Рецепт на тот свет

— О фрейлен Беренс. В замужестве она стала Видау.

— Она была женой кого-то из Видау? — спросил Паррот.

— Она вышла замуж за старого Видау. Да, он был тогда вдовцом, у него сыновья выросли почти взрослые, но как он ее любил! Она согласилась стать его женой — и была счастлива, это знали все. Довольно было увидеть их рядом… Герр Крылов, есть женщины, которым нравятся молоденькие мальчики, вроде Давида Иеронима, а есть женщины, которым нужно, чтобы их любил зрелый мужчина…

Тут Паррот хмыкнул, а Гриндель засопел.

— Когда начиналась навигация и приходили суда с дорогими тканями и кружевами, Анна Матильда покупала все, чего хотела, она не знала отказа, Мельхиор Видау при мне говорил ей: сердце мое, бери все, бери весь бархат, что видишь в лавке, чтобы ни у кого больше в Риге не было такого платья. Я помню этот бархат бирюзового цвета, он удивительно шел к ее глазам и к светлым волосам… — старый аптекарь улыбнулся мечтательно и вмиг помолодел.

— Что же с ней стало? — спросил Маликульмульк.

— Умерла. У нее была первая беременность, и плод развивался неправильно. Медицина может многое — только при таком развитии плода она бессильна, герр Крылов. Говорят, она страшно мучилась и кричала. А бедный Видау в соседней комнате рыдал, как дитя. Его не пускали к ней почему-то… Но странно, что эта женщина вдруг назвалась именем Анны Матильды, да еще ее девичьей фамилией, это воистину странно. Может быть, она не в своем уме?

— Мне тоже так показалось, герр Струве.

— Я видывал сумасшедших. Кем они только себя не воображают! Наверно, старая фрау когда-то завидовала красоте Анны Матильды. С женщинами это случается. Ну так откуда взялась самозванка?

— Я не знаю, откуда, я только знаю, где ее нашли. Она ночью шла по льду Двины со стороны устья, одетая в красный бархатный шлафрок и комнатные пантуфли. А было довольно холодно.

— О мой Бог!.. Так она действительно сошла с ума?

— Она вела себя очень странно. Когда ее удалось привести в дом, я спросил ее, как она себя чувствует. И получил ответ: «Благодарю, отвратительно».

— Но она ведь сказала чистую правду, — вмешался Паррот. — Это не свидетельствует о безумии. Кто бы себя чувствовал хорошо после такой прогулки?

— Затем — она не сразу назвала свое имя, она очень не хотела его называть — и вдруг решилась…

— Потому, что это не ее имя! Но что было потом? Она представилась — а дальше? — нетерпеливо спросил аптекарь.

— Ее напоили сбитнем с мадерой, и она заснула, положив голову на стол.

— Сбитень… — произнес, вспоминая, Гриндель. — Знаю, пробовал, но при чем тут мадера?

— Когда сбитенщики готовят ее для себя, то добавляют довольно много, — объяснил Маликульмульк.

— У вас был там при себе сбитенщик?!

— Да.

Гриндель и герр Струве переглянулись.

— Любопытный способ выслеживать аптекарей, ворующих бальзам у Лелюхина, — задумчиво сказал Паррот. — Напрямую влияет на результат вылазки.

Аптекарь и Давид Иероним были, кажется, того же мнения.

Маликульмульк даже немного растерялся — пил он мало, в пьянстве его до сих пор не обвиняли, а после ночного торчания под амбаром горячительный напиток полезен для здоровья.

— Нет, я не был пьян, — наконец ответил он. — Я видел своими глазами, как бочата с бальзамом укладывали в сани. Но выследить эти сани нам не удалось из-за фрау Беренс, или кто там она на самом деле. Она сбежала из дома, где ее приютили, и украла тулуп с валенками. Я видел ее, когда она переходила реку, догнать не удалось. Она скрылась, как призрак, на берегу между амбарами, и сторожа клянутся, что не видели ее.

— А вы уверены, что это был не призрак? — спросил герр Струве.

— Уверен. Если бы призрак пил материальный сбитень с мадерой, напиток бы вылился на пол, — сказал Маликульмульк с такой уверенностью, будто каждый день угощал привидения горячительными напитками. — Благодарю вас, герр Струве. А теперь позвольте откланяться — я еще хочу зайти к Видау. Ее сиятельство велела пригласить фрау Софи на прогулку, приказала заложить свои большие сани — не смею ослушаться.

