Усадьба-призрак (сборник)

Вельдбрехт не сомневался в намерениях Дарьи

Владимировны, в ее к нему интересах, совсем, разумеется, невинных, но лишь доставляющих приятное волнение чувств. А ей действительно очень хотелось провести время со своим молодым кавалером где-нибудь вне поля зрения мужа. И тут как раз представилась очень даже удобная, вовсе не предосудительная возможность.

— Александр Вонифатиевич, — с деланною укоризной в голосе заговорила она, — неужели вы нас отпустите в море одних? А я думала, вы будете нашим предводителем… Свою жизнь я могу доверить только вам, только вам, Александр Вонифатиевич, — добавила Дарья Владимировна уже со смехом.

Александр Вонифатиевич перевел на нее растерянный, бессмысленный взгляд и широко, как только мог, улыбнулся. Герой-почтальон в нем, было видно, брал верх над женихом. Тогда Надя вскочила на ноги и, сдерживая раздражение, сказала:

— Александр Вонифатиевич, проводите, пожалуйста, меня домой.

Она хорошо понимала, что ставит его перед выбором. Но если бы Александр Вонифатиевич сейчас нашел в себе силы принять ее сторону, она бы простила ему все его вульгарные выходки, весь тот стыд, который пережила сегодня из-за него, забыла бы об этом, заставила себя об этом забыть. Она бы сумела оценить его жертвенность. Все насторожились в ожидании выбора Александра Вонифатиевича.

Александр Вонифатиевич оглянулся на Надю, потом снова посмотрел на Дарью Владимировну, на лице у которой уже появилась брезгливая от его нерешительности улыбочка, и снова оглянулся на Надю. И тогда он как-то вдруг посуровел и резко так, гневаясь, видимо, произнес:

— Не перечь мне!.. Надя!.. Слышишь?.. Ты… меня слушайся!.. Вот…

Надя вначале было потерялась. Она покраснела вся и едва-едва не ответила ему дерзостью: «Вас слушаться? Вас?.. Да вы…» Но тотчас взяла себя в руки и как будто даже и повеселела.

— Вот, мама, кажется, все и разрешилось, — как ни в чем не бывало, с обычною своею иронией в голосе, сказала она Фелиции Болеславовне. — Как не напрасно мы сюда пришли…

И ни слова больше не говоря, ни на кого не взглянув, она пошла в сторону дач. Фелиция Болеславовна, извиняясь перед всеми одною только виноватою и жалостливою улыбкой, — чего, впрочем, никто не заметил, потому что все прятали глаза, — последовала за Надей.

Дарья Владимировна укоризненно покачала головой, провожая взглядом странную мамашу и капризную ее, взбалмошную дочку, и не спеша направилась к берегу, туда, где у причала покачивалась большая черная лодка и где уже хлопотали Воротынцев с рыбаком-финном. Вельдбрехт, разумеется, пошел вместе с ней. Несчастному, совершенно подавленному, очевидно уже не состоявшемуся жениху он сказал на ходу:

— Ну зачем же вы так-то, Александр Вонифатиевич!..

Поднялся и Аничков. Он откланялся генералу Воротынцеву и пошел к Маше, которая в одиночестве прогуливалась между сосен. Она не могла слышать всего сказанного Александром Вонифатиевичем и прочими, но по тому, как гости один за другим стали расходиться кто куда, поняла, что концовка этого пикника получилась эффектною.

— Куда же все уходят? — растерянно спросил Александр Вонифатиевич генерала Воротынцева, последнего оставшегося из гостей.

— Вы, сударь, выпили лишнего, — проговорил генерал. — Не следовало бы вам… А впрочем, как знаете… — И он, как прежде заложив руки за спину, побрел домой.

Александр Вонифатиевич, кажется, не понимал толком, что случилось. Он как очумелый оглядывался по сторонам то на одного, то на другого уходившего гостя. Почему его все оставили? Ведь он же здесь первый человек. Так говорил Артур Георгиевич. Это же его помолвка. Помолвка?! А невеста? Что же теперь Надя? Подумав о Наде, о том, как обошелся с ней, он всхлипнул.

— Дуняша!.. — крикнул он пьяным слезливым голосом.

Дуня все еще сидела перед ним, наклонив голову и не замечая, казалось, происходящего. Она знала, что им — слугам — не полагается быть свидетелями господских драм.

