Усадьба-призрак (сборник)

— Скорее предотвратить ее печальные последствия. И спасти девушку, достойную лучшей участи.

— Понимаю. И пикник ты затеял, чтобы Атсеков предстал перед невестой и прочими жалким человечком?

Воротынцев рассмеялся.

— Николай, — сказал он, — я всегда отдавал должное твоей проницательности, но на этот раз ты сделал неверный вывод, хотя начинал рассуждать правильно. Действительно, пирушка мне нужна. Нужна как средство. Но только Атсекова выставлять в образе жалкого человечка вовсе нет необходимости. Он ведь всегда такой. Это его органический образ. Но, как ни удивительно, такое-то вот его убогое существование и придает ему некоторую привлекательность. Это что-то вроде солдатской шинели Грушницкого. Быть таким, знаешь, незначительным, ничтожным, но в пределах этой ничтожности оставаться благородным. Тут есть за что уважать. И если Надя и не уважает его — впрочем, кто знает, — то уже, во всяком случае, он не противен ей. Я же хочу, чтобы он стал ей именно противен. Отвратителен. А для этого не унижать его надо, не помыкать им прилюдно или скрытно, он тогда только еще выиграет, как всякий гонимый, а напротив, пусть он изображает из себя вельможу, пусть не гонимым он выглядит, а гонителем, и ты увидишь, какое жуткое впечатление это будет производить.

— Артур, скажи по секрету, ты сам имеешь на нее виды? — улыбнулся Вельдбрехт.

— Справедливый вопрос, — ответил Воротынцев. — Действительно, казалось бы, чем еще объяснить всю эту затею? Видишь ли… Надежда Романовна и в самом деле девушка незаурядных достоинств. Возможно, и лучшая из известных мне. И в прошлом году мне было пришла такая идея… Ну, вот то, о чем ты говоришь… Я подумал: а может, пренебречь дядюшкиным наследством и избрать ее в качестве, так сказать… смысла жизни. К тому же и мезальянса бы не выходило — по материнской линии она принадлежит к какому-то знатному польскому роду. Хотя ко всем этим светским причудам я отношусь, как тебе известно, вполне безразлично. Но здесь другое… Я тогда же себе представил, что это была бы за идиллия: отставной, лишенный наследства поручик и его поручица, у которой тоже, как мне рассказывала ее матушка, за душою только что благородные чувства и есть. Согласись, это очень походило бы на нынешний вариант с Вонифатиевичем. Нет, видов ни каких я не имею. Скорее уж развлекаюсь.

— В таком случае позволь присоединиться к твоему развлечению, — бодро сказал Вельдбрехт.

— Конечно. Я и сам хотел тебя попросить подыграть мне. Давай обсудим…

Александр Вонифатиевич принялся основательно готовиться к предстоящему празднеству. Дело-то ведь ответственное. Опять же, гости будут. И ему нужно произвести впечатление достойного избранника несравненной Надежды Романовны. Он долго промучился сомнениями, в шляпе ли ему там следует быть или в картузе, с тростью или без трости, но так ничего и не решил.

С еще большею ревностью Александр Вонифатиевич отнесся к исполнению своей загадочной роли дающего эту трапезу. Выходит, ему там полагается… страшно подумать… предводительствовать! Говорить речи. Привечать гостей. Быть обходительным. Да он этого и не умел никогда. Вот беда-то.

Сказавшись занятым — «привез кое-какие бумаги с собою-с», — Александр Вонифатиевич затворился в своей комнате и стал придумывать, с чем бы таким ему там можно будет выступить. Он припомнил, что на некоторых торжественных застольях, где ему доводилось присутствовать, первый тост обыкновенно поднимался за государя императора. Вот и ладно, обрадовался Александр Вонифатиевич. Прежде всего я предложу выпить здравицу государю. Это будет солидно. Это будет по правилам. Бонтон, как говорится. И Александру Во-нифатиевичу сразу сделалось легче на душе. Главное удачно начать. А там уже все хорошо будет складываться само собою. Потом он скажет что-нибудь такое приятное в адрес собравшихся гостей. Потом предложит выпить за свою очаровательную невесту. И так далее. Одним словом, с этой задачей он, кажется, разобрался. Авось Бог не выдаст, успокаивал сам себя Александр Вонифатиевич.