— Погодите, — Паррот вышел из-за стола с хрупким сооружением. — Отчего вы не спрашиваете меня, Крылов, к чему привели поиски Теодора Пауля?

— Оттого, что не хочу вводить вас в соблазн, Паррот, — ответил Маликульмульк. — Я спрошу — и вы начнете проповедовать с ученым видом, любуясь своей особой, а это — грех.

— Вы с Гринделем словно сговорились, — ледяным тоном произнес Паррот.

— Я где-то вычитал басенку. Если ты идешь по улице и один человек говорит тебе, что ты пьян, — не обращай внимания. Но если говорят десять человек — иди домой и проспись, — без лишней вежливости брякнул Маликульмульк.

— Не ссорьтесь, молодые люди, — призвал герр Струве. — Будь я красавицей, из-за которой вы готовы подраться, я сказал бы: успокойтесь, я вас всех люблю! И я действительно вас люблю, Бог мне свидетель… я уже в тех годах, когда лишь это имеет значение — способен ты любить людей или уже не способен…

Маликульмульк вспомнил Видау, который, кажется, пришел к тому же мнению — старца Видау, окруженного веселой молодежью, на которого красавица Софи — и та смотрит влюбленными глазами.

— Я не ссорюсь, — первым заговорил Паррот. — Я хочу лишь сказать этому господину, что обошел ближайшие аптеки и выяснил, на ком собрался жениться наш Теодор Пауль. У Преториуса есть две дочки, старшая — сущий крокодил. Вот ее он и выбрал.

— Преториус сошел с ума, если хочет отдать этому голодранцу свою Клерхен и аптеку Лебедя в придачу, — сказал герр Струве. — Не слушайте его, милый Иоганн, кто-то подшутил над Георгом Фридрихом. Я уже говорил ему, что это невозможно.

— Аптека Лебедя? — переспросил Маликульмульк. — Весьма любопытно…

— А что ж любопытного? Еще не было случая, чтобы аптекарская дочка осталась без жениха. Клерхен не должна хвататься обеими руками за первого встречного. Я вам вот что скажу — если бы я помер, не успев продать свою аптеку Давиду Иерониму, то и у моей безутешной вдовы тут же собрались бы под дверью кавалеры! А ведь ей уже шестьдесят! И знаете — она бы полгода спустя стала чьей-то молодой женой!

— Живите долго, милый учитель, — сказал Гриндель. — Живите столько, чтобы у вашей вдовы не нашлось ни одного жениха.

Маликульмульк задумчиво смотрел на ряды фаянсовых банок и бутылок. Аптека Лебедя… аптека шутников… ну-ка поглядим, как они будут шутить с начальником канцелярии его сиятельства…

Он позволил напоить себя горячим отваром шиповника и откланялся. Давид Иероним проводил его до дверей, Паррот же только кивнул и попрощался очень кратко. Паррот был обижен — или же нарочно выказывал обиду. Маликульмульк решил, что скорее — нарочно.

Аптека Лебедя была почти напротив аптеки Льва — каких-то сорок шагов наискосок через Сарайную.

А сейчас на сцене появляется Косолапый Жанно, решил Маликульмульк, тот Косолапый Жанно, лентяй и обжора, о котором рижане уже знают главное: князь Голицын держит его при себе из жалости и для развлечения. Пусть так. Тем более что — почти правда.

Он вошел и увидел за прилавком знакомца — Беньямина Готлиба Преториуса. Этот аптекарь был еще сравнительно молод — под сорок, но не вел дела самостоятельно — настоящим хозяином тут был его отец, Фридрих Даниэль. Если верить Парроту, Теодор Пауль ухаживал за сестрой Беньямина Готлиба и рассчитывал, что его возьмут в дело. Аптека — такое заведение, что необходимо всегда, а город понемногу растет, и если когда-нибудь снесут устаревшие укрепления, то расти будет быстро и бурно.

— Добрый день, герр Преториус, — сказал Косолапый Жанно. — У ее сиятельства маленький прием в замке, нужны конфеты всех сортов и сладкие сиропы. Я хочу выбрать самое лучшее.

Во всякой аптеке было не менее полусотни видов конфет — на выбор. Их можно было заказать в любом количестве. Беньямин Готлиб тут же стал доставать и выкладывать из банок на тарелку медовые конфеты с фруктами, ромовые конфеты с орехами и с изюмом, ягодные конфеты в белой и в розовой глазури, ягодные шоколадные конфеты и даже конфеты из вареного картофеля — самые недолговечные.