Рецепт на тот свет

Отродясь Маликульмульк не бывал в столь дурацком положении.

— Давид Иероним, бросьте мне, пожалуйста, шлафрок, он висит там, у двери, на гвозде, рядом с шубой, — сказал он.

— Вы боитесь предстать перед нами в ночной рубахе? — удивился Гриндель. — Да что это с вами?

— Нет, не боюсь… но холодно…

— Да у вас жарко, как в пекле! — чуть ли не хором возразили физик и химик.

Фрау Софи сообразила наконец, что ей делать. Она забралась под одеяло с головой и стала подпихивать Маликульмулька с постели той самой ножкой, которой он только что любовался.

— Мне холодно, — упрямо повторил Маликульмульк. — Поэтому хозяйка топит на совесть…

— Вот ваш шлафрок, ловите, — сказал Гриндель. — Георг Фридрих, что ты там делаешь?

— Я налетел на табуретку у постели и нашел свечу, — ответил Паррот. — Сейчас добуду огонь.

Маликульмульк ужаснулся — он знал, что сейчас произойдет.

Эти два друга, физик и химик, читали журналы по своему ремеслу, а благо в их распоряжении была хорошая лаборатория, могли повторить любое изобретение коллег. Так было и с добычей огня — вместо того, чтобы по старинке ударять кремнем о кресало и раздувать искры, упавшие на трут, они носили с собой в особых коробочках длинные лучинки с белыми головками, изготовленными из смеси сахара с бертолетовой солью, а также пузырьки с серной кислотой. Чтобы получить вонючее лиловое пламя, Парроту следовало окунуть белую голову в кислоту.

Он это и сделал, пока Маликульмульк путался впотьмах в прилетевшем шлафроке, широком, словно Рижский залив.

Фрау Софи, увидев в щелку страшный свет и ощутив гнусную вонь, взвизгнула.

И все стало ясно.

Паррот с Гринделем увидели ее накидку на полу, ее туфельки, а главное — увидели своего приятеля в пресловутом костюме Адама. Шлафрок с вывернутыми рукавами лежал у него на коленях.

— О мой Бог! — воскликнул Давид Иероним. — Мы, кажется, помешали…

— Мы, кажется, спасли этого пылкого любовника от смерти, — возразил Паррот. — Крылов, я не знаю и знать не хочу, кто ваша дама, но ее выслеживали совсем уж нагло — мы обнаружили внизу у вашей двери мужчину, который не желал пускать нас наверх и лез в драку. Он набросился на Давида Иеронима, повалил его в снег, я стал его оттаскивать, и он едва меня не пристрелил. Тогда пришлось стрелять и мне. Он силен, как медведь, вообразите — он отшвырнул меня, как щенка…

— О Господи… — по-русски прошептал Маликульмульк.

— Я готов съесть свои сапоги, если это не Эмиль Круме, — сказал Гриндель. — Его рябую физиономию с другой не спутаешь.

— Ты уверен, что успел его разглядеть? Вспышка от выстрела — это миг, меньше мига…

— Я уверен — я видел, как он дерется. Помнишь, я тебе рассказывал — в предместье был пожар, и он скрутил вора, который таскал вещи из горящего дома? А вор был настоящий Геркулес, какой-то бешеный плотогон.

— Значит, не ревнивый муж, а ревнивый любовник. Понимаете, Крылов? Одевайтесь. Кажется, дело серьезнее, чем мы думали. Мы заберем вас к себе, в аптеку.

— Да он уж давно ушел, — забормотал Маликульмульк. — И… вы понимаете…

Он указал на бугрящееся одеяло.

— Мы уйдем и дадим ей возможность уйти. Вот и все. Скорее! — приказал Паррот. — Что вы смущаетесь, как нимфа перед Зевесом?

Маликульмульк зашарил руками по полу, отыскивая чулки. На душе было прескверно. Он страх как не любил одеваться и раздеваться при посторонних — ему все казалось, будто их взгляды насмешливы и злы, а подставлять беззащитное тело под такие взгляды попросту опасно. Каждый должен оставаться со своей наготой наедине — вот и вся премудрость…

Гриндель, добрая душа, поднял свечу повыше, чтобы круг света сделался шире. И Маликульмульк весь оказался на свету — голый, с вывернутым шлафроком на коленях. Он согнулся, словно бы поиски чулок затянулись, и решительно не желал разгибаться.

— Поставь свечу на пол, — сказал Паррот другу и подошел к окну. — Гляди, ведь он не убрался. Он так и торчит на улице с санями.

— Уж не остаться ли нам тут до утра? — спросил Гриндель. — Если мы даже благополучно уведем Иоганна, то что будет с дамой?

