Иллюзия убийства

— Энни Оукли — лучшая из всех, кого я видела. [30]Как этот австралиец может утверждать, что ему нет равных, если он от кого-то потерпел поражение?

— Дорогая Нелли, это шоу-бизнес. Австралиец может говорить что угодно. Кроме того, у другого снайпера возникла проблема с осознанием самого себя в качестве личности, после того как он восстал из мертвых, и сейчас этот стрелок не выступает. Что касается ловли пуль зубами… — Фон Райх скептически улыбается.

— Вы знаете, как он делает это?

— Конечно.

— Правда? Расскажите мне, пожалуйста.

Он грозит мне пальцем.

— Нет-нет-нет. Иначе вам будет неинтересно.

Думаю, он прав. Лучше я своими глазами увижу этот фокус и сама отгадаю, как он делается, чем знать наперед его секрет.

Когда австралийцы проходят мимо, мне кажется, что жена сейчас влепит пощечину ассистентке, но она только злобно шипит: «Сучка».

Я киваю на них фон Райху:

— Это утверждение помогает понять суть отношений между сторонами.

В час дня мы отплываем, и я стою на носу парохода, раздираемая противоречивыми эмоциями. Я снова в пути. Путешествие продолжается. Но я знаю, что тайна, окружающая слова Кливленда, сказанные им в Порт-Саиде, последовала за мной, и меня до смерти утомляет отбрасываемая ею тень. Сейчас, когда Египет остался позади за тысячи миль, я решила не ввязываться ни в какую игру, в которой участвуют Фредерик, Сара или кто-либо еще.

Когда я вернусь в Штаты, поставлю этот вопрос перед послом Великобритании в Вашингтоне и попрошу его связаться с Амелией, той самой, чтобы отдать ей странный ключ, спрятанный в каблуке моего ботинка.

Вся эта печальная история не только лишила меня радости путешествия, но и нагнала черные тучи надо мной, грозящие сорвать мой план — совершить кругосветное путешествие менее чем за восемьдесят дней. Кроме того, я знаю еще одну простую истину: когда кто-то втягивает тебя в игру, имея на руках все козыри, ты обязательно проиграешь.

Поэтому я просто сосредоточусь на своих репортажах. Буду писать о путешествии и закончу его вовремя. Я не стану никому наступать на ноги и искать приключений на свою голову.

Как я могу навлечь на себя несчастье, если буду заниматься только своим делом?

40

Хью Мердок выходит из ванной в своей каюте и попадает в осиное гнездо.

— Да прекратите вы наконец! Часами цапаетесь как две кошки.

— Прогони эту сучку, и я буду жить спокойно, — настаивает его жена Айрин.

— Иди в свою каюту, — говорит Хью ассистентке Цензе.

Та обвинительным жестом показывает на его жену:

— Она засадила меня в каюту чуть ли не на дне трюма. Моими попутчиками будут рыбы.

— Хорошо бы, чтобы ими были акулы, — шипит Айрин.

Женщины обмениваются ядовитыми взглядами, прежде чем ассистентка уходит.

— Я разведусь с тобой, как только мы вернемся домой, — грозит Айрин мужу. — Ты взял с собой эту шлюшку, чтобы унизить меня. Она подкатывает к тебе как раз перед нашим отъездом из Австралии, и ты тратишь наши последние деньги ей на билет. Она не умеет стрелять, она не умеет…

Хью отмахивается от нее.

— Остынь, здесь что-то может произойти.

— Что-то? Уже много чего произошло и кроме твоих измен. Ты не просто плохой муж, ты плохой игрок и плохой бизнесмен. То, что не проиграл в карты, ты ухлопал в эту идиотскую затею с освоением земель в какой-то глуши. У нас нет ни гроша за душой, у нас нет денег на дорогу домой. Нам нечем заплатить за гостиницу, когда причалит этот чертов пароход.

Не обращая на нее внимания, он становится у иллюминатора, прикусив губу.

— Что с тобой? — спрашивает Айрин.

— На борту есть некто, кого я знаю.

— Какая-нибудь бабенка, с которой ты спал? Я не удивляюсь, учитывая, сколько сучек ты затащил в кровать.

Он поворачивается и смотрит на нее в упор.

— Ты не понимаешь. Человек, которого я видел, может решить все наши проблемы.

