Усадьба-призрак (сборник)

— Чистого дуба! — закивала Капитолина Матвеевна. — Мой Алексей Силантьевич заказывал его на Лубянке… В каком же году… забыла…

— Ну, будет тебе давности поминать, Капитолина Матвеевна, — урезонил ее Артамонов. — Это к делу не относится. Но зачем злоумышленнику было шуметь? — спросил он отца Александра.

— Вот именно! Где это видано, чтобы злоумышленник шумел? Он, напротив, должен наперво позаботиться, как бы ему потише, понеприметнее совершить свое темное дело. Тих, говорят, да лих. Но тут другое — тут требовалось именно наделать шуму.

— Да на что же это нужно-то было, по-вашему?! — воскликнул совсем уже сбитый с толку пристав.

— Думаю, для того, чтобы Капитолина Матвеевна поднялась сюда, в эту комнату, и увидела то, о чем она потом прокричала на пол-Москвы.

— Что увидела?! — пристав начал гневаться на мудреные фантазии попа. — Это варенье?!

— Не только, — не стушевался батюшка. — Прежде всего она увидела здесь человека, который лежал на полу и очень натурально разыгрывал картину смертоубийства, для чего даже разлил варенье возле головы — якобы кровью истек. Так ведь было, Капитолина Матвеевна?

— Истинно так! — воспряла духом купчиха, оттого что ее видение кто-то подтвердил. — Он лежал… я покажу сейчас как…

— Ты погоди, Матвеевна, не встревай, — перебил Карамышову пристав. — Твоих еще сказок мне не хватало! Ну допустим, все было, как вы, отец, говорите.

Но зачем все это?! Какая польза от такого представленья?! Я в жизни ничего подобного не знал!

— А какая польза от этого и кому, мы сможем узнать хотя бы у Ольги Алексеевны. Сдается мне, что она принимает в этом, как вы сказали, Николаи Пантелеймонович, представленье самое непосредственное участие.

— Кто? — в очередной раз изумился пристав. — Дочка Капитолины Матвеевны?!

— Думаю, что так. Разве не странно это, что шум, который разбудил всю часть, ровно нисколько не потревожил ее праведного сна? Вы можете в это поверить?

Артамонов ничего не ответил. А отец Александр между тем продолжал:

— Скорее всего, она и не спала, и теперь не спит, но лишь показывает одну видимость. Впрочем, вот что: давайте расспросим ее. Но не сразу напрямик. Так она, пожалуй, только запираться станет. А исподволь. Если позволите, Николай Пантелеймонович, я сам с ней поговорю, а вы только подтвердите мои слова при необходимости.

— Ну, попробуйте… — неохотно согласился Артамонов. — Если будет польза…

— Только тут вот что надо будет сделать, — сказал отец Александр. — Вы, Капитолина Матвеевна, пожалуйста, проводите господина полицейского до двери комнаты вашей дочери, а сами тотчас спрячьтесь до поры где-нибудь в доме. Да вот хоть здесь, в соседней комнате. Мы вас позовем, когда потребуется. По дороге, прошу вас, ни в коем случае не разговаривайте между собой. А вы, — обратился он к Гузееву, — ступайте с Капитолиной Матвеевной к Ольге Алексеевне и позовите ее сюда.

Купчиха и городовой, ни о чем более не расспрашивая, отправились исполнять батюшкин наказ.

— Загадочный случай, — произнес пристав. — А кто же мог быть этот человек, которого видела здесь Капитолина Матвеевна? — спросил он отца Александра. — Неужто ее жилец?

— Скорее всего он. Это подтверждается участием в злодеянии Ольги Алексеевны. С кем, как не с жильцом, она могла устроить такое в его комнате? Да и где он сам теперь? Почему его нет дома? А кроме того, только человек, который очень хорошо знает все дворы вокруг дома Капитолины Матвеевны, мог избрать для побега мой двор. Хотя, уверяю вас, это не самый удобный и короткий путь отсюда на другую улицу.

— И отчего же он избрал ваш двор? — спросил Артамонов.

— Только в моем дворе нету собак. Мои дочки, поповны, кошечек любят, — улыбнулся батюшка. — Так у нас их с полдюжины, как бы не больше. Этот жилец квартирует у Капитолины Матвеевны где-то с полгода. И ему, конечно, хорошо известно, у кого здесь из соседей есть собаки, у кого нету и как расположены дворы.

Больше ничего сказать друг другу собеседники не успели, потому что в комнату в сопровождении городового вошла дочка Капитолины Матвеевны.

Отец Александр не очень хорошо знал Ольгу. Хотя он и настоятельствовал здесь поблизости — на Ордынке, Карамышовы не были его прихожанами. Еще у покойного Ольгиного отца, Алексея Силантьевича, духовником был протоиерей из уютной церковки Николая Чудотворца за Якиманкой. Естественным образом, в тот же храм ходили и его домочадцы — жена и дочка.

Ольга вошла, прищуриваясь от света в комнате, будто со сна. Но как девушка ни старалась выглядеть сонною, заметно было, что она этой ночью глаз не сомкнула. Она очень удивилась, обнаружив в комнате священника и полицейского чина. Или опять разыграла удивление. Это, во всяком случае, получилось у нее очень натурально. Ольга поздоровалась со всеми, причем, приветствуя пристава, она изобразила сдержанный, лишь как долг вежливости, но вместе с тем такой изящный книксен, какой можно увидеть, наверное, разве что на великосветском балу. У Артамонова глаза заблестели многообещающею улыбкой, и он лихо подкрутил ус.

— Ольга Алексеевна, — торжественно и с дрожью в голосе, обычно предвещающей известие о беде, начал отец Александр, — я вас прошу прежде всего не переживать ни о чем. Ничего такого ужасного еще не произошло…

Ольга и без этого предызвещения прекрасно знала, что ничего, в сущности, не произошло. Но, рисуясь встревоженной, она нахмурила бровки.

— Видите ли, — продолжал отец Александр, — ваша матушка Капитолина Матвеевна… Она заболела

внезапно…

— Где она?! — по-настоящему уже встревожилась Ольга, поняв наконец, что странное отсутствие Капитолины Матвеевны может быть чревато какими-то горестными известиями.

— Не волнуйтесь, Ольга, ради Христа! — тоже забеспокоился отец Александр, понимая, какую опасную для юной натуры игру он затеял. — Она чего-то так сильно перепугалась, что вот явившаяся на шум полиция, опасаясь за ее здоровье, пригласила для освидетельствования врача, который нашел, что на дому ей помощь подать невозможно и что она нуждается в основательном лечении в больнице. И только что ее туда повезли.

— Рассудок у нее помутился от наваждения жуткого! — оставив всякую обходительность, строго сказал Артамонов. Он сообразил, куда клонит священник, и решил ему подыграть, но без поповских сантиментов, а по-военному решительно. — В Алексеевскую больницу повезли несчастную блажную… Видать, теперь там весь свой век коротать будет…

После такого полицейского прямодушия, вполне наконец объяснившего вкрадчивые намеки батюшки, до Ольги дошло, что ее постигла настоящая беда. И она, совсем как матушка, обеими руками закрыла рот, чтобы не дать вырваться крику.

— Ольга Алексеевна, прошу вас, умерьте ваше отчаяние, — ласково заговорил отец Александр, — право же, рано еще кручиниться. Я уверен, с Божией помощью вы скоро обнимете вашу матушку вполне здоровенькую.

Но слова утешения были уже напрасны. Девушка, опустившись на стул, закрыла лицо ладошками и разрыдалась.

— Я… не хотела же… так!.. — всхлипнув, сказала она.

— Полно, милая, не убивайтесь, — батюшка погладил ее по волосам. Он и сам уже боролся с чувствами, но ему непременно нужно было еще немного продержаться, чтобы окончательно раскрыть эту юную заблудшую. — Разве дочка может хотеть такого для своей родительницы? Я знаю, что вы не хотели…

Ольга подняла заплаканное лицо.

— Нет, батюшка… вы не можете знать… Это я виновата. Но я не хотела так! Ей-богу!

Батюшка выдержал паузу, чтобы показать Ольге, насколько он удивлен такими ее словами. Пристав тем временем кивком головы велел смышленому Гузееву подать девице водички. Ольга сделала несколько глоточков, перевела дыхание и начала свой рассказ.

— Полгода уже у нас в доме квартирует жилец Григорий Ильич. И недавно мы решили с ним пожениться. — Она виновато посмотрела на слушателей. — Я люблю его! — сказала Ольга довольно решительно. — Он меня тоже, — добавила она менее уверенно. — Но, понимаете… он студент… он из большой бедной семьи…