Ученица Калиостро

Извозчик тоже был готов к схватке — он держал наготове большой кнут, но с облучка не слезал, а лишь грозился и обещал криком собрать сюда все население «Иерусалима».

Сделав несколько шагов, мужик увидел стоявшего наверху Маликульмулька и остановился. Несколько секунд они глядели друг на друга, и Маликульмульк явственно видел: извозчик этому человеку уже неинтересен, а хочется ему избить до полусмерти незваного свидетеля. Потом мужик развернулся и быстро скрылся за экипажем.

Маликульмульк попросил ормана поискать другое место и пошел к входу в ресторан, сильно озадаченный злостью во взоре мужика. Злость была не такая, как если бы на этого детину свалился с крыши увесистый кусок черепицы или стряслось иное стихийное бедствие; злость адресовалась именно Маликульмульку…

Этот человек его знал.

И он был сильно неприятен этому человеку, которого видел впервые в жизни.

Маликульмульк, возвращаясь к крыльцу, думал: кто ж таков? Сложилось забавное положение — в Риге начальник генерал-губернаторской канцелярии был знаком со многими власть имущими, бургомистрами, ратсманами, эльтерманами и прочими, а из простых людей знал лишь покойницу Маврушку да еще минут десять беседовал с теми соседями Дивовых, что помогли выкарабкаться из развалин лестницы. Еще старуху Минодору Пантелеевну навещал… Еще с какими-то людьми на Романовке беседовал… вроде никого не обидел, что ж это за злобный взгляд?..

И не может ли это быть беглый Никишка?

В пользу такого домысла говорила внешность мужика: плечист и кудряв, сущая мечта засидевшейся в девках горничной, а с лица не воду пить. Да и соответственно теории Никишке где-то тут полагалось быть, раз уж пришлось покинуть убежище, оставив там два трупа. Причем ему полагалось не просто обитать в гостинице, а прятаться поблизости от нее — чтобы раньше времени не попасться на глаза бывшей своей хозяйке, Анне Дивовой. В том случае, конечно, если графиня де Гаше с Анной Дмитриевной здесь, а не где-нибудь еще.

Но это при условии, что Никишка решил служить графине де Гаше. А если он предпочел Мея, в доме которого скрывался? Коли так — сердитый детина вовсе не Никишка.

Маликульмульк вошел в большой обеденный зал. В зале было пусто, только мальчик растапливал большой камин. И впрямь — кто с утра потащится сюда из Риги? А если в гостинице постояльцы, так им, верно, в комнаты подали завтрак. В ожидании кельнера или даже хозяина он стал философствовать далее.

Не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы догадаться: миниатюра, на которой «покойный супруг» Мартышки таким роковым образом оказался похож на начальника генерал-губернаторской канцелярии, изготовлена незадолго до встречи в доме фрау де Витте. Это значит, его блуждания по Родниковой улице были замечены, кто-то его выследил, более того — этот человек обучался рисованию. В том, что карточные шулера умеют держать в руках карандаши и кисти, он не сомневался — это в их ремесле дело необходимое. Они и скальпелем орудуют почище иного полкового хирурга, могут отделить в карте масть от рубашки и составить новую, совершенно фантасмагорическую карту, в которой одна половина — крестовый валет, а другая — пиковая дама. Вряд ли следом за Маликульмульком бегал вальяжный Мей — скорее уж фон Гомберг по приказу графини… и Никишка… Вдвоем-то выслеживать удобнее…

Но если Никишка — здесь, значит, он предпочел графиню Иоганну Мею. Как же они договорились, если графиня не понимает по-русски? Наглый детина в подпоясанной рубахе был непохож на человека, владеющего европейскими языками. Впрочем, взять ту же голицынскую дворню: никто лакеев и горничных французскому нарочно не учился, но любопытство знать, о чем говорят меж собой господа, пробудило во многих способности, и даже самый бестолковый мог сказать с полсотни слов по-французски. Никишка, сопровождавший своего барина в игроцкие компании, волей-неволей должен был чего-то нахвататься…

Подводя таким образом основу под догадку, будто мужик в рубахе — именно Никишка, Маликульмульк не заметил, как к нему подошел хозяин «Иерусалима».

