Ходи осматриваясь

Новость пробежала по извилинам, но вызвала только невообразимое смятение. Затем я внезапно сообразил, вылупил глаза, помотал головой, как ошарашенный бык, и с негодованием воскликнул:

— И вы подозреваете меня?! Но на каком основании? Нелепица какая-то!

— Не нервничайте, — примирительно сказал он. — Никто вас не подозревает.

— А эти ваши вопросы? Теперь я понимаю.

— Да нет, — мягко возразил, — просто проверяем все. По горячим следам.

— Но почему? Почему вы заподозрили в первую очередь меня?

Он опять снял очки и протер их черной бархоткой.

— Ладно. Откровенность так откровенность. Надеюсь на ваше понимание и помощь. Нам позвонили с утра и сообщили про убийство, прямо указав при этом на вас.

— И кто звонил? — растерянно выдавил я.

— Не знаем. Она не назвалась. Однако изложила разные подробности ваших столкновений. И даже под конец намекнула, что вроде бы теперь сама за себя боится.

— Она? — пробормотал я. — Значит, женщина? И анонимный сигнал?..

— Понимаю вас. Но когда речь идет об убийстве, мы обязаны реагировать на все. С вами, конечно, случай особый. Мы вызвали вас больше для порядку. И, честно говоря, с определенным расчетом на помощь.

— Но чем я могу помочь?

— Вы не догадываетесь, откуда это исходит? Кто знал о вашем… вашей вражде — назовем это так — с Ломовым? Совсем никаких предположений?

— Совершенно, — тоскливо протянул я.

— Давно вы видели его супругу?

— Крачкову? Я ее вовсе не видел никогда. Мы не были даже знакомы.

— Она почему-то скрывается. Вдруг уволилась с весьма выгодной службы, и никто не в курсе, где обретается, однако… — Я молчал, вопросительно уставившись в него. — Понимаете, по некоторым оброненным анонимной заявительницей намекам у нас создалось впечатление, что звонить могла и она.

Тамара? Черт! Духи воскресают.

— Нет, — удрученно помотал я головой, — это не могла быть Крачкова. Она… — И вовремя прикусил язык, подавив чуть не вырвавшееся признание, и с заминкой докончил: — Она не может ничего иметь против меня. Зачем ей возводить напраслину на абсолютно чужого человека?

— Бог их знает, — в задумчивости бросил следователь. Потом сверкнул стеклами очков, пристально посмотрел на меня и сочувственно улыбнулся. — У вас ужасно недужный вид. Не заболеваете ли? Ладно, нет смысла вас дальше мытарить. Завершим, пожалуй, на этом. Не сочтите за труд немножко подождать. Минут пятнадцать — двадцать. Подпишете протокол, и мы вас больше не потревожим. Но если паче чаяния у вас появятся хоть какие-то соображения, пожалуйста, поделитесь с нами. Подумайте, вдруг какие-нибудь мысли придут на ум.

Подумать, любезный господин следователь? Я только и делаю, что думаю, аж в мозгах хрустит и искрится. И если бы вы знали, как много я еще буду думать… и какие шальные и больные мысли варятся сейчас в моем раскаленном гудящем котелке, и до чего же хочется мне погасить под ним форсунку.

Ехать на эту треклятую встречу ужасно не хотелось. Я пробовал разобраться, почему все во мне этому так сопротивляется. Опасался, ли я провокации, или даже насилия? Пожалуй, нет. Однако интуиция — чертова интуиция! — тревожно подрагивала где-то внутри. Это как когда что-то знаешь, но страшишься признать, и невольно, безотчетно препятствуешь подспудному аморфному колыханию просочиться в сознание.

Я его сразу узнал. Действительно, тот самый мужик с копной густых смоляных волос и хищным носом. Позади у постамента выстроилась тройка дюжих молодчиков — точно почетный караул у ног безучастного классика. На счастье, он не подал руки: я никогда не любил вызывающих демонстраций. Мы обменялись немногосложными приветствиями и, не сговариваясь, направились в глубь сквера. Почти все лавки пустовали. Мы спустились по лестнице и облюбовали одну из них — справа посередине. Оруженосцы примостились напротив — на самом краешке скамьи, подав плечи вперед, в весьма неудобной позе полной боевой готовности.

Почти минуту Таги-заде молча присматривался ко мне, и очень пристально. Потом подвигал сросшимися на переносице широкими бровями и огорошил бессмысленным вопросом:

— Ну так что вы еще хотите?

— Простите, — озадаченно протянул я. — Разве это не вы предложили встретиться?