Пикник был назначен на первое же воскресенье. Так пожелал Воротынцев. Он же определил и место — на берегу залива в двух верстах от дач, неподалеку от домика одного рыбака-чухонца, с которым Воротынцев тоже был как-то знаком. Он заказал в буфете закусок и вина и поручил половому Григорию все это доставить на место к установленному сроку. Григория же он обязал и прислуживать им там. И все это было сделано как будто от имени и по велению Александра Во-нифатиевича. И якобы за его счет. Единственно, что Воротынцев сделал от себя, так это пригласил на пирушку Дуню Мохову с гармонистом Алексеем. Их он решил преподнести Атсекову и другим как неожиданную приятность. В виде этакого сюрприза.

В воскресенье утром целая процессия двинулась от дач к домику рыбака. Возглавлял шествие, конечно же, душа компании — Александр Вонифатиевич. С ним рядом шли Фелиция Болеславовна и Надя. Фелиция Болеславовна, потрясенная широтою натуры будущего своего зятя, его неожиданно открывшимся умением жить с размахом, все старалась польстить ему, почему беспрерывно рассказывала что-то такое занятное, как она думала, причем угодливо снизу вверх заглядывала ему в глаза. Александр Вонифатиевич слушал ее невнимательно и глупо улыбался. Его куда больше интересовала Надя, шедшая по другую руку. Но Надя, напротив, разговаривала неохотно. Ее вообще насторожила эта странная дружба Александра Вонифатиевича с Воротынцевым, людей на редкость несхожих. И к чему они затеяли эту показную помолвку со старосветским дефилированием ее участников? Которая, еще не начавшись, уже сделалась предметом толков и пересудов на дачах. Как Надю ни трудно было смутить, но это все ее смущало. К тому же она чувствовала на себе постоянный взгляд идущего позади Воротынцева.

А Воротынцев, казалось, вполне безразлично беседовал со спутником своим — Дмитрием Евграфовичем Аничковым, служащим банка, которого он также от имени Александра Вонифатиевича пригласил вместе с женой отпраздновать помолвку. На поклонах они были еще с Петербурга, а теперь, на отдыхе, сдружились коротко. Аничков был приблизительно одних лет с Александром Вонифатиевичем. Может, даже чуть постарше. Но существенная разница в возрасте не препятствовала им с Воротынцевым с обоюдным интересом разговаривать на самые различные темы. Сейчас, например, они шли и со знанием дела рассуждали об автономии Финляндии.

И замыкала шествие самая веселая и шумная группа: Вельдбрехт, жена Аничкова — Дарья Владимировна, рослая, пышная, с роскошными темно-каштановыми вьющимися волосами красавица лет тридцати, и ее кузина Маша, девушка как будто без достоинств, во всяком случае, внешне не столь яркая, как Дарья Владимировна или Надя, но, судя по тому, что она только недавно вышла с отличием из курсов, очень разумная. На остроумные шутки Вельдбрехта она не смеялась так очаровательно звонко, как это получалось у Дарьи Владимировны, а только улыбалась, показывая красивые зубки. Если эта группа и была шумной, то меньше всего благодаря Маше. Говорила Маша взвешенно, всегда вполголоса. Своими манерами она напоминала Надю, но рассудительностью, пожалуй, и превосходила ее. Удивительно, но друг к другу Надя и Маша отнеслись без интереса и даже сразу же почувствовали какое-то взаимное нерасположение. Неслучайно теперь они оказались на противоположных концах их нестройного шествия.

Компания вышла на премиленькую лужайку вблизи «шкеры», как называл Воротынцев этот берег. Там их уже поджидал вполне прилично сервированный коврик. Возле коврика стоял Григорий и время от времени взмахивал над ним салфеткой. Здесь же задумчиво прохаживался со своею гармонью Алексей и тихонько брал аккорды. А на траве, чуть в сторонке, сидела Дуня и вертела в руках какой-то полевой цветочек. Увидев приближающихся господ, она проворно вскочила. А Алексей сейчас лихо врезал что-то из своего репертуара.

— Как здесь мило! — воскликнула Фелиция Болеславовна. — Сколько лет уже приезжаем сюда и не знали, что тут есть такой очаровательный уголок. Вы просто волшебник, Александр Вонифатиевич. Как вам удалось отыскать это местечко?