— Рад снова видеть почтенного господина в моем заведении! — сказал хозяин. — Вы первый гость сегодня, вам полагается приз!

И принялся перечислять кулинарные соблазны, от которых у Маликульмулька наконец слюнки потекли.

— А что, наладились ли у вас дела? Приезжают ли господа из Риги? — спросил он. — Я слыхал, что кое-кто из давних постояльцев вернулся к вам.

— Да, да, и так любезно со стороны господина, что он спрашивает об этом! Да, по случаю хорошей погоды в Алтону приезжали господа ратсманы с детьми, приезжали ученики Домской школы, и все потом направились ко мне. Кроме того, вернулась графиня де Гаше с новой горничной. Слава Богу, она избавилась от той грубой и неопрятной девицы. Новая горничная производит очень приятное впечатление. А вчера поздно вечером, прибыл и господин Мей. Он сказал, что устал после долгой дороги, просил не будить и не докладывать графине — он сам засвидетельствует ей свое почтение.

— И графиня в своей комнате?

— Да, еще не изволила требовать утренний кофей.

Тут Маликульмульк словно бы услышал голос хладнокровного Паррота:

— Крылов, ничего не предпринимайте, ждите нас. Только если эта дама вдруг соберется в дорогу — задержите ее! Только тогда — вы поняли меня? Сидеть и караулить!

— Да, — беззвучно отвечал Маликульмульк. Паррот был прав — и не на свидание же с графиней мчался сюда философ! Какое свидание, с кем — с завравшейся авантюристкой, по которой камера в парижском Сальпетриере горькими слезами плачет!

Паррот был прав… только что же изменится от встречи? Ничего не изменится, если они позавтракают вместе, ровным счетом ничего… и эта дама будет под присмотром…

— Доложите графине обо мне, — сказал Маликульмульк. — Пошлите кого-нибудь, пусть скажет, что господин Крылов просит принять…

— Я бы посоветовал сделать иначе: пригласить ее позавтракать. У нас сегодня как раз штрудели с вишневым вареньем, напкухены, маленькие булочки с заварным кремом, пышный пирог с яблоками. Все то, что нравится дамам, у которых нет нужды беспокоиться о своей талии!

У Мартышки не имелось такой нужды — ее талия вряд ли была более двенадцати вершков в обхвате. Маликульмульк же о своей талии давно уже не беспокоился и велел принести яблочный пирог, но сперва — что-нибудь горячее для себя. Он по совету хозяина выбрал лабскаус, которого раньше не пробовал, и это оказалась густая похлебка с мелко нарезанной солониной, удивительно вкусная. Хозяин утверждал, что сам присматривает за тем, как засаливают мясо, и лично выдает на каждый бочонок нужное количество ягод можжевельника. Лабскаус был подан в пузатом горшочке, и Маликульмульк уже добрался до дна, когда в обеденный зал спустилась графиня де Гаше. Он быстро закинул в рот последние кусочки великолепной солонины и поднялся навстречу даме.

Она была в теплом черном платье, лишь самую малость приоткрытом на груди, и куталась в дорогую турецкую шаль. Волосы ее, почти седые кудерьки, удерживались маленькой серебряной диадемой. Наконец-то Маликульмульк увидел эту женщину при свете дня — и поразился голубизне ее глаз. Такой цвет больше подходил бы ребенку или совсем юной девушке.

— Вы нашли меня, — сказала графиня. — Это удивительно… Однако для чего? Вы же знаете — нам не надо встречаться… это слишком тяжело для меня…

«…потому что я вас люблю…»

Маликульмульк вздохнул, он совершенно не желал вызывать в памяти эти слова. Но они прозвучали — и прозвучали не напрасно: это было как сигнал тревоги, как приказ ангела-хранителя быть бдительным. Предстояло услышать немало лжи.

— Вы уезжаете? — спросил он.

— Нет, я хочу пожить здесь, мне здесь нравится. Я устала от суеты, от нелепых обвинений, от неприятных людей. Возможно, для меня уже настала пора одиночества.

В голосе звучала подлинная печаль — и незримый Паррот был тут бессилен.

— Лучше бы вам, сударыня, поскорее отсюда уехать, — неожиданно для себя сказал Маликульмульк. — Вас ищет Иоганн Мей, и он вас, кажется, уже нашел.