Рецепт на тот свет

Косолапый Жанно, сидя у прилавка в распахнутой шубе, все их пробовал и делал ученые примечания, при этом неоднократно вытер липкие пальцы о колено и полу сюртука. Маликульмульк наблюдал за аптекарем — как будто у того на лице написано, где в Московском форштадте спрятаны бочата с краденым бальзамом.

Лицо было по-своему примечательное — из тех некрасивых мужских лиц, которые женщины предпочитают идеальным физиономиям. Нос крупноват, синие глаза глубоко посажены, подбородок узкий и острый, улыбка — полумесяцем, зубы неровные, однако имеется странное обаяние — и оно заменяет красоту.

Косолапый Жанно потребовал еще сиропов и бутылочку пресловутого бальзама (Маликульмульк надеялся, что это и будет ворованный бальзам), а также указал, какие конфеты возьмет — каждого сорта по три фунта. Беньямин Готлиб послал ученика в задние комнаты — взять товар, который уже имелся на складе.

Вернулся ученик не один — вместе с ним пришли Клерхен и Лотхен. Преториус сразу представил их господину канцелярскому начальнику — пришлось вставать, кланяться, улыбаться, говорить обязательную ахинею. Косолапый Жанно проделал все это с известной медвежьей грацией.

На вид Клерхен была лет на десять помоложе брата, сходство имелось несомненное, но обаяние отсутствовало напрочь. К тому же мужчине идет быть высоким и плечистым, а для женщины это сомнительные достоинства. Лотхен, самая младшая, была не старше двадцати пяти — а у нее острая мордочка с длинноватым носиком была даже красива.

Клерхен принесла на пробу еще свежеизготовленных конфет — их как раз с утра мастерили из клюквы и подсушивали в печке. Косолапый Жанно сказал комплимент ее ручкам, в которых даже кислое лесное яблочко превратилось бы в сладчайшее лакомство. В гостиной Варвары Васильевны за такой пошлый комплимент бы высмеяли — а в аптеке он сошел за французскую придворную галантность высшей пробы.

Клерхен засмущалась, покраснела, но красоты ей это не прибавило. А ведь она знает, куда скрылся Теодор Пауль, подумал Маликульмульк, может быть — даже прячет его у себя, в каморке при девичьей спаленке. Живет она где-то поблизости… уж не дать ли поручение сбитенщику Демьяну?.. Хотя он может в последний миг проворонить нечто важное — как упустил и старуху Берениху, и сани с ворованным бальзамом.

И тут в аптеку вошел еще один человек, вошел с улицы и не поздоровался с Преториусом-младшим, только криво улыбнулся сестричкам Клерхен и Лотхен.

Он был бы не хуже лицом, чем Беньямин Готлиб — тот же подбородок, тот же чуть скошенный лоб, — но в детстве переболел оспой. Хвороба была делом обычным — и попорченные лица никого не удивляли. Дамы умудрялись замазывать оспинки белилами и запудривать, некоторые мужчины тоже пытались себя приукрасить. Но не этот — этому бы не удалось, оспа его попортила основательно.

Одет он был очень просто, а вот повадку имел уверенную. На вид ему было около сорока.

— Я сговорился — завтра нам привезут два пуда свиного жира и полпуда собачьего, — сказал он. — Нужно позвать старую Грету, чтобы как следует перемыла банки и приготовила котлы с мисками.

— Я сейчас пойду к ней, — вызвалась Клерхен. — Только оденусь.

— Да, фрейлен. А я поеду к Вольфу за горшками. Заказано двести больших и триста маленьких, этого хватит?

— Позови Вольфа к нам, Эмиль, — ответил Преториус-младший. — У Струве появились горшки для мазей с широким горлышком, нам тоже такие нужны. Нужно будет договориться. А потом поезжай в Гостиный двор, поговори с купцами о миндале — у нас кончаются марципаны.

Маликульмульк слушал с любопытством, а Косолапый Жанно допивал выставленные на пробу сиропы.

— Малиновый, вишневый, земляничный, земляничный парижский, цитрусовый, клюквенный, барбарисовый и ананасный, каждого по штофу, — сказал он. — Приготовьте все к завтрашнему дню, приедет человек из замка.

В конце концов, скоро Масленица, рассудил Маликульмульк, и все это добро непременно пригодится.

Затем он простился и вышел из аптеки Лебедя.

