Дело Мотапана

— В чем его обвиняют? — взволнованно спросил Дутрлез.

— В краже опалового ожерелья у Мотапана, который называет себя бароном. Мне кажется подозрительным человек, коллекционирующий драгоценности и знающийся с китайскими пиратами. Но его обокрали, и он подал жалобу, имея на это полное право.

— И по его жалобе арестовали Жюльена? Какие против него улики?

— Ты меня спрашиваешь? Ты сам их предоставил.

— Я?!

— Ты, мой милый. Откровенно говоря, я удивлен, что ты не промолчал. Ты влюблен в мадемуазель Кальпренед, а сам рассказываешь Мотапану о ночном приключении, которое серьезно компрометирует брата этой девушки!

— Я не знал, что опал принадлежит барону… Камень лежал на столе… Мотапан оказался рядом и…

— Все равно! Ты часто упрекаешь меня в ветрености, а сам поступил столь легкомысленно! Не скрою, что в Жюльене ты нажил себе врага.

— Этого еще недоставало! — печально проговорил Дутрлез.

— Успокойся, Жюльен уже не числится среди порядочных людей. Но тебя непременно заставят повторить свою историю и даже подписаться под ней как свидетеля.

— Я откажусь от показаний.

— Так будет еще хуже. Скажут, что ты заодно с преступником. Впрочем, успокойся, следствие поручено моему брату Адриану.

— Твоему брату! Ах, какое счастье! Ты можешь увидеться с ним и сказать, что это ошибка, Жюльен не виновен, хотя все говорит против него?

— Вот уж никогда не сделаю такой глупости! Ты не знаешь моего брата. Он фанатик и в высшей степени несговорчив. Но думаю, что у Кальпренеда будет защитник получше и, главное, способный сильнее повлиять на его судьбу.

— Кто?

— Моя тетка, а также тетка Адриана.

— Маркиза де Вервен! Но каким образом она так быстро узнала, что Жюльена арестовали?

— Я сказал ей. Я обещал быть у нее к чаю и не пришел по той причине, что Жюльен просил проводить его до тюрьмы. После этого я вернулся в клуб и очень удивился, узнав, что тетушка приезжала туда за мной. Я побежал к ней, но она уже легла спать. Утром она велела разбудить меня чуть ли не до рассвета. Я все ей рассказал, и мне показалось странным, что она ничуть не удивилась. Она словно ожидала этого неприятного известия.

— Как странно!

— Друг мой, она виделась вечером с его отцом, и я сильно подозреваю, что речь шла о Жюльене. Не удивлюсь, если они говорили и о тебе, потому что, когда я упомянул тебя, она состроила многозначительную гримасу. Впрочем, я ничего не смог от нее добиться. Тетушка сказала только, что сегодня же увидится с моим братом Адрианом.

— Итак, — прошептал Дутрлез, — граф предвидел, что его сына арестуют! Стало быть, он знал, что тот виновен?

— Вероятно!

— Он знает о том, что Жюльен арестован?

— Тетушка, наверно, написала ему. Потом история, должно быть, стала известна всему дому. Мотапан молчать не станет. Я уверен, что и мадемуазель Кальпренед знает. Я встретил ее на лестнице, и у нее были заплаканные глаза. Интересно, куда она шла так рано?

— Одна? — спросил Дутрлез, не скрывая волнения.

— Нет, ее сопровождала женщина, видимо, горничная, — ответил Жак.

— Она, наверно, шла в церковь.

— Я сам так подумал. Однако сначала мне пришла странная мысль: мне показалось, что она идет просить за брата.

— Кого? Следователя?

— Нет, Мотапана… умолять его забрать жалобу.

— Мадемуазель Кальпренед не унизится до того, чтобы умолять этого человека, — горячо возразил Дутрлез.

— Вероятно. Да она у него и не была. Я видел, что она спустилась, миновав первый этаж.

— Она тебя узнала?

— Конечно! Я поклонился, и она ответила на мой поклон. И я даже заметил в ее глазах симпатию к тебе. Я был удивлен, — я-то думал, что мадемуазель Кальпренед знает о ночном приключении и проклинает тебя. Но ручаюсь, она на тебя не сердится. В ее взоре я ясно прочел: «Жаль, что я не могу пойти вместе с вами к вашему другу!»

— Это лишь твои фантазии. Но речь не о том. Что ты думаешь о деле Жюльена?

