Рецепт на тот свет

И ведь покойная государыня отнюдь не визжала, она говорила спокойно, как полагается пожилой даме, а душа отзывалась на каждое слово предсмертным трепетом, а в уме колотилось одно слово: бежать, бежать! Из столицы — в Москву, оттуда — до самой Камчатки, и там лишь перевести дух. Примерно так и вышло — если сложить те версты, которые набрались, пока философ кружил по провинции, по ярмаркам, от одного картежного стола к другому, то хватило бы и до Америки…

— Стой! — крикнула ему княгиня. — Иль не слышишь? Вот Маша явственно говорит, что ты посылал ее выслеживать каких-то стариков в Николаевской богадельне!

Он был уже у двери, он знал — еще шаг — и можно спиной вперед вывалиться в темный коридор. Там полегчает.

И он сделал этот шаг. А потом еще два — и прислонился к стене коридора, ощутил ее затылком. Неподвластная философии плоть требовала: скорей, скорей, пока не стряслось беды!

Маликульмульк пошел прочь.

— Иван Андреич! — едва не плача, позвала Тараторка. — Это путаница, невнятица какая-то! Недоразумение! Брискорн — дурак! Ничего не понял, а прибежал, нажаловался! Дурак он! Иван Андреич, ступайте сюда скорее!

— А ты молчи! — прикрикнула на нее княгиня. — Наталья Борисовна, ступай, приведи его. Экая фря, слова ему поперек не скажи!

Это была самая, пожалуй, тихая и скромная из всех приживалок, обладавшая способностью мирить людей. Она выскользнула следом и догнала Маликульмулька уже у лестницы.

— Иван Андреич, извольте воротиться, — попросила Наталья Борисовна. — Гневаться изволят. Господин Брискорн встретил Машу где-то у Петровской церкви, одну, она ему Бог весть чего наговорила, чтобы оправдаться.

— Нет, — ответил Маликульмульк, — нет…

Это уж получалась комедия, а комедийную интригу он видел насквозь. Субретка Тараторка морочила голову герою-любовнику Брискорну, не иначе. Видеть-то видел, а страх все никак не проходил и требовал того единственного выхода из тела, который отчего-то был ему необходим. Позабыв о любезности, Маликульмульк устремился вниз, выбежал в Южный двор и ощутил немыслимое облегчение: успел! Было не до приличий.

Надо отнестись к этому философски, сказал он себе, именно так — философски, ибо изменить себя невозможно, и пусть все думают, что хотят. Отчего это человек должен прежде всего беспокоиться, что скажут ближние? Такие беспокойства хороши, может быть, в молодости. Они должны облететь, как шелуха, ибо в соблюдении множества приличий нет совершенно никакого смысла…

Он вошел в галерею, отворил дверь, затем поднялся по лестнице. Наталья Борисовна стояла у окна и очень смутилась от его взгляда. Она все видела… и что же теперь?.. Как будто она не знает устройства человеческого тела!

— Иван Андреич, пожалуйте к ее сиятельству, — очень тихо сказала Наталья Борисовна. — Когда вас не приведу — осерчают…

Она требовала милосердия. Пожалуй, философу следовало откликнуться и не губить простую женщину, не имеющую иного способа прокормиться, кроме как стать придворной дамой норовистой княгини.

На подступах к гостиной караулила Тараторка.

— Иван Андреич, миленький, не выдавайте меня! — взмолилась девочка. — Что я еще могла ему сказать? А сказала, что помогаю в розыске, — так он знаете как на меня поглядел?

Увы, беззвучно заметил Маликульмульк, и еще раз увы, эта любовь еще не миновала, Тараторке непременно нужно показаться Брискорну взрослой и зрелой девицей, а не дитятей, сбежавшей от мамок. А Брискорн, не забыв старой ссоры, и обрадовался. Он понял, что обращаться напрямую к канцелярскому начальнику — значит зря тратить время, ведь коли господин Крылов не справился со своими подопечными, Сашей и Митей, не смог их доставить на жительство в Московский форштадт, тем более он не способен быть строгим со взбалмошной девчонкой. Значит, на сей раз нужно адресоваться непосредственно к ее сиятельству. Вот и адресовался…

Ничего не ответив Тараторке, Маликульмульк пошел в гостиную.

