В гостях у Жюля Верна

Нелли Блай

В ГОСТЯХ У ЖЮЛЯ ВЕРНА

Месье и мадам Жюль Верн, сопровождаемые мистером Р. Шерардом, парижским журналистом, стояли на платформе и ожидали нашего прибытия.

Увидев их, я почувствовала то, что не могла бы испытать ни одна женщина в подобных обстоятельствах. Не знаю, испачкалось ли мое лицо в дороге, была ли в порядке прическа. Я с сожалением подумала, что если бы ехала на американском поезде, то смогла бы привести себя в порядок en route [1], так что, выйдя в Амьене и оказавшись лицом к лицу со знаменитым писателем и его очаровательной женой, выглядела бы как женщина и была бы такой же опрятной, как если бы принимала их у себя дома.

Но для сожалений времени было мало. Они подошли ко мне, и в ту же секунду я забыла о своем растрепанном виде, настолько теплым оказалось их приветствие. Красивые глаза Жюля Верна широко открылись — в них читались интерес и доброта, а мадам Верн встретила меня словно дорогую подругу. Не было чопорных формальностей, способных остудить доброту сердец; радушие проявилось с очаровательной любезностью, так что, прежде чем я провела достаточно времени в их обществе, они уже завоевали мое бесконечное уважение и привязанность.

Господин Верн направился к ожидавшим нашего прибытия экипажам, а мадам Верн шла рядом со мной, с улыбкой оглядывая меня с ног до головы, что на языке глаз, обычном языке всего животного мира, почти одинаковом для человека и зверя, означает: «Я рада встретить вас и очень сожалею, что нам не удастся поболтать». Мистер Верн элегантно помог своей супруге и мне забраться в двухместную карету, тогда как сам сел вместе с еще двумя джентльменами в другой экипаж. Оказавшись наедине с мадам Верн, я почувствовала себя крайне неловко, поскольку не могла говорить с нею.

Ее знание английского ограничивалось словом «Нет», а мое знание французского — словом «Oui» [2], и наше общение свелось к нескольким извиняющимся дружелюбным улыбкам, прерывавшимся редкими пожатиями рук. Мадам Верн — несомненно, весьма очаровательная женщина, и даже в столь неловком положении она делала все возможное, чтобы изменить его к лучшему.

Время шло к вечеру. Пока мы ехали по улицам Амьена, я с удивлением любовалась огнями больших магазинов, прелестным парком и многочисленными кормилицами, толкавшими перед собой детские коляски.

Когда наша карета остановилась, я вышла первой и подала руку мадам Верн. Мы оказались на широком, ровном тротуаре перед высокой каменной оградой, за которой я заметила остроконечные очертания дома.

Мистер Верн немного отстал от нас. Он поспешил к месту, где мы стояли, и открыл дверь в каменной стене. Войдя в нее, я оказалась в маленьком мощеном дворике, по всему периметру окруженном оградой и стенами дома.

Подскочила поприветствовать нас крупная черная косматая собака. Она прыгнула на меня, ее добрые глаза светились переизбытком чувств, и я, хотя люблю собак и оценила столь нежный прием, испытывала некоторые опасения, что столь чрезмерная демонстрация дружеского расположения может унизить мое достоинство, повергнув на землю на самом пороге дома знаменитого француза.

Мистер Верн, очевидно, понял мое состояние, отдал собаке короткую команду, и та, жалко опустив хвост, отправилась в одиночестве обдумывать свое поведение.

Мы поднялись по мраморным ступеням к вымощенной черепицей оранжерее, щедро уставленной различными растениями, что, однако, не создавало ощущения загроможденности, поскольку можно было разглядеть и оценить красоту каждого цветка. Мадам Верн провела нас в большую гостиную, темноватую в ранних сумерках зимнего вечера. Она сама подбросила вязанку сухих дров в широкий камин.

Тем временем мистер Верн поспешил освободить нас от верхней одежды. Не успел он это сделать, как в очаге уже с треском разгорелось пламя, отбрасывавшее мягкий, теплый свет в темную комнату. Мадам Верн подвела меня к креслу, стоявшему возле самого камина, а когда я села, заняла место в кресле напротив. Отогревшись, я спокойно осмотрелась.

