Черные шляпы

Но следующая карта не улучшила раскладу Эла, и он спасовал, передав слово Ротштайну.

— Поскольку это последняя раздача, нельзя ли превысить предел повышения ставки? — вежливо спросил Ротштайн у сдающего.

— Повышай на сколько хочешь, — с ухмылкой произнес Холидэй.

Эрп посмотрел на Эла.

— Мистер Капоне?

— В любом случае, я выхожу, — ответил Эл, бросая карты. — Пусть делают, что им вздумается.

Эрп, который был в игре с первой ставки, кивнул и тоже бросил карты.

— Почему бы не поднять предел до тысячи, мистер Ротштайн?

— Вполне нормально, — согласился Ротштайн и бросил десять голубых жетонов.

Они едва успели брякнуться о стол, как Холидэй бросил еще десять голубых, а потом еще.

— Подымаю еще на штуку, — зачем-то сказал он.

Раньон принялся будить Мизнера, чтобы тот посмотрел на разворачивающуюся драму.

Ротштайн не засмеялся, но улыбнулся, обнажив свои нереально белые резцы. Его глаза были блестящими и живыми, а кожа — тусклой и мертвой.

— Хотите сделать это действительно интересным? — произнес он холодным тоном, так, как еще ни разу не говорил за этим столом.

Холидэй насмешливо хрюкнул.

— Ты меня не напугаешь, Арни. Тебе меня не побить. Так что почему бы тебе не собраться и не поискать подворотню, в которой ты прихватишь какого-нибудь бедного ублюдка, задолжавшего тебе три доллара?

Улыбка Ротштайна растаяла, и его лицо стало холодной, ничего не выражающей маской.

— Я тебя не побью, а? Что же у тебя, мальчик Джонни? Королевский флэш?

— Положи еще тысячу и увидишь.

Жестко глядя на него сверкающими глазами, Ротштайн легким движением залез в карман брюк и достал оттуда самую большую и толстую пачку денег, которую когда-либо видел Эл.

Сняв с нее резиновое кольцо, он принялся пересчитывать сотенные купюры, считая вслух.

Много времени, целая вечность… потому что Ротштайн не остановился, пока не отсчитал сто.

Сто тысяч долларов.

Холидэй нахмурился. У него был такой вид, будто он готов расплакаться.

— У меня нет столько денег. По крайней мере, при себе.

Ротштайн оглядел его и махнул одной рукой, убирая другой оставшуюся пачку денег.

— У тебя есть это заведение, не так ли? И все говорят, что у тебя половина всех запасов выпивки Нью-Йорка.

— Моя выпивка сейчас не в деле, — пробормотал Джонни.

Теневой властитель Манхэттена наклонился вперед, его глаза горели, но тон был вполне рассудительным:

— Значит, если, скажем, ты проиграешь это здание мне — клуб и все прочее, — ты останешься в деле. Ты сможешь поставлять мне выпивку.

— Какая ставка, Ротштайн? — спросил Эрп.

— Уже не «мистер», маршал Эрп? — мерзко улыбнувшись сдающему, поинтересовался Ротштайн. — Джонни сказал, что я могу поставить столько, сколько мне вздумается. Что ж, я ставлю сто тысяч долларов против этого особняка со всем его содержимым. Это честная ставка.

Раньон, который мало что сказал за весь вечер, обратился к Джонни:

— Джонни, я бы не…

— Легко иметь дело с Арнольдом, Джонни, — добавил Мизнер, наклонившись вперед. — Он чудесный человек, но если он сопрет горящий камин, он потом вернется за дымом.

— Ставка, — сказал Холидэй.

— Джонни! Нет. Ты пьян, будь ты проклят, — заявил Эрп, сдвинувшись на край кресла.

Глаза и ноздри Холидэя расширились, словно у вставшей на дыбы лошади.

— Ты не мой папочка! Вы работаете на меня, «маршал» Эрп… и я принимаю эту ставку.

— Отлично, — сказал Ротштайн. — Хорошо.

Мастерсон подошел к Холидэю и положил ему руку на плечо.

— Джонни, нет. Я уверен, мистер Ротштайн поймет, если…

— Черта едва, — отрезал Ротштайн.

Холидэй смахнул руку Мастерсона и ухмыльнулся, веером выложив карты, все сразу. Эл внезапно понял причину его уверенности.

Четыре валета. Пинок даме.

Эл присвистнул, и даже Раньон и Мизнер, стоявшие неподалеку, улыбнулись.

— Вау, — ухмыляясь, проронил Мастерсон, который уже снова стоял у двери вместе с Текс.

— Хорошая карта, — безразлично процедил Ротштайн.

