Усадьба-призрак (сборник)

— Никак нет, не видел. Я обошел дом, сад за домом, но ровно ничего не видел. Ни упокойника, ни крови.

— Та-ак… — Пристав покосился на батюшку просящими помощи глазами. — Как же все это понимать?..

Между тем отец Александр склонился над странной лужей посреди комнаты и внимательно разглядывал ее. Он коснулся лужи пальцем и, к ужасу присутствующих, попробовал капельку на язык.

— Капитолина Матвеевна, — лукаво улыбаясь, сказал батюшка, — ты научи по-соседски мою Екатерину Юрьевну так варенье варить. Чудо как у тебя замечательно выходит. Ничего вкуснее не пробовал! Ты в вишню яблок добавляешь?

— Антоновских! — радостно сказала купчиха.

Артамонов переменился в лице. Его пронзила потрясающая догадка. Он быстро подошел к луже и тоже склонился над ней.

— Что это? — спросил пристав.

Превосходное вишневое варенье. С антоновскими яблочками. Очень рекомендую — И батюшка снова коснулся лужи пальцем и слизнул капельку.

Когда Валовик поселился в Казачьем, за ним первое время, как и вообще за многими студентами, особенно выкрестами, стала наблюдать полиция — не занимается ли он вредной для государства деятельностью? Смена студентом места жительства всегда тревожила полицию. Мало ли, может, это сделано в конспиративных целях. Поэтому, когда Валовик перебрался от шорника к купчихе Карамышовой, дворник Фарид, по обыкновению, стал исправно докладывать в полицию, когда тот уходит, когда приходит, с кем, кто у него бывает и прочее. Но в наблюдениях своего доносителя полиция не нашла ровно ничего подозрительного. Ни с какими революционными кружками, по всей видимости, студент связан не был.

А Валовик, не подозревая, что за ним тайно соглядают, с похвальным усердием принялся наставлять в известных ему науках хозяйскую дочку Ольгу Алексеевну. Причем наставник изъявил такую высокую требовательность к своей слушательнице, что та возроптала после первых же двух-трех уроков и даже в припадке малодушия потребовала от матушки, вместо уроков, сейчас отдать ее замуж. Чадолюбивая же вдова хотя вечерком и попечаловалась в мезонине Валовику на совершенное измождение дитя от беспрестанного изучения премудростей, все же очень польстилась таким радетельным участием жильца в просвещении ее чада. А студент и не подумал потворствовать нестойкой отроковице. Он лишь усугубил усердие. Кроме домашних уроков, он еще придумал водить будущую медичку на наглядные занятия. Для начала Валовик привел Ольгу в университетскую клинику, где сестры показали ей некоторые лечебные хитрости: как перевязываются раны, как отворяется кровь и другие. В следующий раз они побывали в музее уродов. Идя вдоль рядов шкафов, из которых на них смотрели заспиртованные выродки, Ольга льнула к своему учителю, как овечка, напуганная воем волков, льнет к пастуху. Зато уж результат был отменно положительным. Несколько дней гимназистка находилась в совершенном восторге. Самым же дорогим следствием этих познавательных экскурсий стал пробудившийся в Ольге интерес к занятиям. Так бывает, когда после долгого, утомительного осваивания музыкальной техники кажется, что ровно ничего не получается, и пальцы не слушаются, но однажды вдруг все выходит само собою и звуки начинают складываться в строй. Но кроме учебных успехов, старания студента имели еще и амурный результат — девушка очень привязалась к нему. Валовик заметил, что Ольга стала смотреть на него по-другому. Не как на учителя или на квартиранта. Валовик окончательно покорил сердце девушки, когда пригласил ее в анатомический кабинет. Собственно, это был урок у самого Валовика по его университетской программе. Но он попросил профессора допустить в анатомичку некую молодую особу, намеревающуюся вскоре начать изучать медицину на женских курсах, будущую, так сказать, коллегу. Профессор не возражал. На производимое Валовиком жуткое упражнение Ольга смотрела исполненная священного трепета и одновременно с чувством гордости, оттого что она его близкая. А после занятий в анатомичке Ольга с Валовиком отправились гулять. Они пришли в Новодевичий монастырь, забрели в самый глухой уголок и там, среди надгробий, долго целовались, причем гимназистка показала такую страсть, что у Валовика заломило в скулах. На следующий же день, когда Ольга в урочный час поднялась с тетрадками к нему в мезонин, имея, впрочем, в виду больше продолжение их монастырских занятий, нежели медицинских, расторопный студент открылся ей и сделал предложение. Ольга кинулась к нему на шею. Но потом, снова утомив его до ломоты в скулах, она сказала с сожалением, что едва ли матушка Капитолина Матвеевна ее благословит и выделит. Тогда студент изложил любимой свой план — он, верно, прежде это уже придумал, — по которому все были бы счастливы: и Ольга, и он, и, в конечном счете, матушка Капитолина Матвеевна.

