Русская рулетка

В прихожей царил полумрак. Мягкий свет проникал из левого кабинета, дверь в который оставили приоткрытой. Оттуда не доносилось ни звука, я заглянул и увидел совершенно пустое помещение. Или из него выехали, или готовились въехать. Судя по табличке в прихожей, мне нужно было зайти в другой, плотно закрытый кабинет. Что я и сделал, и попал в небольшую комнату. Дверца напротив меня была заперта, а бежевая офисная стенка отгораживала закуток с рядами полок, на них в беспорядке расставили яркие книжки рекламного и справочного содержания. Сбоку офисной стенки на угловой тумбочке бросался в глаза ксерокс. Низкое вращающееся кресло вдвинули между тумбочкой и прибранным столиком, на котором остались лишь светло‑серый телефон с факсом и стакан с фломастерами. Очевидно, там было рабочее место секретарши. Навесная лампа над столиком была выключена, не было видно ни сумочек, ни пёстрых зонтиков, ничего из того, что выдаёт присутствие женщины. Я приостановился у двустворчатой стеклянной двери, затем раскрыл одну створку и переступил порог.

Иван был в своём офисе один. Удобно сидел в большом вращающемся кресле во главе Т‑образного стола для совещаний и работал на компьютере.

– Присаживайся, – сказал он, не отрываясь от дела, – сейчас освобожусь.

Я снял плащ, бросил на спинку мягкого стула и сел рядом. Иван был в лёгком бежевом свитере, с моего места виднелись тёмно‑серые брюки свободного покроя, тёмно‑коричневая итальянская туфля, которая вполне сочеталась с чёрным шерстяным носком. Проявлений усталости на его лице я не заметил, хотя вряд ли он имел возможность проспать до полудня, как я. За его спиной во всю стену растянулась стенка с застеклёнными полками, уставленными книгами, журналами и папками. В дверце правого шкафа торчал ключ с брелком в виде лошади.

Наконец он оторвался от компьютера и протянул мне руку. Его рукопожатие свидетельствовало, что в прежние времена он, действительно, отдавался занятиям спортом. Ночью я обратил внимание, у него стал расти живот, однако в свитере это не так замечалось, наоборот, в его облике появилось что‑то медвежье, мускульная сила и вальяжность.

– Занимаешься? – я руками изобразил упражнение гантелями.

– Плаваю, старик, сейчас плаваю, – сказал он, внимательно изучая меня цепким и проницательным взглядом. Будь я женщиной, такой взгляд смутил бы.

– Ты смотришь, как представитель племени людоедов, – заметил я насмешливо.

Иван хмыкнул. Карие глаза его оживились.

– Бизнес и есть людоедство. Особливо в нашем отечестве, – объявил он без тени сомнения. – Ростовщичество, спекуляция, разбой и коррупция – его символы веры. Ну да ладно. Как самочувствие после вчерашнего?

– Морально или физически?

– И то и другое.

– Не течёт из носа, не чихаю, не кашляю. Не могу не радоваться, что легко отделался.

– Я тоже.

– Что «тоже»?

– Радуюсь, легко отделался.

Он небрежным жестом взял со стола золотую зажигалку, вдруг бросил мне. Не сводя глаз с его лица, я поймал её у самого носа.

– Тебе не кажется, нам повезло, и очень здорово повезло? – сказал я. – Но везенье – вещь ненадёжная, сегодня есть, завтра нет.

– Так что, решился мне помочь?

– Сомневаюсь, ты до конца откровенен.

– Какая нужна откровенность?.. – Он откинулся в кресле. – Ладно, я в шаге от банкротства. А

вылечу из своего бизнеса, встать в нём уже не дадут.

Его слова показались мне цитатой из набившей оскомину мелодрамы, и я спокойно сказал:

– У тебя опыт, наработанные связи. Возьмут в другую фирму…

– Всё! Замолчи! – сорвался он и мрачно уставился в дисплей компьютера.

Я замолчал.

– У тебя кто дед? – вдруг задал он неожиданный вопрос.

– Какой? У меня их два.

– Тот, кто ближе по духу?

Я еле сдержал зевоту

– Из служилого сословия.

– А моего раскулачили. Во мне кровь хозяина бродит, покоя не даёт. – Он заставил кресло крутиться в одну, в другую стороны. – Я понимаю Цезаря: «Лучше быть первым в деревне, чем вторым в Риме». Моя «деревня» здесь. – Он слегка постучал пальцами по краю стола. – Я в ней первый. А быть вторым… вице чего бы то ни было не хочу.