— Наша проблема в том, что мы разорены.

— Я об этом и говорю. Здесь пахнет деньгами.

Айрин остывает.

— Говори яснее.

Он криво усмехается.

— Что-то здесь затевается, и пахнет деньгами. Немного я хочу прибрать себе.

— Ты хочешь сказать — нам.

Часть шестая

ДЕНЬ ТРИДЦАТЬ ПЕРВЫЙ

Против муссона

41

В Малаккском проливе сначала так влажно и жарко, так душно и стоит такой плотный туман, что все начинает ржаветь, даже ключи в кармане, а зеркала так потеют, что в них не видно отражения. Потом ветры, которые называются муссонными, набирают силу, и море наказывает нас, когда мы плывем к портам Пинанг, Сингапур и Гонконг. Из-за встречного ветра мы идем медленнее, чем я рассчитывала.

Я работаю над репортажем о Коломбо, который отправлю в редакцию, и над разделом о нем же в секретном дневнике, который веду. Я описываю все события, что произошли с того момента, как увидела мистера Кливленда, когда он ранним утром покидал пароход в первый день стоянки в Порт-Саиде.

Если улечу за борт по какой-либо причине, я не хочу, чтобы его последняя воля умерла вместе со мной. Кроме того, я слишком мелкая сошка, поэтому вряд ли быстро найдут и повесят моего убийцу, если окажусь в морской пучине по злому умыслу, а не по воле Создателя. И здесь вся надежда на мой дневник — лишь бы он попал в хорошие руки.

Тяготы океанского путешествия вскоре начинают сказываться, и почти все пассажиры скрываются в каютах, пряча от остальных свои страдания, — морская болезнь становится эпидемией.

За ужином первый помощник капитана делится впечатлениями о том, как мучаются пассажиры от морской болезни, грозящей скрутить и капитана. Я слушаю, потому что не могу не слышать, но потом рассказы о несчастных пассажирах вынуждают меня выбежать наружу, к перилам. После того как меня выворачивает наизнанку, я решительно возвращаюсь в ресторан к своей тарелке, намеренная не давать болезни повелевать мной.

Я удивляюсь, как Сара может оставаться в душной каюте и только изредка выходить на палубу вдохнуть свежего воздуха. Я все никак не могу понять, почему она делает тайну из своего присутствия на борту, но сейчас у меня нет сомнений, что ее путешествие неким образом переплетается с событиями в Порт-Саиде. Моему носу хочется и дальше соваться в это дело, несмотря на данную клятву быть в стороне от чужих интриг, но в данный момент мне не до того. Когда мне изредка попадается на глаза Фредерик, я замечаю: его, как и всех, мучают приступы тошноты, — и я тайно радуюсь, что справляюсь с ней несколько лучше, чем великий охотник.

Гигантские валы, несущиеся по океану во время муссона, невероятно красивы. У меня захватывает дух, когда, сидя на палубе, я наблюдаю, как пароход вздымается вверх на волне, потом ныряет вниз, словно намереваясь погрузить нас на самое дно.

В момент умопомешательства я влюбляюсь в восхитительную обезьянку в Пинанге и не задумываясь покупаю ее. Продавец заверил меня, что она не кусается, но вскоре я обнаруживаю, что у маленькой зверушки нрав хуже, чем у Медузы: мне пришлось спасаться от нее бегством, после того как я совершила оплошность, открыв клетку, в которой ее швыряло туда-сюда из-за качки.

Ночью волны устрашающе перекатываются через палубу, и мою каюту заливает; правда, кровать остается сухой. Я лежу в ней, и меня охватывает страх, а вместе с ним странное чувство удовлетворения. Мне кажется, что пароход непременно утонет, и тогда никому не будет дела до того, совершила ли я кругосветное путешествие за семьдесят пять дней или нет. Эта мысль потому кажется утешительной, что я сомневаюсь, смогу ли совершить его даже за сто дней.

Тут мне приходит в голову, что я в любом случае не смогу изменить заданный ход событий — пойдет пароход ко дну или останется на плаву. Поэтому я засыпаю, убаюканная плещущейся водой на полу каюты, и сплю крепким сном до самого завтрака. Когда выглядываю из каюты, судно натужно бороздит неспокойное море, но палуба свободна от воды, хотя еще не высохла.