Зарубежный детектив 1979

— Повторите, пожалуйста, имя еще раз.

— Рикардо Вилья Солана. Рикардо, Ричард. Солана — даю по буквам: С, О, Л, А, Н, А.

— Одну минуту.

Норман нетерпеливо считал секунды. Наклонив голову к плечу, прижал трубку, достал сигарету, зажег ее и жадно затянулся. Один раз, другой...

— Сэр? — наконец раздался голос в трубке.

— Да, да!

— Действительно, сэр. Мистер Ричард Внлья Солана: рейс 505, следующий до Майами, отправление в шесть утра.

— Какое счастье! — воскликнул Норман.

— Рада, что смогла помочь вам, сэр, — ответила девушка.

Охота началась.

Часть II

ГОДЫ

...и несгибаемое мужество коммуниста...

Майами, Флорида. Штат Ричмонд — на юго-западе, Бискайский залив — на востоке. Что еще? В центре Флэдшлерстрит упирается в 47-ю. авеню. Флэдшлер — жизненная артерия нижней части города; широкая, прямая улица, освещенная по вечерам и ночами многоцветными огнями световых реклам. Центр губчатой резины — слева; компания мотоциклов Вилли Темпля — справа; слева — займы от 30 до 600 долларов (дайте только вашу подпись); справа — страховое агентство Шолътца; слева — майамские мастера (высокая надежность); справа — ПИКС — танцевальная академия. Акробатический балет; современный гавайский джаз; солнечный стиль; слева... Банки, страховые агентства, похоронные бюро, обувные магазины, кинотеатры, бары, гаражи, скобяные лавки, рестораны, фотостудии, дискотеки. Но прежде всего, Флэдшлер — это улица самых больших магазинов Майами: Кресса, Бердейна, Бэйкера, Ричарда. Флэдшлер. День и ночь эмигранты-кубинцы бродят по этой вылизанной, спесивой улице. Лезут на лоб глаза, гулко колотятся сердца, из разинутых ртов вырывается удивленное — ах! или невольное — ох, носы утыка-, ются в витрины Бердейна: ценные меха, ослепительные туалеты (последний крик моды), роскошная обувь. Голубые, зеленые, желтые плафоны, удачно размещенные декораторами, оттеняют блеск лака, высвечивают чарующие блики шелков... Разглядывать витрины на Флэдшлере — одно из немногих удовольствий, доступных кубинским эмигрантам, до сих нор не нашедшим работы, существующим на шестьдесят долларов ежемесячного пособия от Центра по трудоустройству кубинских эмигрантов. Они ютятся в нездоровых каморках у берега реки или в квартале, который кто-то (не без черного юмора) обозвал «Раем». Засунув руки в пустые карманы, эти мужчины в сопровождении изможденных женщин бредут по Флэдшлеру. Смотреть. Смотреть. Наполнить глаза проигрывателями, кухонной утварью, холодильниками, разным оружием, спорттоварами, посудомоечными машинами, косметикой, коврами, искусственными цветами, часами, мебелью, моторными лодками, гардинами, пальто, игрушками, автомашинами, стиральными порошками, консервами, мотоциклами, дамскими сумочками. Мечтать об этом мире вещей, созданных для всевозможного комфорта, на все вкусы, на каждый час, для всяческого употребления, для удовлетворения любого каприза. Вещей таких разнообразных окрасок, форм, объема; сделанных из пластмассы, стекла, глины, алюминия, дерева, золота, гипса, серебра, стали, хрома, кожи, платины, жести, шерсти, бронзы, цинка, каучука. Вещей, чтобы вставать на них, ложиться, садиться, мыться в них, спать на них, просыпаться, радоваться, напиваться, покрываться. Вещей для рук, ног, волос, лица, ушей, глаз, спины, секса, губ. Вещей хрупких, прочных, вечных, бракованных. Вещей, чтобы слушать их, пробовать, осязать, нюхать. Вещей, которые не только продают, но и дают на прокат, в наем, продают в кредит, разыгрывают в лотерею, обменивают. Позади тех, кто смотрит (пока пальцы щупают в кармане немного мелочи, два-три смятых доллара), по мостовой плывут или мчатся машины, принадлежащие тем, кто покупает. Машины всех марок, цветов, стоимостей и объемов. У руля флоридец, чей презрительный взгляд скользнет, задержавшись едва секунду, по спинам, склоненным над забитыми до отказа вещами первой, второй, третьей, четвертой, пятой, шестой необходимости витринами.