Мне это было понятно. Я бросил ему зажигалку обратно. Он дёрнулся, поймал её обеими ладонями.

– Второй дед не авантюрист? – полюбопытствовал я.

Он уставился на меня, казалось, решив, я перестаю колебаться, посветлел и криво усмехнулся.

– Он алмазы искал в Сибири.

– И что с ним стало?

– Это тайна, старик, покрытая мраком.

– Да. Наследственность у тебя.

– Ничего, не жалуюсь.

Я не встал, не ушёл, и он расправил плечи. Оценивающе пробежав глазами по его офису, я невольно остановил взгляд на торчащем в дверце шкафа ключе с брелком лошади.

– А чего тебе, собственно, жаловаться?

Он перехватил мой взгляд и сменил тему.

– Нашёл меня сразу? Без проблем?

Я пожал плечами.

– Ты ж объяснял не мне первому. Заблудиться не удалось. Кстати, я ошибся дверью, заглянул к твоим соседям. Кто они?

– А‑а, – он достал из выдвижного ящика открытую пачку «Кэмел», щёлкнул зажигалкой, закурил. – Машинами, книгами торгуют; перепродают, что подвернётся. Мою древесину иногда по мелочи разбрасывают. Ничем не гнушаются. – Он уставился мне в лицо. – Жёсткие ребята. – В его голосе не было ни осуждения, ни одобрения. – Они сейчас такие… Изучаю. Мы с тобой люди с образованием, при любом режиме устроимся. А их бросили в рынок без сносной профессии за плечами. Им есть, что терять. Если кризис доёдёт до них, мелкий бизнес, лавочники станут разоряться… – Он покачал головой. – Такие, как они стали опорой Гитлера, его волей к власти.

Я натянуто улыбнулся.

– Последнее время только и слышу: Гитлер и фашизм, фашизм и Гитлер. Думаешь, история повторяется? Чушь это.

Ему было скучно выслушивать мои возражения, однако он не перебивал и ответил не сразу.

– Но есть же общее в схожих обстоятельствах. Человек‑то не меняется. Хочет вкусно есть, сладко спать, а не влачить существование. Ему нужна хорошая одежда и тёплый кров, нужны развлечения и уверенность в завтрашнем дне. Или нет?

– И всё же японец не похож на немца, а немец на американца.

Этот доверительный разговор нас сближал больше, чем все годы знакомства в институте. Он тоже это понимал и развивал мысли с предельной откровенностью, с личной заинтересованностью привлечь меня на свою сторону.

– Культурные, психологические различия вторичны, – настаивал он. – Главное, кто и как будет эти потребности удовлетворять. Главное – положение средних и мелких предпринимателей. Чтобы я и мне подобные могли удовлетворять людские потребности, – он оторвался от спинки кресла, наклонился над столом ко мне, – нужна такая власть, которая отражает наши интересы. Нужна политика, которая позволит организовать удовлетворение этих самых чёртовых потребностей людей. Если некий сраный популист понаобещает с три короба и дорвётся до власти, кто будет выполнять его обещание? Он? Ха‑ха! Нет! Мы! Предприниматели.

Он выключил компьютер, жужжание вентиляторов постепенно прекратилось, и воцарилась тишина. Иван затушил наполовину выкуренную сигарету, сцепил руки на животе, как профессор, утомлённый бестолковым учеником. Мне это не понравилось, но я промолчал и удобней расположился на мягком стуле, испытывая удовлетворение, что вынуждаю его продолжать. Когда месяцы тупеешь в текучке забот, в общении с теми, чьи интересы ограничены деньгами, едой, выпивкой, шмотками и бабами, начинаешь ценить встряски ума и получать от них своеобразное, ни с чем не сравнимое удовольствие. Они придают осознанный смысл жизни.

– Я в августе был в Ялте, отдыхал, – спокойней заговорил Иван. – Скука смертная. Боролся чтением. Попался в руки Ремарк. Знаешь, я его прочёл новыми глазами. Меня поразило. Он описывает то же, что происходит у нас сейчас. До мелочей… И я понял. В сущности, Гитлер просто‑напросто перераспределил собственность. Отнял у тех, кто нажились раньше, после Первой мировой войны и не могли заниматься ничем, кроме захвата, перераспределения созданного не ими. Бандиты, спекулянты, проститутки, ростовщики. Все паразиты. И передал собственность тем, кто могли наладить производство и рыночное распределение.