— Мы прогоним его, — уверенно ответил Паррот. — Двух выстрелов, мне кажется, довольно, чтобы появился наконец полицейский патруль. Это же не Московский форштадт, куда полиция ходить не желает.

— Боюсь, что мы его до утра не дождемся.

Видя, что физик с химиком заняты видом, открывающимся из окошка, Маликульмульк торопливо натянул исподнее и чулки. На душе полегчало. Он подобрал с пола рубаху, влез в нее — и первым делом ухватил ломоть кулебяки. Он заслужил эту награду — и, обмакнув ломоть в сметану, откусил от него едва ли не полуфунтовый кус.

— Пожалуй, я перезаряжу пистолет.

— Ты не мог промахнуться.

— Я стрелял ему в правое плечо. Наверно, прострелил рукав.

Маликульмульк быстро, давясь, доедал кулебяку. Рот его был в сметане — и он норовил вычистить кулебячным ломтем плошку, чтобы ни капли не осталось.

Паррот обернулся.

— Вы еще не готовы?

— Сейчас, сейчас…

Простая мысль — отказаться уходить из дома и сказать об этом Парроту напрямик — Маликульмульку в голову не пришла.

Через несколько минут он собрался окончательно.

— Любезный друг, у вас лицо в сметане, — сказал Давид Иероним. — Где тут полотенце?

И сам старательно стер сметану с губ и щек приятеля.

— Сударыня, мы уходим, — сказал Паррот. — Коли угодно, можем взять вас с собой. Коли не угодно — запритесь хорошенько и останьтесь тут до утра.

Фрау Софи ничего не ответила.

— Вы можете также последить в окно — если преследователь ваш поблизости, мы его прогоним. Но мне кажется, что после стрельбы он поспешит убраться подальше. Может, я его действительно ранил…

Одеяло даже не шелохнулось.

— Идем, Крылов. Возьмите трость. С такой тростью вам бояться нечего.

Паррот спустился первым, Маликульмульк — следом, замыкал шествие Гриндель. Они вышли на улицу, огляделись — и никого не увидели.

— Вот тут стояли сани, — показал Гриндель, — сани простые, запряжка одноконная. После стрельбы этот человек упал в сани и, верно, потом хлестнул поводьями лошадь. Сани — в одну сторону, мы — в другую и к вам.

— В такое время мы не попадем в крепость, — вдруг сообразил Маликульмульк.

— Я думаю, ворота еще открыты. Прибавим шагу, — ответил Паррот.

— А если нет?

— Пойдем к Цитадели. Офицеры вас знают, впустят.

Вдруг Маликульмульку показалось, что он спит и никак не может выбраться из заковыристого сна. Явление фрау Софи, выстрелы какие-то, бегство из уютной, жарко натопленной комнатки среди ночи — нет, нет, видно, что-то было съедено несвежее, и миазмы перескочили из брюха в голову, вызвав там смятение и смешение лиц.

— Погодите, — сказал Гриндель. — Давайте-ка встанем за угол и немного обождем. Ведь этот ревнивец может вернуться. Совсем немного, друзья мои! По-моему, он где-то поблизости, этот Эмиль Круме…

— Разумно, — согласился Паррот. — Хотя я и сомневаюсь, что это он. Разве он женат?

— Я не знаю, на свадьбу меня не звали, хотя следовало бы, — усмехнулся Давид Иероним. — Я — на четверть латыш, он — наполовину, почти родственники. Но он мог завести себе подружку, как это обычно делается, какую-нибудь сорокалетнюю вдовушку-немку, чтобы потом жениться на ней.

Угол, из-за которого был виден Маликульмульков дом, имелся лишь один — к нему и отошли, встав вплотную к забору.

— Я уж не знаю, любопытно ли вам, Крылов, как идут поиски Теодора Пауля, — сказал Паррот. — А мы меж тем расспрашиваем людей и кое-что выяснили. Он действительно увивался вокруг Клерхен Преториус. Он очень хотел войти в это уважаемое семейство. И после того как мы не дали ему погубить герра Струве, он побежал именно туда. Уж что он наплел своим будущим родственникам — даже представить не могу, но больше его в крепости, кажется, не видели — значит, именно кто-то из Преториусов его вывез и спрятал.

— У них есть дом где-то на краю Московского форштадта, они сдают половину каким-то огородникам, — добавил Гриндель. — Место хорошее, недалеко от берега, напротив Звиргзденхольма, летом туда хорошо вывозить детей. И спрятать там можно хоть стадо слонов. Я думаю, наш Теодор Пауль именно там оказался. Ведь он не так много нажил в Риге друзей, к кому можно прибежать и сказать: я натворил дел, спрячь меня!