Дьявольская секта (Сборник)

Каждый день приносил нам все новые и новые удивительные открытия. Обнаруженный мною город действительно оказался Уаксуаноком. Рабочие находили здание за зданием: дворцы, храмы, арены для игр и состязаний и даже астрономическую обсерваторию. Синот окружало целое кольцо из стел, всего их было двадцать четыре, и еще одна колоннада украшала центр города. Фаллон не расставался с фотоаппаратом и блокнотом, фотографировал и описывал каждую новую находку.

Раз в неделю устраивался выходной, который ученые мужи использовали на приведение в порядок своих бумаг, а рабочие — для отдыха у синота. Проводить погружения в такие дни было небезопасно, и я позволил себе расслабиться и выпить немного больше пива, чем обычно.

Как-то Фаллон решил продемонстрировать мне все самые любопытные строения, обнаруженные за последнее время, и провел меня по всему участку.

— Вот на этом холме Виверо, скорее всего, едва и не расстался с жизнью, — сказал он, указывая на невысокий бугор, очищенный от зарослей. — Можете взглянуть на ступени у подножья, которые мы сейчас раскрываем: они ведут к храму Кукулькана.

— Как, весь этот холм — это здание храма? — не поверил я.

— Представьте себе! Это было величественное строение. Мы с вами сейчас стоим на нем.

Я ковырнул ногой землю: внешне она ничем не отличалась от обычного верхнего слоя.

— Майя имели обыкновение возводить здания на помостах: так они строили свои жилища, подобным же образом сооружали и храмы. Сейчас мы стоим на одном из подобных помостов, но из-за больших его размеров с трудом осознаем это.

— Каковы же его размеры? — спросил я.

— Рудецки обошел его с теодолитом и подсчитал, что его площадь равна пятнадцати акрам, а высота достигает ста тридцати футов. Это искусственный акрополь объемом в 90 миллионов кубических футов, состоящий из шести с половиной тонн различного материала.

— Вот уж не думал, что увижу здесь нечто подобное! — воскликнул я.

— Майя когда-то были весьма трудолюбивы, — раскуривая трубку, с придыханием проговорил Фаллон. — Пошли посмотрим на храм поближе.

Мы подошли к раскопанной части лестницы, ступени которой оказались шириной почти в пятьдесят футов, и Фаллон указал на вершину холма мундштуком трубки:

— Я. произвел раскопки на самом верху и обнаружил кое-что весьма интересное. Желаете взглянуть?

Взобраться на вершину холма оказалось нелегко, поскольку склон был довольно крутой: представьте себе -египетскую пирамиду, покрытую тонким земляным слоем, и вы поймете, о чем я говорю. На вершине Фаллон, отдышавшись, ткнул пальцем в горку пустой породы и сказал:

— Я рассчитал, что именно здесь кончается лестница, и начал копать.

И вот что я раскопал.

Я подошел к яме, вырытой Фаллоном, и увидел страшную голову с жуткой оскаленной пастью, полной острых клыков и зубов.

— Это Пернатый Змей, — пояснил Фаллон. — Символ Кукулькана. А вон там, чуть дальше, у стены, и приносились ему жертвы.

Я представил себе дрожащего от страха Виверо, на глазах у которого из груди живых людей вырывали сердце. Мне стало жутковато.

— Надеюсь, что крыша храма не обвалилась, — заметил Фаллон деловитым тоном. — Хорошо было бы найти ее неповрежденной.

Присев на пенек, я огляделся вокруг. Приблизительно лишь пятая часть участка была очищена от растительности. Сколько еще потрясающих памятников былого величия майя таит в себе эта земля?

— Как вы думаете,— спросил я у Фаллона, — когда можно будет полюбоваться на весь этот город?

— Возвращайтесь сюда лет эдак через двадцать, — усмехнулся он. — Тогда вы, я думаю, получите полное представление о нем. В подобных делах нельзя торопиться, нужно дать возможность и следующему поколению поработать здесь, применяя новые методы. Я не намерен раскрывать более половины города.

Я задумчиво посмотрел на Фаллона. В свои шестьдесят лет он был полон решимости начать дело, которое ему явно было не под силу завершить. Возможно, привыкнув мыслить категориями столетий и тысячелетий, он обрел поистине космическое видение, чем разительно отличался от Холстеда.