Да, Майами, Флорида. Сюда-то я и прибыл 12 марта 1984 года после почти недельного дрейфа на утлой лодчонке.

Через три дня после апрельской забастовки 1957 года я ушел из дома и бросил работу. Старик дал мне сто песо, и я нашел комнатку в пансионе на улице Бенхумеда. Поэтому мне удалось спастись. Многих из нашей ячейки убили; кое-кто скрылся, и лишь некоторым удалось пробраться в Съерра-Маэстру. В Гаване нас осталось едва пятеро, и нас упорно искала полиция.

Лавастида тогда сумел организовать мой уход в Повстанческую армию. Другого выхода у меня не было. Однажды во вторник он сказал мне, что в эту пятницу мы отправимся в Сантьяго на грузовичке его отца. Мы повезем небольшой груз: швейцарские часы и образцы тканей. Якобы мы едем продать часы и от-резы розничным торговцам в Сантьяго, Олъгине и Тунас.

Я позвонил Йоланде. Как всегда, мы назначили встречу на нашем обычном месте в парке Сан-Мариано.

Мы встретились в восемь вечера.

— Я рада видеть тебя. Ее худенькая рука скользила по песку, оставляя пять одинаковых бороздок, прочеркнутых пальцами.

— Я тоже, — ответил ей я, глядя на эту руку, которая вдруг замерла.

Она резко вскинула ее и прижала к голове голубую полотняную панаму, чуть было не сорванную ветром. Потом, принялась долго и тщательно заправлять под нее пряди непокорных каштановых волос. А я — после стольких лет — все смотрел и смотрел на нее.

«Сколько? Пять лет». «Незабудка» — так зовут в провинции Пинар делъ Рио кустарник, на котором растут эти лиловые цветы.

— Что это у тебя? — спросил я.

— Цветок незабудки.

Мы сидели в скверике Сан-Мариано, кварталах в десяти от школы имени Эдисона. Уже наступила ночь. Лиловый цветок покоился меж страниц ее книги — «Физика. Часть III». Может быть, она и показала мне ее только для того, чтобы произнести название цветка — «не-за-буд-ка». Незабудка,!

Не так просто все у нас складывалось сначала. Первое время, когда я провожал ее домой, она настойчиво отклоняла мои постоянные и горячие приглашения в кино.

Познакомились мы в китайской лавочке, куда ученики из школы имени Эдисона ходили есть фруктовое мороженое.

«Как тебя зовут?»

«Лукреция Борджа», — ответила она, продолжая с удовольствием лакомиться мороженым.

«Ну, а я — Летучий Голландец».

Пару кварталов я шел за ней следом.

«Ты здесь живешь?»

«Да, недалеко».

— Тогда, помнишь? — говорю я ей теперь, — ты не хотела мне сказать, как тебя зовут.

— Зато я знала твое имя.

— Знала? Откуда же?

— А вот так, вот так.

— Что это значит «вот так, вот так»? Она засмеялась.

— Моя разведка мне донесла.

Мы оба смеемся. И я ее наконец целую. Грубо погружаюсь губами в ее губы, учебник физики падает на траву, и моя рука ищет под кофточкой ее маленькие упругие груди.

Панамка прочно сидела на голове, и уже не спадали на лоб непокорные завитки каштановых волос. Старательно она надела темные очки и посмотрела на меня.

Потом улыбнулась:

- Я постарела?

— Нет, все такая же, — прошептал я.

— Ну, не будем преувеличивать.

Несколько секунд она пристально смотрела на меня сквозь дымчатые стекла; улыбка постепенно сходила с губ, и они плотно сомкнулись.

Я снова посмотрел на море, захватил горсть песку и стал медленно сыпать его сквозь пальцы.

— Ты вышла замуж? — спросил я ее, глядя на золотой холмик, выраставший у меня под рукой.

Послышался приглушенный треск мотора прогулочной лодочки из Бакуранао, которая медленно подходила к причалу.

— Лучше расскажи о себе, — попросила она.

«Не так уж и много я могу рассказать, — сказала она. — Мне восемнадцать, я учусь, родилась в Фоменто...»

Я рассмеялся: «Да это невозможно!»

«Что?» — удивилась она.

«Я ведь тоже родился в Фоменто. Совсем маленьким меня перевезли в Гавану».