Афинский яд

Я навострил уши и воскликнул:

— Дальше!

— Место, конечно, не из приятных, но я решил, что там меня искать точно не станут. Я купил у стариков еды, они были не слишком гостеприимны и за все брали деньги. Я запасся хлебом и сыром — у меня был с собой кожаный мешок, чтобы складывать туда всякие вещи. И тут вошел один мой знакомый!

— Позволь, я догадаюсь, — сказал я. — Знакомый, с которым ты не желал встречаться. Уж не Эргокл ли часом?

Клеофон окинул меня изумленным взглядом.

— Да, — ответил мальчик. — Он самый. И уж конечно, я не хотел, чтобы он меня заметил. Он метал громы и молнии, по своему обыкновению. Но старики были такие глухие, что кричи, не кричи — все равно не услышат, они в его сторону даже не смотрели. Эргокл кого-то ждал, попросил вина и вскоре начал суетиться. Я торчал снаружи, притворялся, что я раб и кормлю гусей. Хотя вообще-то у стариков не было ни одного раба, представляете?

— Да, легко, — отозвался я.

— Но вы ни за что не догадаетесь, что произошло потом. Явились люди, которых ждал Эргокл. По крайней мере, один из них. Эргокл говорил так, будто ожидал человек двух-трех, причем мужчин, а пришла одна женщина. И стоило ей открыть рот, я уже знал, что это Ликена!

— Неужели? — мы с Аристотелем были чрезвычайно заинтригованы.

— Я колебался, заговорить с ней или нет. Но, поскольку она была с Эргоклом и вполне мог подойти кто-то еще, я решил, что лучше помолчу, и продолжал прятаться. Тут на мое счастье старуха велела мне свернуть гусю шею, чтобы продать его гостям. Я хотел казаться своим, ну, вроде раб, который выполняет всякие мелкие поручения. А еще я вывалялся в перьях, чтобы выглядеть так, словно все время вожусь с гусями, и измазался гусиным… ну, вы понимаете. С таким мальчиком никого не потянет знакомиться! Но Ликена! Странно, что она не узнала меня сразу. Может, покрывало было слишком плотным?

— Она была под покрывалом?

— Да. Хотя она наполовину откинула его, беседуя с Эргоклом, и пышные черные кудри рассыпались у нее по плечам. На самом деле, она сидела возле Эргокла и говорила с ним, пока он ел! Он устроился за маленьким столиком во дворе, там было попрохладнее. Когда мужчина ест, женщине положено сидеть на кухне и не мешать, но Эргокла с Ликеной это, похоже, заботило не больше, чем глупая овца, разгуливающая по двору. Я так понял, им было о чем поговорить. Но овца все время путалась под ногами и, в конце концов, подняла страшный шум. Тогда Ликена отвела Эргокла в дом, а немного погодя вышла к колодцу. Она набрала воды в старую, треснувшую гидрию, вылила ее в кувшин, стоявший на столике, и велела мне отнести кувшин гостю. Я, верный роли домашнего слуги, налил Эргоклу воды, а остаток — глупой овце, которая вертелась под ногами.

— А потом?

— Потом я понял, что Ликена догадалась, кто я. Должно быть, она узнала меня, когда я говорил с овцой. Она подошла. Мы стояли на улице, стариков не было видно. Ликена спровадила их в пристройку, где когда-то держали старого осла.

— Ага! — воскликнул я. — Значит, старики всегда могут сказать, что ничего не видели. Это в какой-то мере правда.

— Наверное, ты прав. Они совсем не были любопытны. Не думаю, что в этой деревне слышали о пропавшем мальчике. А эти глухие немощные старики точно не знают последних новостей.

— Тонкое наблюдение, — заметил Аристотель. — Впрочем, к такому же выводу мог прийти кто-то еще. Старые глухие нищие, живущие в глубинке. В каком-то смысле, идеальная пара. А лачуга — идеальное место для тайных встреч.

— Что еще сказала Ликена? — спросил я.

— Она велела мне хранить деньги в кожаном мешочке на груди, вместе с талисманом. И немедленно ехать в Коринф. «Беги!» — сказала она. Моя мать, мол, хочет, чтобы я как можно скорее покинул Афины. И момент самый подходящий.

— Так почему ты не на корабле? Почему не последовал ее совету?