Варвара Васильевна уже несколько остыла; не стояла, а сидела на диванчике и слушала Кузьминишну. Спина у Кузьминишны уже не разгибалась, и ей не нужно было почтительно склоняться к княгининому уху — оно само получалось. При явлении в дверях Маликульмулька няня поглядела на него с заметным испугом — опять, значит, подтверждала свой статус ветерана дворни и знатока всех сплетен. Иначе она жить не могла — как и большинство подневольного народа.

— Ну, будет, — сказала ей княгиня. — А ты, Иван Андреич, заруби на носу — я за Машу перед Богом и перед господином Сумароковым отвечаю, и все, что ей во вред, изничтожу. Понял? Теперь говори — на кой тебе потребовалась богадельня?

Маликульмульк задумался — что-то такое, совсем нелепое, Тараторка пыталась объяснить посреди улицы, что-то, связанное с рецептом окаянного бальзама.

— Иван Андреич, да там ведь живет Иоганн Валт, — подсказала Тараторка. — Тот, у кого поселился Абрам Кунце, когда пришел в Ригу с бальзамным рецептом! Помните, вы мне объясняли?

Девочка хитрила — теперь уж она не говорила напрямую, будто господин Крылов послал ее в разведку, теперь она все сводила к простой беседе. Ну конечно — Брискорна рядом нет, врать — некому.

— Да, — молвил Маликульмульк. — Разумно было бы допросить этого Иоганна Валта.

— И ты поручил это дитяти? — изумилась княгиня. — Ну-ка говори прямо — о чем ты просил Машу?

Маликульмульк уставился в пол.

Молчание было таким долгим, что до княгини стала доходить правда об этом несуразном деле.

— Марья Павловна, — строго сказала она. — Ну-ка винись! Велел тебе Иван Андреич искать Валта в богадельне или не велел? Отвечай прямо, единым словом!

— Иван Андреич в своем розыске самого важного не сделал! — ответила Тараторка. — Прежде всего следовало искать тот дом у Карловых ворот, где жил этот Кунце! Я ему толковала, толковала! И он… и он согласился!..

— И послал тебя искать этот дом?

— Так надо ж было сыскать! Ваше сиятельство! — Тараторка бросилась на колени перед диванчиком и ухватилась за княгинину шаль. — Как же иначе-то? Ведь дело — государственное, раз его сиятельству о том из столицы пишут!

Она так глядела снизу вверх, запрокинув растрепанную головку, в княгинины глаза, что та не выдержала — улыбнулась.

— Значит, Иоганн Валт жив? — спросила Варвара Васильевна. — Вот и славно. Точку в сем деле поставлю я, чтобы больше никто дурака не валял. Степашка, вели закладывать санки. Иван Андреич, поедешь со мной. А ты, сударыня, до самой Масленицы дома просидишь безвыходно! А коли согрешишь — и на Масленицу в замке останешься. Глаша, Фрося, одеваться!

Маликульмульк вздохнул с превеликим облегчением.

Сборы были долгие — княгиня пожелала взять с собой и вчерашнее печево с кухни, ей собрали две корзины. Канцелярский начальник боялся попроситься хоть на четверть часа в свою канцелярию, где ждали неотложные дела, и уже предвидел гнев Сергея Федоровича.

Наконец выехали — с корзинами еды и Степаном на запятках. Варвара Васильевна оделась просто — да и нехорошо наряжаться, когда исполняешь долг милосердия. Прохожие на улицах ее не узнавали, не кланялись и книксенов не делали, ехать было недалеко и почти по прямой. Санки свернули в проход меж Иоанновской церковью и Конвентом Экке, встали у скромного крыльца.

— Здесь, кажись, ваше сиятельство, — сказал Маликульмульк. — Позвольте…

Но княгиня отказалась от его помощи, зато велела взять корзины. Выйти из саней ей пособил Степан.

Богадельня — она богадельня и есть, как стариков ни обихаживай, запахи в ней царствуют разнообразные и неприятные. С кухни разит подгоревшими сальными тряпками, кислятиной, помоями, из комнат — еще того похуже. Николаевская богадельня невелика, не то что соседний Конвент Экке, приют престарелых вдов гильдейских купцов и мастеров, но по части ароматов запросто его обставит. Внизу, как водится, были обеденный зал и кухня, наверху жили убогие.

— Господи Иисусе, — сказала княгиня, боясь прикоснуться к перилам. — Сегодня же скажу князю — этот свинарник сто лет не мыли! Пусть свозит сюда ратсманов с бургомистрами! Иван Андреич, отыщи сейчас же смотрителя! А я пойду, раздам калачи с пирогами.