Алые буквы

Если в голове Мод Эштон все еще роились столь благородные мысли, значит, надежда не была потеряна окончательно.

Вторая акция Эллери продвинула его не дальше первой. В пятницу он посетил дом номер 547 по Парк-авеню и узнал по указателю в вестибюле, что компания Фрёма по кондиционированию воздуха занимает апартаменты номер 909–912, а ювелирная фирма Хамбера и Кана имеет демонстрационный зал в апартаментах номер 921. Местонахождение обеих компаний на девятом этаже предлагало определенную линию расследования, которой Эллери занялся должным образом в субботу после шести вечера, когда все обитатели офисов здания уже разошлись. Но Эллери пришел туда не с пустыми руками. Утром он совершил одну из редких экскурсий в Бруклин, в дом старика, располагавшего всемирно известной коллекцией театральных фотографий. Представившись автором «Нью-Йорк таймс мэгэзин», Эллери одолжил у него серию фотографий звезд театра, когда-либо игравших Гамлета в Нью-Йорке. Среди них, разумеется, был и Вэн Харрисон.

Осторожно расписавшись в книге пришедших после рабочего дня именем «Барнеби Росс», [27] Эллери поднялся в лифте на девятый этаж. Звук пылесоса привел его к открытой двери освещенного офиса, где он обнаружил старуху в заношенном платье и переднике.

— Никого нет, — сообщила она, не поднимая головы.

— Нет, есть, — сурово возразил Эллери. — Вы и я, и если вы будете говорить откровенно, дальше меня это не пойдет.

— Что «это»? — осведомилась уборщица.

— Разве вы не знаете, мамаша, что за сделанное вами можно отправиться в тюрьму?

— Да ничего я не делала! — завопила старуха.

— Вот как? — И Эллери ткнул ей в нос фотографию Вэна Харрисона.

Старуха побледнела.

— Он сказал, что никто никогда не узнает…

— Вот именно. Вы достали их для него, верно?

Она посмотрела ему в глаза:

— Вы коп?

Эллери усмехнулся.

— Я похож на копа?

— Вы не расскажете управляющему?

— Не стану тратить на это время.

— Этот человек хорошо заплатил мне, чтобы я держала рот на замке…

— Значит, чтобы открыть его, придется заплатить еще больше… — И Эллери достал из бумажника банкноту.

— Я бедная женщина, — промолвила старая леди, не сводя глаз с купюры в руке Эллери, — а ведь это двадцатка, верно? Ладно, слушайте. Этот красивый джентльмен заявился сюда однажды после рабочего дня, как вы, и пообещал хорошо меня отблагодарить, если я раздобуду для него несколько конвертов из офисов на моих этажах — восьмом, девятом и десятом. Я ему сказала, что мы не сговоримся, так как это нечестно, а он возразил: «Что тут нечестного? Вы ведь слышали о людях, которые собирают марки или спичечные этикетки, а я собираю деловые конверты. Я хожу по всему городу и заключаю сделки с уборщицами, которым не помешают несколько лишних долларов, вместо того чтобы беспокоить бизнесменов, не слишком-то любящих таких посетителей». Ну, в общем, я принесла ему пачку конвертов из разных фирм на трех этажах, а он дал мне десять долларов и ушел. Больше я его не видела. Это чистая правда, мистер. Надеюсь, у меня не будет неприятностей с управляющим? Я ведь никакого вреда не причинила — просто дала ему пачку паршивых конвертов. Могу я взять эту двадцатку?

— Мальчишка из «Тупика» [28] — это явно про меня, — вздохнул Эллери. Он вручил купюру старой уборщице, приподнял шляпу и удалился.

Третье письмо пришло в следующую среду в конверте бухгалтерской фирмы на десятом этаже. Адрес и сообщение на белой бумаге были отпечатаны на машинке с красной лентой. Текст гласил:

Этот триумф логики утешал Эллери до следующего вечера, когда он выслеживал Марту почти по тому же маршруту, что и десятью днями ранее. На сей раз ее такси проехало дальше на юг по Бауэри, мимо въезда с Канал-стрит на Манхэттенский мост, и свернуло в тесный азиатский мир Мотт-стрит.