— Я последовал. Сначала я ехал на осле, но им было тяжело править, и большую часть пути я проделал пешком. Я был уверен, что уеду. Но чем ближе я подходил к Коринфу, тем больше сомневался. Я никого там не знаю, куда идти — тоже не знаю. Если пойду в услужение на корабль, со мной будут обращаться, как с рабом и использовать по-всякому. Если бы мне уже исполнилось восемнадцать! Или хотя бы семнадцать. А потом я подумал, как было бы здорово вновь увидеть маму и маленькую Хариту. И еще подумал, может, суд еще закончится хорошо? И вообще, я не должен бросать маму в беде. И я повернул обратно.

— И ты повернул обратно, — повторил Аристотель.

— Я пришел туда, где мне наняли осла, в двух шагах от дома Манто, и послал ей записку, а она передала, что меня разыскиваешь ты, Основатель Ликея. Возможно, это означало, что надо бежать. Но я решил прийти и поговорить с тобой.

— Непосредственный, достойный восхищения поступок, — проговорил Аристотель. — Хотя, возможно, несколько опрометчивый.

Некоторое время он молчал, задумчиво глядя на мальчика.

— Возникли непредвиденные трудности, — сказал он наконец, тщательно подбирая слова. — С тех пор, как ты в последний раз был в городе, по крайней мере, под именем Клеофона, положение изменилось. Прежде всего, Эргокл мертв.

— Мертв? Но это же здорово! Прекрасные новости!

— Может, да, а может, и нет. Я вынужден сказать, Клеофон, что, хоть я и одобряю твое решение вернуться и помочь матери… мачехе, этому желанию не суждено сбыться немедленно. Сейчас ты можешь навредить ей сильнее, чем прежде.

Аристотель поднялся.

— Ты должен незамедлительно уехать. И уедешь, — объявил он. — Денег на путешествие я тебе дам. Единственное — ты должен написать письмо. Возьмешь таблички и напишешь краткое послание, что, мол, с тобой все хорошо, что ты скоро напишешь и собираешься уехать из Эллады. Как только я узнаю, что ты в безопасности, я пошлю это письмо Гермии.

— О, нет! Я не могу принять от тебя деньги…

— Разумеется, можешь. Не докучай мне благодарностями, потом все вернешь. Я поручу тебя заботам Фокона. Вы оба пойдете в Пирей, как будто вы два раба. Понял?

— Да, но…

— Никаких «но»! Это нужно сделать, и как можно скорее. Фокон посадит тебя на корабль до любого из портов Коринфа и попросит какого-нибудь пассажира присмотреть за тобой до конца путешествия. Если, когда ты приедешь в город, тебе понадобится помощь, пойди к моему другу, я дам письмо. Но кроме него не обращайся ни к кому. Если же ты решишься уплыть из Коринфа, это будет лучше всего. Прошу тебя об одном: если получится, оставь весточку моему другу. И путешествуй под чужим именем. Только не называйся Симмием.

Клеофон изменился в лице:

— Но я ведь не смогу помочь маме…

— Написав это письмо и уехав подальше из Афин, ты окажешь ей неоценимую услугу. А если останешься, навредишь и ей, и себе. Скажут, что вы вступили в сговор и убили Эргокла. Ты подвергаешься страшной опасности, и беды Гермии лишь удвоятся. Чем больше обвинений предъявят ей, тем больше вероятность, что она умрет раньше срока. Лучшее, что ты можешь сделать для Гермии и для себя, — держаться от нее подальше.

— Но я мог бы остаться с Эфиппом, как мальчик-конюх…

— Нет. Это уже не безопасно. Тебя разыскивает кое-кто еще. Молодой мужчина, сильный и умелый, который столь же проницателен, сколь неутомим. Не пройдет и трех дней, как он тебя выследит. Повторяю, это будет страшное испытание как для Гермии, так и для тебя. Говорю же, ты должен ехать!

Речь Аристотеля, кажется, впечатлила Клеофона, вид у него был испуганный.

— Прости, — сказал Аристотель, в его глазах, устремленных на мальчика, была жалость и доброта. — Мне правда жаль препятствовать лучшим твоим побуждениям, которые я искренне ценю. Ты вырастешь и станешь хорошим человеком. Но ради собственного будущего, ты должен уехать. И последнее. Я скажу Фокону, что, если он почует слежку, или если корабля в Коринф придется ждать слишком долго, или если вас кто-нибудь узнает, пусть сажает тебя на первый же корабль из Пирея. Ну, теперь пойду к Фокону.