— Жизнь человека слишком коротка, — с грустью сказал он, — но его творения сохраняют память о нем на века. Об этом и о человеческом тщеславии, замечательно написал Шелли [4]: «Я Озимандиас, царь царей, взгляни на рук моих творенья, о Всемогущий, и приди в отчаяние!» Но стоит ли нам отчаиваться при виде всего этого? Я считаю, что нет: ведь этот город — триумф людей, чья жизнь столь коротка. — Он вытянул перед собой руки, покрытые узлами вен и слегка дрожащие, и с горечью добавил: — Как жаль, что этой плоти суждено так скоро сгнить.

Разговор принимал слишком жуткий для меня оттенок, и я перевел его в другое русло:

— А королевский дворец вы уже обнаружили? — спросил я.

— Вы все еще мечтаете найти обшитые золотом стены? — усмехнулся Фаллон. — Виверо все воспринял превратно. У майя не было королей в нашем, понимании этого слова, у них был наследственный вождь, которого они называли Халач-уйник, — его-то Виверо и принял за короля. Еще у них был наком — верховный военачальник, избиравшийся сроком на три года. Сан жреца тоже передавался по наследству. Сомневаюсь, что у Халач-уйника имелся собственный дворец, но вон в том холме мы обнаружили крупное административное здание. — Он указал на соседний холм.

На мой взгляд, ничего особенного в нем не было, требовалось богатое воображение, чтобы представить себе там королевский дворец.

— Я понимаю, вам не хватает навыков, чтобы разглядеть то, что скрыто под землей, — сказал Фаллон. — Однако весьма вероятно, что именно туда Виверо приводили на суд к Халач-уйнику, который должен был решить его судьбу. Халач-уйник одновременно являлся и верховным жрецом, но Виверо этого не знал, он не читал «Золотую Ветвь» Фрезера.

В этом я недалеко ушел от Виверо, так что мне приходилось верить Фаллону на слово.

— Теперь нам предстоит избавиться от этих пней, — пнул он ногой пенек, на котором я сидел.

— Вы хотите подорвать их? — спросил я.

— Ни в коем случае! — испуганно воскликнул он. — Мы их выжжем вместе с корнями. К счастью, в дождевом лесу корневая система не глубокая — вы сами можете видеть, что это так.

— А золотой знак, так сильно потрясший воображение Виверо? Вы нашли его? — спросил я.

— Нет, и вряд ли найдем, — покачал головой Фаллон. — Мне думается, что это не более чем плод его больной фантазии: видимо, двенадцать лет плена не прошли для него бесследно. У него возникла религиозная мания, а возможно, и галлюцинации.

— С современной точки зрения, то же самое можно сказать о любом испанце шестнадцатого столетия, — возразил я. — Вряд ли здравомыслящими можно признать людей, истребляющих себе подобных исключительно из-за расхождений во взглядах на Бога.

— Так вы полагаете, что и понятие здравомыслия тоже весьма относительно? — покосился на меня Фаллон. — Возможно, вы правы. Современные войны станут для людей будущего свидетельством нашего безумия. А планы атомной войны тем более не могут родиться в нормальной голове.

Я подумал о Виверо, терзаемом угрызениями совести и глубоко несчастном лишь из-за того, что ему так и не удалось обратить дикарей в христианство. Но при этом он призывал своих сыновей без колебаний истреблять язычников, хотя и признавал, что это не совсем по-христиански. Совсем как мистер Пукль, изобретатель первого- пулемета: тот даже предлагал применять против христиан только круглые пули, а против турок — квадратные.

— Но если здесь было мало золота, — спросил я, — тогда где же Виверо раздобыл материал для изготовления своих зеркал?

— Золота здесь скопилось за многие века вполне достаточно, — пояснил Фаллон. — За двенадцать лет Виверо мог наворовать у своих богатых заказчиков его немало. К тому же зеркала сделаны не из чистого золота, а из сплава его с серебром и медью. Недаром испанцы упоминают о красном оттенке золота индейцев, а им оно обязано именно меди, которой у них было предостаточно.