Пристав как очумелый запустил в варенье всю свою дрожащую пятерню. Безотчетно он поднес ее ко рту, видимо намереваясь отведать купеческого вареньица, но спохватился и отдернул руку. И тут и он, и батюшка, и городовой — все одновременно — оглянулись на Капитолину Матвеевну, которая, кажется, была близка к умопомешательству.

— Ты что же, матушка, шутить вздумала над полицейскою властью?! Да ты смутьянша! — трубно рокотал Артамонов, наступая на полумертвую от страха купчиху. — Я же тебе за такое знаешь что!.. Ты у меня!.. Да ты здорова ли? — вдруг спросил пристав. — Не повредилась ли в уме? Это каково же придумать такое! Гузеев!

— Слушаюсь! — отозвался городовой.

— Ты посмотри: она же не в своем уме!

— Так точно, ваше высокоблагородие! Сдурела-с.

— Ну, брат, и представленье сочинилось! Вот я доложу завтра их превосходительству об убийстве в части. Уж и посмеемся!.. — Артамонов был совершенно счастлив. — Садись-ка, Гузеев. Пиши бумагу, — распорядился он. — Все как есть пиши. А я, пожалуй, пойду. Утомился — нет сил.

Он направился было к дверям, глядя при этом на хозяйку с самым искренним состраданием, но его задержал отец Александр.

— Подождите, Николай Пантелеймонович. Осмелюсь высказаться… Если позволите… Но у меня есть сомнения! По-моему, в этом происшествии не все ясно.

Артамонов помрачнел. Лишь священнический сан отца Александра не позволял приставу вскипеть.

— Ну что же тут еще не ясно? — сдерживаясь, процедил он.

— Я говорил вам уже, Николай Пантелеймонович, что слышал сильный грохот со стороны дома Капитолины Матвеевны. Спросите у дворника, у других соседей. Наверно подтвердят. А значит, кто-то этот шум произвел. Сам собою он не мог случиться. Не так ли?

— Гузеев, — проговорил Артамонов, — погоди-ка писать.

— Капитолина Матвеевна, а где Ольга Алексеевна твоя? — поинтересовался батюшка.

— Да где ей быть? У себя в комнатах, — не понимая, зачем ее об этом спрашивают, и вообще ничего в происходящем не понимая, ответила Карамышова.

— А что делает?

— Так спит.

— Верно знаешь?

— Да уж куда… Заходила к ней давеча — спит голубушка моя.

— Слушай, Капитолина Матвеевна, а ты давно полы мыла здесь, в комнате у жильца? — опять как будто не к месту спросил отец Александр.

— Не помню, правду сказать, батюшка. Давно.

— Да. И вот посмотрите, Николай Пантелеймонович, видите — на полу остались следы, там, где раньше стоял стол. Видите — четыре квадратика от ножек.

Он стоял там, наверное, очень долго. Возможно, не один месяц. А сейчас он стоит чуть в стороне от старыхследов. С чего бы это?

Все замерли в ожидании ответа.

— С чего бы это? Как вы думаете? — повторил батюшка, обращаясь ко всем.

— Его сдвинули! — выпалил догадливый Гузеев.

— Совершенно верно. Но не просто так сдвинули.

Мне кажется, что им воспользовались, чтобы произвести тот самый шум, о котором я вам рассказывал.

Мне тогда еще показалось, что рухнуло что-то громоздкое, вроде как буфет с посудой опрокинулся. Думаю, вот как было: кто-то залез под стол, приподнял его на плечах, а потом с силой бросил ножками об пол. А стол-то пуда три будет. Дубовый, поди…