Машина остановилась у дома номер 45, и Марта исчезла в китайском ресторане.

Итак, «C» означало «Чайна-таун» или «Китайский ресторан», и больше не было оснований сомневаться в ортодоксальной последовательности алфавита в коде Харрисона.

Но это казалось важным открытием лишь на первый взгляд. При анализе выяснилось, что оно не ведет никуда.

Скверно было на душе у Эллери, когда он после необходимого интервала вошел в ресторан и занял столик на достаточном расстоянии от Марты и Харрисона, чтобы видеть и не быть увиденным. Все это выглядело абсолютно бессмысленным. Что он делает в Чайна-тауне, шпионя за двумя людьми, являющимися лакомыми кусочками для первых полос бульварных газет? Без всякого аппетита поглощая лот-фон-каре-нгоу-юк, оказавшийся на поверку говядиной с перцем и помидорами, Эллери продолжал следить за любовниками исключительно из чувства долга, не зная толком, в чем этот долг состоит.

Но внезапно он увидел нечто, сразу прервавшее эти мрачные размышления.

Эллери думал, что они держат друг друга за руки — по крайней мере, так это выглядело со стороны. Но когда появился официант, держащий поднос с чашками, от которых шел пар, их руки разделились, и Эллери увидел, что Харрисон сжимает какой-то предмет, переданный ему Мартой.

Это был маленький пакетик, и актер, оглядевшись вокруг, спрятал его в карман.

D

— Нет, — сказал Эллери, осторожно обводя Никки вокруг женщины в норковом манто, державшей на поводке скотч-терьера, который задумчиво разглядывал его ногу. — Пакет был завернут в бумагу — при электрическом освещении я не смог толком разобрать цвет — и имел размер около трех на шесть дюймов, а толщину около полдюйма.

— Буклет? — Никки остановилась, прислонившись к стене жилого дома. Была безлунная ночь — с реки доносились печальные звуки. Никки казалось, что все вокруг плывет — и люди, и звуки, и даже ее мысли.

— Размер вроде не тот. В чем дело, Никки?

— Я чувствую себя как под анестезией. Все кругом плавает. Я даже не помню, какой сегодня день.

— Это от перенапряжения. Никки, вы не можете продолжать вести подобный образ жизни. Вы сломаетесь. Почему бы не бросить все, как приятную попытку?

— Нет, — машинально отозвалась Никки и попросила сигарету.

Эллери нахмурился, зажигая для нее спичку. Он прежде не знал такую Никки. Девушка была неподвижна, как стена, к которой она прислонялась. Его интересовало, что сказала бы Марта, в какую пропасть стыда и угрызений совести она бы рухнула, если бы знала всю степень преданности Никки. Но Эллери понимал, что не может объяснить это никому в мире, а более всего Марте. Такое качество подобно слепой вере — его нельзя выразить словами. Ему внезапно пришло в голову, что Никки очень рано потеряла мать и никогда не имела сестры.

Он вздохнул.

— Полагаю, вы не замечали в квартире предмета подобного размера?

— Марта не стала бы оставлять его на виду, Эллери.

— Я бы счел это простым подарком, если бы Харрисон не выглядел так странно, когда прятал пакет в карман. Он делал это словно исподтишка. Это не в его характере — хотя, может быть, совсем наоборот. Имея дело с таким человеком, как Харрисон, приходится сдирать несколько слоев засохшего грима, пока доберешься до кожи… Мне показалось, что Марта при этом испытывала облегчение — как будто избавилась от тяжкого бремени. Не понимаю!

— А куда они пошли потом? — без особого интереса спросила Никки. — Марта вернулась только в половине двенадцатого.

— Никуда. Около десяти они вышли из китайского ресторана, сели в такси, и он высадил ее на углу Лексингтон-авеню и Сорок второй улицы. Марта взяла другое такси и поехала прямо домой. Как она объяснила свое отсутствие?

— Марта предупредила, что вечером пойдет в мюзик-холл на новый фильм Стэнли Крамера, [29] чтобы посмотреть неизвестную молодую актрису, которую она наметила на роль в пьесе Гринспан.