— Мы, — подтвердил он, употребив королевское местоимение. — Потому что нам непонятно. Мы привыкли: если люди договорились, то должны слово держать.

— Я что-то не уразумел, — вскинулся я. — О какой договоренности идет речь? Я вижу вас впервые и ни о чем с вами не договаривался.

Смуглое лицо — в общем-то не лишенное обаяния, хотя, наверное, несколько тяжеловатое и слишком вальяжно-надменное — внезапно потемнело еще больше и сделалось жестком и настороженным.

— Эй, вы случайно не записываете?

— Что? — не врубился я. — Что записываю? — Но секунду спустя смекнул и усмехнулся. — Если подразумеваются всякие там микрофоны, то не волнуйтесь. Ничего такого при мне нет. Или, может быть, вы велите вашим мальчикам меня обыскать?

— А, нет. — Он пожал плечами и махнул рукой. — Зачем так. Я верю. Тогда давайте поговорим как мужчина с мужчиной. Чего вы добиваетесь? Ведь это вы были вчера там, в Раменском? И еще этого вашего Ухова на нас навели. Зачем? Некрасиво получается.

— Послушайте, — я оборвал его, не тая раздражения, — если вы собираетесь обсуждать со мной проблемы этики, то я лучше пойду. У нас явно разные критерии и представления.

— Где Дарья? — бросил он, пропустив мимо ушей мою тираду.

Я взъерепенился:

— По какому праву?.. — Но сразу же остудил себя и ухмыльнулся. — Вы о вдове вашего коллеги? Полагаю, что сейчас она далеко-далеко. Где-то в самолете на пути в Германию.

— В Германию?! Черт возьми! — Таги-заде дернулся, побагровел и сердито стиснул губы. Потом угрюмо помолчал и опять сухо спросил: — Зачем?

— Что зачем? Зачем она летит домой? Или зачем я помог ей вырваться из рук рэкетиров?

Он презрительно посмотрел на меня:

— Глупых слов не надо. Это мы ей хотели помочь. Вы испортили только. — Я не стал отвечать. Последовала пауза — непонятная, тягучая. Затем он снова хмуро повторил — как заезженная пластинка: — Но зачем? Если четвертака мало, могли бы договориться. Сказали бы прямо.

Теперь уж я насторожился:

— Вы это о чем? Или намерены осуществить еще одну провокацию?

— Провокацию? — неподдельно изумился он.

— Вроде той, что попытались провернуть в редакции.

— Эй, подождите. — Он смешался. — Разве она вам не объяснила? Мы же тут ни при чем.

— Она? — глухо пробормотал я в тоскливом предвидении. — Кто — она?

— Крачкова, конечно, кто же еще.

Тамара, снова Тамара. Второй раз на протяжении трех часов меня били по кумполу убиенной Тамарой. Я едва не завыл. Но он либо не заметил моего состояния, либо не придал значения, и спокойно продолжил:

— Сначала она тоже чуть ли не в истерику впала. Считала, что ее хотели подловить. Мы пока, признаться, сами еще не разобрались, в чем там было дело. Но, видимо, в фирме завелась какая-то паршивая моль. Паскудный жучок. Сейчас вся наша служба безопасности на уши поставлена. И рано или поздно докопаемся, откуда и как произошла утечка. Никуда не денется, найдем. И пусть тогда этот сучий потрох хоть к богу, хоть к черту взывает. — Он сказал это со зловещей невозмутимостью, от которой меня пробрало холодным ознобом. — И потом, подумайте сами. Зачем нам себя подводить под удар? Нам ведь тоже пришлось объясняться с органами. Мы тогда сделали все, чтобы вытащить вас и замять. Куда только не звонили! Нет, мы играем по-честному.

Погруженный в мысли, я никак не среагировал. Таги-заде тоже умолк на пару секунд, о чем-то подумал. Потом кивнул, будто одобряя какую-то свою догадку:

— Понимаю, вы, наверное, обиду держите — за тот случай. — Он поймал мой удивленный взгляд и не стал испытывать меня на сообразительность: — Я про тот глупый случай после похорон. Но это снова не мы, поверьте. Инициатива дурака. Снизу, как говорится. Один недомерок бухнул что-то, другой по-своему понял и решил услужить. Знаете, как в той басне: услужливый дурак… Я, когда узнал, чуть кочаны им не поотрывал. Верите — нет? Это не наши методы. У нас хватает сил и влияния кого хочешь в бараний рог свернуть, и пальцем не тронув.