— Я не сомневаюсь, что украл он, — прямо ответил Жак де Куртомер.

— И ты думаешь, его осудят?

— Определенно!

— А я уверен, что он не виновен.

— Ты влюблен в его сестру, мой бедный друг. Любопытно, на чем основывается твоя уверенность?

— На фактах. Жюльена не было дома в то время, когда я встретил человека на лестнице. Жюльен вернулся гораздо позже.

— Это он так говорит.

— Он это докажет. И потом, должны же меня допросить как свидетеля!

— Ты же заявил, что откажешься давать показания.

— Я передумал. Напротив, я скажу все, что знаю. Скажу, например, что тот человек не мог быть Жюльеном. Я не видел его в темноте, но чувствовал, что он выше Жюльена, а главное — сильнее. Вчера утром у меня на руке еще оставался след от пяти железных пальцев, а у Жюльена руки как у женщины, и он не смог бы сжать ее с такой силой.

— Ты не прав! Он худощав, но крепок, как все Кальпренеды.

— Есть еще одно веское доказательство в его пользу: в квартиру его отца влезают не впервые.

— Он говорил об этом в фиакре по пути в префектуру, но я не придал значения его словам.

— А мне он рассказывал, что несколько раз, вернувшись утром домой, замечал некоторый беспорядок: опрокинутую мебель, открытые ящики…

— И ты веришь этим россказням?

— Конечно!

— Правда это или ложь, Жюльен напрасно говорит об этом: это может скомпрометировать его сестру.

— Мадемуазель Кальпренед выше клеветы.

— Согласен, но квартира, в которую входит кто и когда угодно, — неподходящее жилище для молодой девицы. К счастью, в рассказах этого юноши нет ни слова правды. Готов поспорить: он все выдумал, чтобы отвести от себя подозрения.

— Хочешь знать мое мнение? Я думаю, что обворованный и вор — одно и то же лицо.

— Объясни!

— Другими словами, я думаю, что сам Мотапан принес ожерелье в квартиру Кальпренеда.

— Но это нелепость! Он так дорожит своими камнями, что не расстанется с ними.

— Он знал, что эти камни не потеряются.

— Но зачем было нести их к Жюльену?

— Чтобы его обвинили… чтобы погубить его.

— А что ему сделал Жюльен? Занял у него денег? Тем более не стоило сажать его в тюрьму.

— Он сердит не на Жюльена, а на его отца.

— Разве отец не платит за квартиру?

— Ты всегда шутишь серьезными вещами… Пора тебе узнать, до чего дошла дерзость Мотапана: он имеет виды на мадемуазель Кальпренед. Хочет жениться на ней.

— Он сошел с ума! В его годы! С его наружностью!

— Он честолюбив. Несмотря на богатство, он так и не смог войти в хорошее общество, а для зятя графа де ля Кальпренеда все двери будут открыты.

— Очень может быть! Так ты предполагаешь, что он просил руки мадемуазель Арлетт и ему отказали?

— Никто мне этого не говорил, но я уверен.

— И он в отместку придумал такую гнусность?

— Этот человек способен на все!

— Мне кажется, раньше ты был о нем лучшего мнения.

— Я его не знал. Теперь я все понял.

— Каким же образом, по-твоему, он мог войти ночью к Кальпренеду?

— Очень легко! До пятнадцатого октября он занимал квартиру графа и мог оставить ключ у себя. Не знаю, как объяснить, но я убежден, что это был он.

Жак хотел возразить, но тут на цыпочках вошел камердинер Альбера и сказал своему господину, что какая-то дама желает с ним говорить.

— Какая дама? Я никого не принимаю, — резко ответил Дутрлез.

— Дама под вуалью… однако… мне кажется, я ее узнал.

— Дама под вуалью? — пробормотал Жак де Куртомер. — Как некстати!

— Почему же вы не назовете ее, если знаете, кто она? — нетерпеливо спросил Дутрлез.

— Вы меня извините, — ответил камердинер, — но мне показалось, что эта дама одного роста с мадемуазель Кальпренед.

— Этого не может быть!.. Вам показалось!

Альбер был очень взволнован и не мог скрыть этого.

— Есть очень простой способ узнать — принять ее, — сказал Жак. — Она желала видеть господина Дутрлеза одного?

— Напротив… Она спросила, не здесь ли господин Жак де Куртомер.