Дело Мотапана

— Я говорю о другом, например, если вещь будет возвращена анонимно… если вор, кем бы он ни был, раскается и вернет ожерелье…

— Такого не бывает. Я не верю в раскаяние, я верю только в выгоду. Ожерелье вернут, если это будет выгодно. Впрочем, все равно, только бы вернули. Я буду очень рад получить его обратно.

— Стало быть, если кто-нибудь предложит вернуть вам ожерелье с условием забрать жалобу, вы согласитесь?

— Не откажусь, но это будет затруднительно. Если я заберу жалобу, прежде чем получу свои опалы, я рискую никогда их не увидеть.

— Конечно, они должны быть возвращены до того, как вы заберете жалобу.

— Право, я не зол… — пробормотал Мотапан, по-видимому, колеблясь. — Так чего я желаю? Я желаю только вернуть свою собственность! И если я ее верну, оставлю вора в покое.

Адриан де Куртомер ухватился за его слова.

— Этого обязательства достаточно, — сказал он. — Вот ваше ожерелье.

Куртомер открыл ящик письменного стола, вынул ожерелье и подал его Мотапану.

— Это оно! — вскрикнул барон.

Лицо его прояснилось, глаза засверкали, а руки задрожали.

— Теперь, — сказал следователь, — остается только написать заявление, что вы отзываете свою жалобу. Адресуйте свое письмо господину прокурору, остальное я беру на себя.

— Остальное — это освобождение подсудимого Кальпренеда, не правда ли? И этот молодой человек вернется в свою почтенную семью, — сказал барон с иронией, близкой к угрозе, — он отделается лишь ночью, проведенной в тюрьме, и за ужином будет рассказывать шлюхам об этом забавном приключении. Он ничем не поплатится за то, что обокрал собственного домовладельца.

— Ничто не доказывает, что он вас обокрал, — резко возразил Куртомер.

— Напротив, все доказывает это. Вы разве не заметили? В ожерелье недостает одного опала… того, который Дутрлез оторвал в стычке с подсудимым Кальпренедом.

— Или с кем-то другим.

— С тем, кто отдал вам ожерелье. Назовите мне его имя, чтобы я мог отблагодарить его, как он того заслуживает.

— Мне нечего вам сказать.

— Мне — нет, но вашему начальству вы должны будете ответить.

— Я руководствуюсь только своей совестью.

— Моя совесть стала бы упрекать меня, что я оставил виновного безнаказанным.

— Это значит, что вы не заберете свою жалобу? — бледнея, спросил Куртомер.

— Ваше предположение справедливо.

— Вы дали слово забрать ее!

— Вовсе нет. Вы задавали мне коварные вопросы, а я хотел узнать, куда вы клоните, и сделал вид, будто разделяю ваше мнение. Но я ничего вам не обещал! Вы ошиблись — тем хуже для вас!

— Милостивый государь! Выбирайте выражения…

— О! Не стоит сердиться! Вы еще раскаетесь!

— Теперь вы мне угрожаете!

— Я хочу сказать, что, если вы выведете меня из терпения, я обращусь к вашему начальству и спрошу его, что оно думает о следователе, который для того, чтобы помочь подсудимому, предлагает истцу возвратить ему украденную вещь и заставляет его забрать жалобу. Мне любопытно, как эти господа оценят сделку, которую вы желали со мной заключить. Ведь это сделка! Мое ожерелье в обмен на свободу негодяя, в участи которого вы заинтересованы… не знаю почему. А что бы вы сделали с этим ожерельем, если бы я наотрез отказался забрать жалобу? Оставили бы его у себя, зная, что оно принадлежит мне?!

Адриан де Куртомер был бледен от гнева, но сдерживался и не прерывал Мотапана, желая знать, как далеко он зайдет в своей дерзости.

— Милостивый государь, — произнес он холодно, — что бы вы мне ни ответили, я возвратил бы вам ожерелье, и вы это очень хорошо знаете. Вы имеете полное право не забирать жалобу, а я имею право расследовать дело так, как сочту нужным.

— Может быть, но теперь вы не можете прекратить дело в пользу этого негодяя. Это его отец или какой-нибудь родственник отдал вам краденую вещь. Если вы его освободите, скажут, что вы с ними сговорились.

На этот раз Куртомер потерял терпение, но тут, к счастью, вошел делопроизводитель. Приход подчиненного тотчас успокоил следователя и положил конец дерзкой речи Мотапана.