Холидэй согнул пальцы, протягивая руки за всеми этими жетонами и деньгами… но Ротштайн перехватил ближайшее к себе запястье соперника.

— Не торопись, молодой да быстрый.

Холидэй нахмурился, все еще собираясь забрать выигрыш, и Ротштайн принялся выкладывать свои карты, по одной.

Король червей.

Король треф.

Король бубен.

— И еще одна, — сказал Ротштайн… и выложил короля пик.

Ошеломленный Холидэй вскочил на ноги, пошатываясь, в его глазах читалось недоверие.

— Ты мошенничаешь, ублюдок! — зарычал он.

Ротштайн поднял руки вверх, словно сдаваясь.

— Понимаю твое разочарование, — спокойно проговорил он.

— Все знают, что ты мошенник, Ротштайн, будь ты проклят!

— Обычно я обращаю внимание на оскорбления, — сказал Ротштайн, медленно и аккуратно вставая, выставив ладони вперед. — Но я понимаю, что ты выпил, да и расклад такой, как этот, маловероятен.

— Маловероятен?! — зарычал Джонни, наклонившись через стол к Ротштайну и весь дрожа. — Ты думаешь, что из-за того, кто ты такой, ты сможешь украсть все, что я заработал? Ты думаешь, я так это оставлю?

— О Джонни, пожалуйста, не делай ничего, — прошептала стоявшая в дверях мисс Дуглас, бледная как смерть.

Что еще она хотела сказать, Эл так и не узнал. Официантка могла сказать «глупого» или «безрассудного», но ее парень уже сделал то, что можно было назвать обоими словами.

Холидэй выхватил из ножен в левом рукаве все тот же сверкающий нож, чтобы резануть Ротштайна. Сталь блестела и мерцала, на этот раз не угрожая Элу.

Он выхватил из кармана револьвер и трижды выстрелил в Холидэя, в голову, в грудь и в живот. Второй и третий выстрелы попали в цель, и Холидэй схватился левой рукой за сердце, а потом за живот, продолжая сжимать правой рукоять ножа. Мисс Дуглас вскинула к лицу сжатые в кулаки руки, закричав «Убивают!», а Холидэй сделал что-то вроде поклона, в то время как кровь двумя широкими алыми полосами заструилась по его рубашке. Сложившись пополам, он замертво упал на пол с глухим стуком.

Эл замер с револьвером в руке. Из дула вопросительным знаком поднимался дымок.

Миниатюрная официантка уже подбежала к своему возлюбленному и охватила его голову руками, прижимая ее к своей груди и навзрыд плача.

— Позовите доктора! — кричала она снова и снова, не обращая внимания на струящуюся по нему и по ней кровь. Глаза Холидэя были закрыты, а лицо обмякло. Эрп быстро подошел к нему и проверил пульс на запястье и на шее.

— Не надо доктора, Дикс, — мрачно проронил Эрп, покачав головой.

Ротштайн уже был рядом с Элом и произнес почти шепотом:

— Я обязан тебе. Ты спас мне жизнь, и я этого не забуду.

— Он собирался…

— Знаю. Но тебе надо убираться отсюда, — добавил Ротштайн, окончательно перейдя на шепот. — Все здесь понимают, что ты спас мне жизнь, но они тебе не друзья, и при таком количестве свидетелей…

Позади Ротштайна виднелись головы Мизнера и Раньона.

— … тебе нельзя рисковать.

В голове Эла пробегало множество мыслей, никуда не ведущих.

— Что мне делать, мистер Ротштайн?

— Убираться отсюда к чертям собачьим. Отсюда, из города… только уходить.

Ротштайн вынул револьвер тридцать восьмого калибра из размякших пальцев Эла.

— Я это выкину.

— Не знаю, если…

— Поговори со своим боссом, Йелем. Расскажи ему, что произошло, и спроси, что делать.

— Да. Да, — закивал Эл.

Вдруг рядом с Элом оказался Эрп. Пожилой мужчина схватил молодого за запястье и крепко сжал.

— Слушайся его.

— Вы же видели, что произошло! — нервно сглотнув, сказал Эл. — Вы знаете, что у меня не было выбора, черт его дери!

— Не было? Ты не мог просто выстрелить ему в плечо? Знаешь, мразь, время пришло.

— Время?

— Тебе надо убираться из Доджа.

Аль Капоне побежал мимо плачущей девушки, мимо ее мертвого возлюбленного, залитого кровью, лишь схватив в руку свою «борсалино», которую с мрачным выражением лица отдала ему стоящая в дверях Техасская Гуинан. К чертям из этого особняка.