Комната оказалась просторной, с обитыми драпировкой стенами, увешанными картинами, и мягким бархатным ковром; левую половину ее еще можно было разглядеть, но там, где начинался деревянный полированный пол, сгущалась темнота. На каминной полочке, как раз над головой мадам Верн, я заметила небольшие бронзовые статуэтки; когда языки пламени, жадно лизавшего сухое дерево, поднялись выше, я смогла разглядеть еще одну статуэтку в углу. Все кресла были искусно обиты очень дорогим парчовым шелком. Они стояли полукругом перед камином, расступаясь только перед маленьким столиком, на котором размещались несколько высоких серебряных подсвечников.

Подошел грациозный белый ангорский кот и потерся о мои ноги, но потом, увидев свою очаровательную хозяйку, сидевшую напротив, направился к ней и нахально забрался на колени, уверенный в радушном приеме.

Ближе всех ко мне оказался мистер Шерард. За ним расположился месье Жюль Верн. Он сидел на краешке кресла. Его снежно-белые волосы, несколько длинноватые и тяжелые, находились в художественном беспорядке. Окладистая борода, соперничавшая белизной с волосами, покрывала всю нижнюю часть лица, но блеск больших глаз, затененных густыми белыми бровями, быстрота речи и проворные движения крепких белых рук — все это свидетельствовало о жизненной энергии и воодушевлении.

Лондонский корреспондент сидел ближе всех к хозяину дома. Мадам Верн, дав коту какое-то лакомство, гладила его размеренными движениями белой руки, и улыбка не сходила с ее чувственных алого цвета губ; при этом она медленно переводила яркие черные глаза со своего супруга на меня.

Она была самой очаровательной из всех, собравшихся у камина. Представьте себе безукоризненной белизны энергичное лицо, гладко зачесанные белоснежные волосы, собранные в пучок на изящной голове, красиво посаженной на полных плечах. Добавьте сюда прелестно очерченные губы, ослепительную улыбку, большие очаровательные черные глаза — и у вас будет некоторое представление о красоте мадам Верн.

В тот день, когда она принимала меня, мадам Верн была одета в котиковый жакет и потертую муфту, а на ее седой голове красовалась маленькая черная бархатная шляпка. Когда дома она сняла верхнюю одежду, я увидела ее в муаровой юбке с боковыми складками, заложенными вперед, и прямой блузке, очень хорошо подходившей к ее невысокому росту и полной фигуре. Лиф был выполнен из черного шелковистого бархата.

В мадам Верн было, по моей оценке, не больше пята футов двух дюймов роста [3], тогда как мистер Верн достигал пяти футов пяти дюймов [4]. Говорил Верн быстрыми отрывистыми фразами, а мистер Шерард своим ленивым чарующим голосом переводил мне всё, что говорилось.

— Был ли мистер Верн когда-нибудь в Америке? — спросила я.

— Да, однажды, — перевели мне его ответ.

— Но только несколько дней, и за это время успел повидать Ниагару. Я всегда очень хотел приехать еще раз, но состояние здоровья не позволяет мне совершать долгие путешествия. Я стараюсь встречаться с каждым вернувшимся из Америки и чрезвычайно высоко ценю сотни писем, ежегодно получаемых мною от американских читателей. В Калифорнии, например, есть один человек, пишущий мне уже много лет. Он сообщает новости о своей семье, своем доме и округе, словно бы я был его другом, а мы тем не менее никогда не встречались. Уговаривает меня приехать к нему в гости. И у меня нет другого такого страстного желания, кроме как увидеть вашу страну от Нью-Йорка до Сан-Франциско.

Я спросила:

— А как родилась у вас идея романа «Вокруг света в восемьдесят дней»?

— Я нашел ее в газете, — услышала я в ответ. — Однажды утром раскрыл номер газеты «Век» [5] и увидел там дискуссию о подобном путешествии, а также расчет, убеждающий, что таковое можно совершить за восемьдесят дней. Идея мне понравилась, я начал обдумывать ее и обнаружил, что в газетном расчете не принята во внимание разница меридионального времени, и этот нюанс, подумалось мне, можно положить в основу сюжета. И я стал работать над романом. Если бы не было подобной развязки, мне бы, вероятно, и не пришло в голову написать такую книгу.