Адриан де Куртомер воспользовался этим, чтобы принять меры предосторожности против своего недобросовестного противника.

— Милостивый государь, — прибавил он, — я не сомневаюсь, что это ожерелье принадлежит вам, но я не могу вам отдать его сейчас: оно должно быть передано в канцелярию. Там вы его и получите. Прошу его вернуть.

Мотапан колебался.

— Это ваш делопроизводитель? — спросил он, кивая на Богамона, который уже оттачивал перо.

— Да, — ответил Куртомер, — но сегодня ему нечего писать, кроме акта передачи украденной вещи. А завтра вас выслушают снова, на этот раз как свидетеля. Теперь вы можете идти.

Мотапан подумал, что упорствовать было бы глупо и бесполезно.

— Вот ожерелье, — сказал он с наигранным добродушием. — Я всегда к вашим услугам, если вам вздумается меня выслушать. Честь имею кланяться.

Он положил драгоценность на письменный стол и вышел, не сказав ни слова. Он торжествовал. Найти свои опалы и уйти с уверенностью, что имя Кальпренеда обесчещено, — это было больше, чем он ожидал.

Адриан де Куртомер потерпел поражение в борьбе с бароном и понимал всю серьезность происшедшего. Погиб не только несчастный, которого он хотел спасти из уважения к маркизе де Вервен, но и он сам — непогрешимый судья, из великодушия поставивший себя в безвыходное положение. Он не хотел ни лгать, ни разглашать тайну своей тетки. Ему не оставалось ничего другого, как отказаться от карьеры.

— Богамон, — резко обратился он к делопроизводителю, который искоса смотрел на ожерелье, — отошлите свидетелей. Я ухожу.

— Я назначу им на завтра, — прошептал удивленный добряк.

— Нет! Вы дождетесь приказаний моего преемника.

— Как! Вы отказываетесь вести следствие?

— Отказываюсь. Возьмите это ожерелье и ступайте со мной в канцелярию.

Ничего не понимая, Богамон повиновался. Робко взяв роковые опалы, он старательно завернул их в номер «Судебной газеты».

Куртомер сел за письменный стол и написал следующее письмо:

«Милая тетушка, человек, обвиняющий сына вашего друга, отказался забрать жалобу. Взятая у него вещь будет ему возвращена. Я выполнил то, о чем вы просили, и больше ничего сделать не могу. Мне остается только оставить службу. Завтра же я подам в отставку, и никто не сможет сказать, что Куртомер изменил своему долгу. Желаю, чтобы эта жертва принесла пользу тому, в ком вы принимаете участие. Остаюсь тем не менее вашим преданным и почтительным племянником».

Он твердой рукой подписал письмо, запечатал, надписал адрес и встал, велев делопроизводителю идти следом. Ему казалось, что жизнь кончена. Он проклинал Жюльена де ля Кальпренеда и знал, что все его коллеги догадаются, почему он вышел в отставку.

VII

«Счастье приходит во сне», — гласит известная пословица. Но и народная мудрость иногда ошибается, и доказательством служит то, что Альбер Дутрлез, который лег в постель почти успокоенным, через час после пробуждения узнал об аресте несчастного Жюльена. Он весь день и весь вечер его искал, и, как это часто бывает, совсем не там, где мог найти.

Дутрлез появился в клубе спустя полчаса после отъезда Жюльена и узнал там, во-первых, что Жюльен поставил на место Анатоля Бульруа, а во-вторых, что он ушел с Жаком де Куртомером. Это почти успокоило Дутрлеза, поэтому Альбер отложил объяснение с Жюльеном до другого раза. Он решил послать к тому утром своего камердинера, а ночь провел в грезах, глядя на окно Арлетт.

В девять часов утра к нему как ураган влетел Жак де Куртомер. По лицу приятеля Дутрлез тотчас понял, что тот принес плохие новости, и сразу спросил:

— Ты видел вчера Жюльена де ля Кальпренеда?

— Видел! — ответил Жак. — Знаешь, где сейчас твой Жюльен? В тюрьме!

— В тюрьме! Это невозможно!

— Возможно. Я сам проводил его туда… Его арестовали в клубе, и поскольку в ту минуту я был рядом с ним, то решил не оставлять его одного. Но теперь я знаю, что этот мальчишка ни на что не годен. Спасти его будет слишком трудно.