Мегрэ и дело Наура

— Спасибо, шеф…

Мегрэ повторил вполголоса:

— Наур… Наур…

Еще один иностранец. Этой ночью — голландка и колумбиец. Теперь Наур с Ближнего Востока.

— Что, новое дело? — спросила его жена.

— Преступление на авеню Парк-Монсури…

Он обмотал толстым шарфом шею, надел пальто и взял в руки шляпу.

— Разве Лапуэнт не поднимется сюда?

— Мне нужно несколько минут подышать свежим воздухом…

Лапуэнт ждал его перед домом. Мегрэ уселся в маленькую черную машину.

— У тебя есть точный адрес?

— Да, шеф. Это последний дом перед парком, он окружен садом… Кажется, вам не удалось выспаться этой ночью…

Машины двигались медленно, с трудом. Несколько автомобилей занесло, и они остановились поперек улицы, прохожие шли с большой осторожностью. Сена, по которой медленно плыла шуга, отливала темно-зеленым цветом.

Они остановились у дома с громадными окнами на первом этаже. Здание было построено, видимо, в конце двадцатых годов, когда в некоторых районах Парижа, главным образом в Отей и на Монпарнасе, вырос целый ряд домов, похожих на этот.

Полицейский, расхаживавший взад и вперед, отдал честь комиссару и открыл перед ним железную дверцу, ведущую в небольшой сад.

Мегрэ и Лапуэнт, пройдя по аллее, поднялись по ступенькам на крыльцо и встретили второго полицейского, который провел их в гостиную.

Маникль находился там с одним из своих инспекторов. Это был небольшого роста сухощавый человек с усами, которого Мегрэ знал вот уже лет двадцать. Они пожали друг другу руки, и комиссар полиции указал на тело, распростертое на полу позади письменного стола красного дерева.

— Служанка, некая Луиза Воден, вызвала нас по телефону в восемь часов пять минут. Ее рабочий день начинается в восемь утра. Она живет в двух шагах отсюда.

— Кто он, Наур?

— Феликс Наур, сорока двух лет, гражданин Ливана, профессии не имеет. Вот уже шесть месяцев как поселился в этом доме, он снимает его со всей обстановкой у художника, который уехал в Соединенные Штаты…

В комнате было очень жарко, несмотря на огромные окна, наполовину покрытые изморозью, как и в квартире Мегрэ на бульваре Ришар-Ленуар.

— Когда вы приехали, шторы были открыты?

— Нет, задернуты… Эти плотные шторы с подкладкой из фетра не позволяют холоду проникать в комнату.

— Врач приехал?

— Квартальный врач только что заходил и подтвердил факт смерти, которая и без того очевидна… Я вызвал судебно-медицинского эксперта, жду его и представителя прокуратуры с минуты на минуту…

Мегрэ повернулся к Лапуэнту.

— Позвони-ка Моэрсу, пусть сейчас же приедет со своими людьми… Нет, не отсюда… Здесь на телефонных трубках могут быть отпечатки пальцев… Поищи какое-нибудь кафе или автомат поблизости.

Он снял пальто, затем шарф, так как после почти бессонной ночи от стоявшей в комнате жары у него кружилась голова.

Комната была просторной. Пол покрывал светло-голубой ковер, а мебель, хотя и разного стиля, была дорогой и подобрана со вкусом.

Обходя кругом письменный стол в стиле ампир, чтобы лучше разглядеть убитого, комиссар заметил возле бювара фотографию в серебряной рамке.

Это был портрет молодой женщины с печальной улыбкой, державшей на коленях годовалого ребенка, рядом стояла девочка лет трех.

Нахмурив брови, он схватил портрет, чтобы разглядеть его поближе, и увидел на лице женщины шрам, идущий от левого глаза к уху.

— Это его жена?

— Полагаю, что да. Я попросил посмотреть наши реестры. Она записана под именем Эвелины Наур, до замужества Виемерс, родилась в Амстердаме.

— Она находится в доме?

— В ее комнату стучали и, не получив ответа, открыли дверь. В помещении некоторый беспорядок, но постель не смята…

Мегрэ наклонился над скрюченным телом, но увидел лишь половину лица убитого. Насколько он мог судить, ни к чему не прикасаясь руками, пуля проникла в горло, разорвав сонную артерию, отчего на ковре разлилась впечатляющая лужа крови.