— Дуняша!.. Что же это… Я же хотел как лучше… чтобы всем было хорошо…

Дуня наконец посмотрела на него. Если бы Александр Вонифатиевич был теперь в состоянии различать в глазах людей оттенки их чувств, он бы увидел, сколь велико к нему сострадание девушки.

— Не надо вам было с ними, барин… — сказала она искренне. — Вы совсем не такой… А эти люди…

— Дунька! А ну, вставай! — грубо оборвал ее гармонист Алексей. — Расселась! Какой еще барин?! Шевелись! Господам на лодках завсегда песен надо.

Дуняша мгновенно вскочила. И они пошли к причалу.

— Ушли… Все ушли… — простонал Александр Вонифатиевич. — На что я им нужен… Не надо было мне с ними… верно… Эй, человек, — сказал он половому Григорию, который уже собирал тарелки и прочее с коврика. — Налей-ка мне!.. Слышишь?..

Григорий на него даже не оглянулся.

— Будет вам командовать-то, — пробурчал он поднос, однако же так, чтобы Александру Вонифатиевичу это было слышно. — Ступайте лучше домой.

Да ты… да ты… Как разговариваешь? Ты забыл, кто я есть?.. — Александр Вонифатиевич хотел взыскать со слуги построже, но вышло у него довольно жалко.

— Ну что вам надо от меня? — слезно запричитал Григорий. — Что вы жизни не даете простому человеку? Все бы помыкать… Все бы душу вытягивать…

Будет мучить-то вам людей. Довольно уже… — И он в сердцах махнул рукой на Александра Вонифатиевича и продолжал сворачивать опустевший их бивуак.

Александр Вонифатиевич испуганно втянул голову в плечи. Кажется, он обидел ненароком этого человека. Вот незадача-то новая.

— Ты послушай меня, — примирительно и даже льстиво начал объяснять он, — я не того… Я не хотел… Ты это… не сердись. Ах ты, господи… Ты меня прости. Слышишь?

Откуда было знать Александру Вонифатиевичу, что извиняться или заискивать перед слугами нельзя ни в коем случае. Результат это дает обыкновенно самый дурной. Почувствовав в ком-то слабинку, эти лакеи — лакеи по натуре, а не только по роду занятий, — дают волю природному своему хамству и на малодушной жертве своей вымещают всю злость за собственное Подлое существование.

Григорий набычился, брезгливо сложил губы, на Александра Вонифатиевича он решительно больше ни разу не посмотрел.

— Все бы им праздновать только! Да над людями измываться! — Это он говорил как бы самому себе, но уже не бубнил, как прежде, а довольно громко, отчетливо. — Завели какую манеру: по дачам ездить! Жрать на земле! И не сидится же им дома. А ну-ка, дайте… — Он потянул ковер, на краешке которого сидел как побитый Александр Вонифатиевич.

Александр Вонифатиевич поспешно перебрался на траву. Он съежился весь, поджал к подбородку колени, опустил на них лицо и долго еще оставался в таком положении в полном одиночестве.

Маша подошла к причалу в тот самый момент, когда удалая компания готова была уже выйти в море.

— Маша, как хорошо, что ты с Нами! — закричала ей из лодки Дарья Владимировна.

Но Маша только отрицательно покачала головой ей в ответ.

— Артур Георгиевич, — сказала она Воротынцеву, — можно вас попросить еще ненадолго задержаться на берегу?

Воротынцев ей улыбнулся и ловко выскочил из лодки.

— Я весь к вашим услугам, Марья Викторовна, — манерно произнес он.

— Скажите, весь этот спектакль с Александром Вонифатиевичем ваших рук дело? — строго спросила Маша.

— Ах, вот вы о чем… — Воротынцев был совершенно спокоен. Он даже не удивился такому вопросу. — Да, Марья Викторовна, вы угадали. Но только этого так впопыхах не объяснить. Не хотите ли отправиться с нами? Там и поговорим. В море. Вдали от земной суеты.

— С вами? А вы, кажется, не так умны, как хотите выглядеть, если принимаете меня за мою кузину Дашу. Я вам только вот что хотела сказать: вы можете сколько угодно любоваться собою, тешиться своими незаурядными способностями интригана, но знайте, что на самом-то деле вы не более чем мерзавец. Мелкий, плутоватый мерзавец, который способен и ребенка обидеть.

Воротынцев на минуту задумался, но потом усмехнулся: