Ученица Калиостро

Маликульмульк чувствовал, что ложь и правда перепутаны в этой истории самым причудливым образом, он даже подозревал, что правды больше, чем лжи, но помнил и поговорку про ложку дегтя в бочке меда.

— Если бы он мог предвидеть, что его ждет в Риме! — воскликнула графиня. — Может быть, он слишком серьезно отнесся к правилу прорицателей — никогда не пытаться узнать свою судьбу. Отчего он поехал в этот проклятый Рим? Он ведь по всей Европе открывал ложи египетского обряда, он думал, что и в Италии создаст большую, сильную ложу, привлечет туда лучшие умы! Но там его арестовали по обвинению в чернокнижии. Судебный процесс был долгим, к чернокнижию приплели еще и мошенничество, хотя это же абсурдно — или чернокнижие, как они называли его науку, или мошенничество, эти два понятия исключают друг друга. Его сперва хотели сжечь на костре, потом приговорили к пожизненному заключению. Я была в Лондоне, когда учителя заставили покаяться — привели босого, в одной рубахе, в церковь, а на площади сожгли ценнейшие книги! Книги, которые стоили дороже, чем все римские библиотеки, вместе взятые! Потом его увезли в замок Сан-Лео. И там он шесть лет назад умер. Клянусь вам, я ничем не могла ему помочь!

— Вас преследуют несколько человек…

— Я научилась ловко скрываться. Они не поймают меня, но я… я так устала… Проклятые бриллианты! Даже если я теперь брошу их в этот пруд — кто поверит, что у меня их больше нет? Из-за них я обречена бежать отовсюду… и она также преследует меня, она показывает этим людям путь… с нее же все началось, но у меня не было иного выхода!

— А если и в самом деле выбросить бриллианты в пруд? — спросил Маликульмульк. — Или нет, можно поступить так: мы отвезем вас к князю Голицыну, и вы передадите ему при всех эти бриллианты под расписку, а он найдет возможность спрятать вас в России…

— Вы с ума сошли! А на что же я буду жить?! Нет, я слишком дорого за них заплатила. Нет, нет, эти бриллианты мне нужны — я уеду куда-нибудь и последние свои годы буду жить спокойно, продавая их по одному. Если бы не все эти безумцы, что гонятся за мной, вроде фон Бохума, что преследуют меня, привязываются ко мне, готовы залезть ко мне в постель, вроде Андреаса фон Гомберга… Если бы все обо мне вдруг забыли, я хотела бы жить здесь, на берегу этого пруда. Летом — купаться, ведь тут вода проточная, вы не знали? Вон там стоит городская мельница… Вы же видите — я, невзирая ни на что, сюда вернулась…

Маликульмульк вспомнил Дивова. А графиня, если верить печальной безмятежности лица и голоса, как раз про Дивова совершенно забыла.

— Осенью — просто бродить бездумно под этими деревьями, собирать листья… Вы приезжали бы ко мне, а я завела бы себе гербарий, — продолжала она. — Зимой — кататься на коньках. Знаете, что это за помост? Мне хозяин рассказал — когда замерзает пруд, тут устраивают всякие увеселения, кавалеры катают дам в креслицах, поставленных на полозья, вот тут эти креслица и стоят, тут дамы на них садятся, играет музыка, вечером — фейерверки, на Рождество — пиры…

Графиня вышла на помост, поманила — и Маликульмульк последовал за ней. Оттуда была видна лесная опушка. Он подумал, что лес, возможно, подступает к дороге, по которой можно подъехать к «Иерусалиму», и надо будет сказать об этом Гринделю и Парроту, когда они приедут.

— Я вчера смотрела отсюда на закат. Стояла вот тут, на самом краю, и любовалась отражением в пруду, вот отсюда, вода застыла прямо у моих ног, был совсем безветренный вечер… — шептала графиня. — А сейчас летят листья, вон, глядите… Если у них есть душа, то они должны быть счастливы, их падение похоже на полет. Один лист, другой лист, вот третий догоняет их, а вот уже и четвертый лист скользит, как тень первого листа, а второй лист и третий лист сливаются вместе, и это уже не два листа, первый лист и второй лист, а пятый лист, и за ними — шестой лист…

Тут она резко толкнула Маликульмулька в грудь — и он опомнился уже в воде.

Графиня побежала к лесу.

У помоста было неглубоко, рослому человеку по грудь, вроде и не утонешь, но и на берег так просто не выберешься. Особенно если окунешься с головой в мутную воду и не сразу нашаришь ногами дно.

Он выпрямился, отплевался. Кричать было бесполезно. Злиться? Только на себя самого, да он и не умел злиться.

Маликульмульк, подняв зачем-то руки над головой, пошел по илистому дну вдоль помоста и с трудом выбрался на берег. Вода с редингота текла струями, он и без того был тяжел, а сделался — в два пуда. Нужно было поскорее добраться до «Иерусалима». Там в обеденном зале растопили камин, там хорошо…

Но как раз тут он и ошибался, хорошо в «Иерусалиме» не было. В корчме стоял страшный шум.

Не обратив внимания на экипажи у входа, извозчичьи дрожки и наемную карету, Маликульмульк поднялся по каменным ступеням, вошел в зал и увидел там целое побоище. Двое статных мужчин пытались под руки вывести сопротивляющегося Иоганна Мея и кричали на него по-немецки, Давид Иероним спорил с хозяином и рыдающей хозяйкой, в углу жались служанка и мальчик, что растапливал камин, а Паррот, стоя посередке, молчал, но в его опущенной руке Маликульмульк увидел пистолет.

— Что тут творится? — громко спросил он.

— Господи, вы живы! — воскликнул Давид Иероним. — Вы ничего не ели? Ради всего святого!

— Я съел отменный лабскаус… Я ел его один, ко мне никто и близко не подошел! — сообразив, отчего тревога, отвечал Маликульмульк, стоя в набежавшей с него луже. — Да помогите же мне кто-нибудь!

Хозяин «Иерусалима» кинулся расстегивать мокрый редингот. Минуты через две, не меньше, редингот рухнул на пол.

— Как вы попали в пруд? — меж тем спрашивал Паррот. — Хозяин сказал, что эта женщина не захотела есть яблочный пирог и увела вас… Да куда ж подевался ваш конюх, любезный?!

— Он отлучился, он сейчас же будет здесь! — пообещал перепуганный хозяин.

— Как хорошо, что вы приехали, Давид Иероним! — сказал Маликульмульк. — Эти господа, я полагаю, из полиции?

— Вы верно полагаете. Где госпожа Дивова? — строго спросил Паррот.

— Я не знаю… Она оставалась наверху, должно быть, а графиня спустилась ко мне… Ее там нет?! — тут лишь до Маликульмулька стало понемногу доходить, для чего его сбросили в пруд.

— Ее там нет! И вещей нет. Хозяйка клянется, что она исчезла примерно тогда же, когда графиня вывела вас на прогулку! — вмешался Давид Иероним.

— Где карета? — спросил Маликульмульк.

— Какая карета? — вопросом же ответил Паррот.

— Та, что стояла у конюшни. Слуга в русской рубахе привязывал сзади дорожный сундук. Она все еще там?

— Фриц, беги, погляди, где карета госпожи графини! — велел хозяин. — Трудхен, принеси наконец мой красный шлафрок и пантуфли!

Мальчик выскочил из зала, хозяйка поспешила следом, а Маликульмульк наконец повернулся к Мею и полицейским.

— Если нужен свидетель, то я могу рассказать все, что знаю, — сказал он. — Я нашел людей, отравленных этим господином. Я покажу тот дом и ту комнату, где, наверно, еще лежит труп девушки. Хозяева дома подтвердят, что помещение снимал господин Мей и прятал у себя русского лакея. Графиня де Гаше и ее компаньонка чудом спаслись от него…

И тут Мей расхохотался.

— Спаслись! — повторял он сквозь хохот. — Они спаслись!..

Маликульмульк и вообразить не мог, что этот благовоспитанный и вышколенный господин способен чуть ли не рыдать от смеха. Смех был дурной…

— Дайте ему воды, — сказал Маликульмульк хозяину.

— Вы, Крылов, еще не поняли, что тут происходит, — Паррот сунул руку за пазуху и вытащил тонкую брошюру, отпечанную на плохой серой бумаге и с гравированным портретом на обложке. — Глядите! Только не намочите, бумага очень рыхлая. Не узнаете?

— Узнаю… — растерянно произнес Маликульмульк. — Но тут она куда моложе, и художник ей польстил…

— А теперь прочитайте, кто это.

Маликульмульк пробежал взглядом несколько строк.

— О Господи! — воскликнул он.

— Мы с Гринделем сказали то же самое. Итак, можете гордиться, вас успешно водила за нос сама Жанна де Ла Мотт, главная героиня процесса о королевском ожерелье. Я предполагал это, но как-то все не мог собраться и зайти в гости к французу, аббату Шанмеле, который дает уроки французского языка моим мальчикам. У него целая гора такого рода литературы — обожает истории о наказанном пороке и торжествующей добродетели. Ну вот, простившись с вами, я пошел к аббату и взял у него это вещественное доказательство. Полюбуйтесь и вы, Мей.