Человек действительно волен, если он волен. Вот тебе ключик от доброй черепахи Тортиллы. То бишь от Григория Рогова. Вообрази на секунду, что Вайсман скончался месяц назад, а может и чуть больше.

— Что-о-о?! — Я представил, как он разинул рот и растаращил глаза. — Ты это серьезно?

— Куда серьезней. Есть у меня такая версия. И не с потолка. Попробуй поплясать от нее — может, что-то вытанцуется.

— Гриша! — завопил он после минутной паузы. — Да ты… да ты понимаешь, что это такое. А я… черт, я даже не задумался, почему два-три серьезных договора, которые видел, оформлены по генеральной доверенности. Гриша, это — бомба!

— Тише, тише, — повторил я. — Не торопись дергать детонатор. И кто же это доверенное лицо?

— Минутку… Сейчас. Вот: некая Берг Инга Марковна.

— Ясно, — пробурчал я, хотя не понимал, что мне сделалось ясно.

— Гриша, ты мне нужен. К черту твой дурацкий отпуск! Подключайся. Мы с тобой…

— Нет, Ник, ты один. Без меня.

— Погоди. Так не пойдет.

— Пойдет. Да и зачем тебе я? Это совершенно не мой профиль. Ты ведь знаешь, в твоих финансовых потоках я плаваю как топор. Авизо с девизой путаю. Нет, Николай Николаевич, твоя тема — тебе и выступать. Копай. Через неделю я выйду, помозгуем. Подброшу тебе пару вопросов и помогу обосновать, если будет нужно.

— Но как же так? — запротестовал он. — Ведь ты все это зачинал.

— Это личное, Ник. Потом как-нибудь объясню. А пока, не теряя времени, мотай к Шахову. Получишь еще дополнительную информацию к размышлению.

Я положил трубку и поплелся на кухню за очередной порцией кофе. Инга Берг, Инга Берг… Какое звучное имя, подумал я. Надо бы незамедлительно сообщить Дарье: немецкой юстиции, пожалуй, не мешало бы присмотреться к своей новообретенной соотечественнице и хорошенько ее потрясти. А еще следует сказать Нику, чтобы составил обстоятельный перечень сделок, провернутых этой альтэр эго покойного Вайсмана. Нет, не сейчас, остановил я себя. Потом, завтра. На сегодня у меня были другие проблемы, и видит бог, до чего же мне хотелось закатиться, умчаться далеко-далеко, за тридевять земель в тридесятое царство — куда-нибудь подальше от того, что мне предстояло.