Дурной возраст

— Моя клиентура — жители предместья. Простые люди, — однажды пояснил доктор.

Да он и сам был прост, вечно одет как попало. Вставал спозаранку, ложился поздно, не щадил себя, немногословный, самоотверженный, целеустремленный в работе. «Бедный старик, — подумал Люсьен. — В самом деле, я мог бы быть с ним подобрее!».

Но когда в середине дня ему захотелось выйти из дому, поразмять ноги, Марта жестко воспротивилась:

— Месье сказал, что вам сначала следует приготовить домашние задания.

— Я уже приготовил.

— Я только повторяю, что сказал месье.

И снова обуяло злопамятство. Люсьен заперся у себя в комнате, принялся за роман Сан Антонио, [3] до вечера убивал время, а потом до полуночи не знал, чем заняться. Отужинал в одиночестве, так как отец уехал по срочному вызову. Проглотил таблетку снотворного, чтобы часы не тянулись так муторно долго. И наступило воскресенье — тусклое, туманное, тихое. За завтраком доктор соизволил немного поговорить о гриппе, который набирал обороты, о сложных взаимоотношениях со службами социального обеспечения — банальный разговор, который ведут попутчики в вагоне. Люсьен принес цыпленка.

— Разрежь его, ты уже мужчина. А мужчина должен уметь резать мясо, — сказал доктор.

Единственный момент разрядки, почти что развлечения. Люсьен растерзал жаркое, но отец оказался снисходительным.

— Чем ты будешь заниматься после обеда? — спросил он.

— Не знаю. Хотелось бы немного погулять, если ты не возражаешь.

Лицемерие обходилось все дороже. Но кто тут виноват?

— Не возражаю. Но ненадолго… — сказал отец. — И мне не хотелось бы, чтобы ты так сближался с Эрве. Мне кажется, вы друг друга заводите.

Он был недалек от истины. Люсьен опустил голову, опасаясь более точного диагноза. Доктор встал.

— До вечера, малыш. О Лору-Ботро забудь и думать.

Значит, перемирие. Если повезет, через несколько часов на том все и кончится. Какое облегчение! Но что потом? Не станет ли он сожалеть об этой волнующей силе эмоций, которая вот уже два дня как возвышает его в собственных глазах. Были в нем ему самому неведомые уголки, которые он не спешил изучать.

Он уселся перед телевизором, и его сразу же захватили гонки Сент-Этьен — Мец, от которых невозможно было оторваться до самого вечера. Тогда он почувствовал, как его стало лихорадить. Удостоверился, что отец уехал. Все шло как по маслу… И тем не менее он побаивался. Капюшоны? Эрве сунул их в бельевой мешок. Но в том-то и дело, что вопрос с мешком все еще оставался… Он сел у телефона в кабинете врача, мысленно воспроизводя движения, которые предстояло выполнить.

Без четверти шесть. Телефонный звонок. Это он.

— Еду, — сказал Эрве. — Дай мне пять минут. На улице ждать не стоит. Когда услышишь, что я сигналю, выходи немедленно.

Он повесил трубку. Успокоившись, Люсьен проверил карманы. В бумажнике двести франков, носовой платок, ключи. Натянул плащ. Шесть вечера… Что он там копается, идиот? Еще десять минут, и поездка становится рискованной. Что мы там найдем? Может, бедная девочка заболела и передвигаться-то не сможет.

Наверное, машина сломалась. Люсьен вытер о брюки влажные от пота руки. Переминался с ноги на ногу, будто его жгло. В шесть двадцать схватил телефон и набрал номер гаража. Знал, что звонок раздастся в кабинете слева от входа. Кристоф услышал бы его, даже если бы был занят с клиентом. Наконец сняли трубку.

— Это вы, Кристоф?

— Да.

— Эрве там нет поблизости?

— Эрве попал в аварию.

Люсьен медленно сел.

— Это серьезно?

— Не знаю.

— Но говорите. Боже мой!

Кристоф глубоко вздохнул, прежде чем ответить чуть тверже:

— Нам сообщил полицейский. Такое потрясение для мадам Корбино. Авария случилась неподалеку отсюда, кажется… Полицейский сказал, что надо было пропустить вперед другую машину. Больше мне ничего не известно.

— А мадам Корбино дома?

— Нет. Она уехала в больницу, как только дозвонилась до дочери, которая была у друзей.

— Я еду.

Люсьен повесил трубку. Машинально сел на мотоцикл. Едва ли осознавал, что выехал на главную магистраль. Как бильярдные шары, беспорядочно бились мысли: Эрве… Элиана… Эрве… Катастрофа!