Дверь аптеки глядела в створ Конной улицы. Туда и пошел Маликульмульк, чтобы видеть чуть ли не целиком стоящее на углу здание. Он твердо решил дождаться Клерхен. Она с такой готовностью собралась идти за старой работницей — не может быть, чтобы это не имело подоплеки. Выйти из аптеки под благовидным предлогом — и навестить любовника! Чего же проще? Если только она действительно не прячет его в своем доме — кто их, девиц, разберет…

И она действительно вскоре вышла — в теплом капоре, так что даже лица не разглядеть, и в какой-то старомодной накидке на манер теплого салопа. Оглянувшись по сторонам, постояла немного — и пошла по Сарайной улице в сторону Петровской церкви. Шагала она уверенно и быстро, Маликульмульк едва за ней поспевал.

Они пересекли Известковую улицу, миновали памятную Маликульмульку музыкальную лавку, и уже виднелся над крышами причудливый краснокирпичный фронтон Иоанновской церкви.

По левую руку был проход между церковью и Конвентом Экке — прибежищем одиноких вдов, он через каменные ворота вел в сквозной двор, через который можно было удобно выйти на Большую Кузнечную. И из этого-то прохода выскочила компания — две девицы, один парнишка лет четырнадцати. Маликульмульк не обратил бы внимания, если бы компания не совещалась громко по-русски. А как уловил звуки родной речи — так повернулся и увидел Тараторку.

Она тоже его увидела, сперва растерялась, потом кинулась к нему и заговорила, как всегда, поспешно и пылко:

— Иван Андреич, миленький, вы только ее сиятельству не сказывайте! Мы не из баловства, мы для дела! Мы ведь отыскали его, Иван Андреич! Ей-богу, он там, он жив, с ним говорить можно!

— Кто жив, с кем говорить можно? — спросил ошарашенный Маликульмульк.

— Иоганн Валт! Иван Андреич, он только по-немецки плохо понимает, нужно взять с собой латыша…

Поповна Лиза со своим братцем подойти не решились, а отошли к церковным дверям и были готовы в любую минуту удрать через двор.

— Какой Валт, какой латыш? Вы, Марья Павловна, последнюю совесть потеряли! — Маликульмульк попытался изобразить праведный гнев, но недаром они столько репетировали вместе — Тараторка худо-бедно могла отличить актерскую игру, тем более — его игру, от настоящего возмущения.

— Тот самый латыш Иоганн Валт, у которого жил Абрам Кунце! Мы нашли его дом у Карловских ворот! Но он уже старенький, его жена умерла, и дети умерли, и он живет в Николаевской богадельне, вон там! — она указала рукой на каменные ворота. — Иван Андреич, непременно нужно сказать его сиятельству — богадельню хотят закрыть! Нельзя, чтобы закрыли!

— Вот сама и скажи.

— Я не могу!

— Немедленно домой! — грозно сказал Маликульмульк. — Немедленно!

Тараторка попятилась, и тут между ними пропихнул свою тачку с бочкой бородатый водовоз. За водовозом шли плотники с топорами и пилами, за ними — человек с ведерком дегтя. Маликульмульк, как ни был равнодушен к виду своей одежды, посторонился — отчищать деготь от шубы радость сомнительная. А ловкая Тараторка исчезла. Скорее всего, кинулась наутек через двор и прихватила с собой своих новых друзей.

Маликульмульк, очень недовольный такой встречей, стал высматривать, куда подевалась Клерхен. Но и Клерхен пропала. Он постоял, задрал голову, словно надеялся прочитать на причудливом фронтоне какое-то мудрое слово, вздохнул, повернулся и пошел назад.

Нужно было заглянуть к Видау и узнать, согласны ли дамы покататься на санках. Иначе Варвара Васильевна покою не даст.

У дверей он оглядел, насколько мог, шубу и смахнул с левого бока опилки. Хорошо еще, что не деготь, подумал он и сам себе удивился — забота об одежде в последние годы была ему совершенно незнакома.

Его встретил швейцар — не хуже, чем в столичном богатом доме. И даже одет он был как французский маркиз, и волосы у него были причесаны в две букли и напудрены, и на ногах — безупречной белизны чулки и туфли с дорогими пряжками. Маликульмульк попросил доложить о себе и получил ответ: господа не принимают из-за болезни старшего господина Видау.