Наур был небольшого роста, полноватый, начинающий лысеть человек с короткой черной бородкой. На холеной левой руке было обручальное кольцо, а правой он сжимал горло, словно пытаясь остановить кровотечение.

— Вам известно, кто жил в этом доме?

— Я задал служанке лишь несколько вопросов, предпочитая, чтобы вы сами допросили ее. Я попросил мадам Боден и секретаря остаться наверху, с ними один из моих людей.

— Где эта мадам Боден?

— Позвать ее?

— Да, прошу вас.

Лапуэнт вернулся в комнату и сообщил:

— Я позвонил, шеф… Моэрс сейчас приедет…

Луиза Боден вошла с выражением упрямства и вызова на лице. Мегрэ знал этот тип парижской прислуги, видевшей в жизни лишь страдания и неприятности. Такие люди без всякой надежды ждут наступления еще более мучительной старости. Характер у них ожесточается, они становятся недоверчивыми и злятся на весь мир из-за своих несчастий.

— Вас зовут Луиза Боден?

— Да, я мадам Боден.

Она подчеркнула слово «мадам», что, очевидно, представляло в ее глазах признак женского достоинства. Одежда висела на ее тощем теле, а темные глаза смотрели пристально и, казалось, горели каким-то лихорадочным огнем.

— Вы замужем?

— Была…

— Ваш муж умер?

— Если вам так хочется знать, то он во Френе, и поделом ему…

Мегрэ предпочел не уточнять, что привело ее мужа за решетку.

— Вы давно работаете в этом доме?

— Завтра будет пять месяцев…

— Каким образом вас приняли на работу?

— Я пришла наниматься по объявлению. Раньше я работала приходящей прислугой то в одном месте, то в другом…

Она ухмыльнулась, взглянув на тело убитого, и пробурчала:

— И они еще утверждали в объявлении — постоянное место!

— Вы не оставались здесь ночевать?

— Никогда. Я уходила в восемь вечера и приходила в восемь утра…

— У господина Наура была какая-нибудь профессия?

— Должно быть, он что-то делал, ведь у него есть секретарь, который часами возится с его бумагами…

— Кто этот секретарь?

— Какой-то тип из его же страны, господин Фуад…

— Где он сейчас?

Она повернулась к комиссару квартала.

— В своей комнате…

Ее голос звучал вызывающе.

— Вам он не нравится?

— Почему он должен мне нравиться?

— Вы пришли сегодня утром в восемь часов… и сразу вошли в эту комнату?

— Вначале я пошла на кухню, поставила греться воду на плиту и повесила пальто…

— Сначала вы открыли эту дверь?

— Я всегда начинала уборку отсюда…

— Когда увидели тело, что вы сделали?

— Позвонила в комиссариат…

— Не сообщив о случившемся господину Фуаду?

— Я никому об этом не сообщала…

— Почему?

— Потому что я не доверяю людям, и особенно тем, которые живут в этом доме…

— По какой причине вы им не доверяете?

— Потому что они ненормальные…

— Что вы хотите этим сказать?

— Я-то знаю, что имею в виду… Никто не может помешать мне иметь свое мнение, правда?

— Ожидая полицию, вы не поднялись, чтрбы предупредить секретаря?

— Нет. Я пошла на кухню варить себе кофе, утром у меня нет времени приготовить его дома…

— Господин Фуад уже был внизу?

— Он редко спускается вниз раньше десяти…

— Он спал?

— Говорю вам, я не поднималась на второй этаж.

— А горничная?

— Это горничная мадам. Она не занимается хозяином. Мадам остается в постели до полудня, и ничто не мешало горничной тоже поспать подольше…

— Как ее зовут?

— Нелли какая-то… Раз или два я слышала, как ее называли по фамилии, но не запомнила… Голландская фамилия… Она голландка, как и мадам…

— Она вам тоже не нравится?

— А что, это преступление не любить кого-то?

— На этой фотографии я вижу, что у вашей хозяйки двое детей… Они находятся в доме?

— Ноги их никогда не было в этом доме…

— Где они живут?

— Где-то на Лазурном берегу, со своей няней…

— Родители часто навещали их?

— Мне ничего об этом неизвестно. Они много путешествовали, почти всегда врозь, но я никогда не спрашивала, ку да они направлялись…