Издалека он заметил толпу, сине-белую мигалку на крыше полицейской машины. Спины сплотились плотной стеной. Он прислонил к фасаду дома мотоцикл и попытался протиснуться. Когда оказался в первом ряду, перед ним предстало тяжелое зрелище: занесло две машины, которые в конечном счете врезались в платан. Их здорово покорежило, везде валялось битое стекло. Повисли открытые дверцы. Вдребезги разбилась фара, похожая на вырванный глаз. Сидя на корточках, двое полицейских орудовали металлической рулеткой, делая замеры. Потеряв голову, Люсьен вслушивался в то, что говорили вокруг.

— Если бы он пристегнул ремень… Второй-то отделался контузией… Я был свидетелем, месье. Могу точно сказать: столкновение было неизбежным. Он не успел затормозить… По воскресеньям они гоняют как сумасшедшие…

В холодном свете уличных фонарей серели лица, мрачно поблескивала неровная дорога. Люсьен продрог. Чувствовал себя таким же разбитым, как эти обломки.

— Мальчонка-то сильно искалечен, — сказал кто-то. — К счастью, спасатели прибыли буквально сразу же.

Люсьен попятился, вышел из толпы. Хотелось верить, что друг выкарабкается. Это необходимо во что бы то ни стало. Как без него освободить Элиану? Он понятия не имел. Едва держался на ногах. Самое лучшее вернуться в гараж и ждать известий. Выкатив вручную мотоцикл, он направился к Корбино. Зять был на месте, ходил по кабинету взад-вперед, курил трубку. Бросился Люсьену навстречу.

— Разузнали? — спросил он. — Я вот думаю, что у него за голова. Не успеешь отвернуться — готово. Натворил беды. Вы машину видели? Небось отделал под орех.

— Думаю, да.

— Совсем новую машину. Ну и балбес! Жена уехала в больницу. Жду вот звонка. Как только что-нибудь будет известно, отправлюсь на место. Это нам влетит в копеечку. Есть ли еще раненые?

— Водитель другой машины, но, говорят, он отделался контузией. Эрве пострадал больше всего.

— Что с ним?

— Не знаю.

— Так или иначе, надеюсь, это не слишком серьезно. Полицейский сказал Кристофу, что столкновение произошло на перекрестке Луи-Блана…

— Да.

— Эрве хорошо знает этот участок. Уж, наверное, он был осторожен. Это другой ехал слишком быстро.

Он нервно шагал взад-вперед, сжимая в карманах кулаки. Раздраженно цедил слова.

— Если бы он хоть чему-то научился! Без водительских прав! Не уступить при обгоне! Вы понимаете, что нас ждет?

Зазвонил телефон, и он бросился к аппарату. Люсьен замер на пороге кабинета, прижав ладонь к груди. Зять слушал, чуть покачивая головой.

— Так, так, — сказал он наконец. — Не теряете голову… Здесь Люсьен. Он тут побудет, пока я улажу все, что нужно, с полицией. До скорого.

— Ну как? — спросил Люсьен.

— Пока ничего нового. Черепно-мозговая травма… С прогнозом пока осторожничают… Он еще не пришел в сознание. Ах! Что за невезение! Я исчезаю. Моя жена скоро вернется. Не побудете ли вы тут минутку? Я ненадолго… Кристоф, закрываем. Ты свободен.

Люсьен сел за стол, заваленный бумажками. Он был потрясен. Не может быть и речи о том, чтобы ехать к заброшенной посреди полей лачуге. Слишком он устал. И что потом? Открыть Элиане дверь — пусть она знает, что это он… Немыслимо. Не сегодня вечером. Может, завтра… Но и завтра, и послезавтра все одно: разразится ужасный скандал… У кого просить пощады?

Он погасил лампу на письменном столе, чтобы не видеть бидонов с маслом, блестящих аксессуаров, всего, что напоминало об Эрве. Темнота была приятна, как ласковое прикосновение ладони ко лбу. Когда затянувшаяся тяжелая подавленность стала отступать, он попытался здраво рассуждать. Самое простое было бы во всем признаться. «Допустим, — подумал он, — я признаюсь отцу. А для него самое спешное — броситься „телке“ на помощь. Та немедленно поднимет на ноги лицей, ассоциацию родителей учащихся, полицию, прессу. Подаст в суд. Так как она — враг. Это она во всем виновата. Мать Эрве разозлится на меня. В конце концов мне схлопочут исправительную колонию. Что толку тогда уверять, что мы хотели всего лишь пошутить… Нет уж, не надо, в этой истории мне не в чем себя упрекнуть. Лучше подожду. Я не могу освободить „телку“, зато всегда можно попытаться позолотить пилюлю, поторговаться…».