Усадьба (СИ)

Я в этот момент не выдержала и вошла в кухню:

— Зачем вы лжете? – спросила я, внимательно глядя в глаза девушки.

Та смешалась, покраснела и начала заикаться от волнения:

— Простите, Лидия Гавриловна, я просто… просто…

— У вас, кажется, полно дел, Даша, идите.

Та сделала книксен и поспешно вышла.

— Не серчайте, барышня, - сказала Аксинья секундой позже, продолжая заниматься своими делами, - Дашутка любит приврать да приукрасить. Не со зла она.

Я ничего не ответила и ушла.

Прощание с Максимом Петровичем состоялось через двое суток после его смерти. Похоронили его на Масловском кладбище, рядом со второю женой. Гостей, приехавших проводить Эйвазова в последний путь, было очень много.

Приехала даже Ольга Александровна, наша начальница, и прочла, встав у свежей могилы, недлинную, но трогательную речь, а под конец расплакалась – крепко обняла Натали и долго еще утешала ее, говоря какие-то слова. Я же держалась с начальницей холодно: разве могла я простить ей ее ложь и манипуляции? Вероятно, заметив мою холодность, Ольга Александровна и сама разговаривала со мной мало. Лишь раз, уже перед самым отъездом, она отошла от официально-наставительного тона:

— Быть может, вам все же написать Платону Алексеевичу, Лиди? Ведь и вам, должно быть, сейчас нелегко?

— Благодарю за заботу, но я справлюсь, - ответила я с вежливо-отстраненной улыбкой.

Для себя я давно решила, что никогда и не при каких обстоятельствах не попрошу ничего у Платона Алексеевича, и слово свое я была намерена сдержать.

— Да, я не сомневаюсь… - вздохнула Ольга Александровна и посмотрела на меня уже строже. – Что ж, m-lle Тальянова, не забывайте, что выпускной экзамен ваш состоится в конце июня, и я искренне надеюсь, что время здесь вы проводите за учебниками. Я всячески поощряю вашу помощь подруге, но поблажек во время экзамена все равно не ждите.

Разумеется, экзамен и учебники это было последнее, о чем я думала в эти дни.

Что касается моего отношения к Лизавете, то не могу сказать, что я симпатизировала ей. Но все же что-то похожее на жалость просыпалось во мне, когда я видела, каким бледным и запуганным приведением она ходит по дому, и когда на кладбище в нее едва ли не тыкали пальцем, вслух называя мужеубийцей, ведьмой и отравительницей. Перед похоронами я сама просила ее не ехать в церковь и на кладбище, но Лизавета лишь покачала головой безучастно:

— Я не могу не попрощаться. Я перед ним очень виновата.

В чем виновата? – часто задавалась я вопросом после. – В том, что обманывала мужа с Ильицким, или в чем-то большем? И что сказала она Максиму Петровичу такого, что тот не совладал с собой настолько, что принялся ее душить? Кого или что он велел ей не трогать?

Глава XXV

На следующий после похорон день гости начали разъезжаться, а к вечеру дом окончательно стих, погрузившись в траур, в котором ему суждено было оставаться еще долго.

На это утро была намечена поездка в Псков – к нотариусу, для открытия завещания Максима Петровича. Слава Богу, что Лизавета хотя бы туда не рвалась – этого бы домашние просто не вынесли: поехали лишь Ильицкие и Натали с братом.

Мы же с Андреем и князем Орловым завтракали втроем – Эйвазова к завтраку не спустилась. За столом висела тишина, и говорить никому не хотелось – трудно было поверить, что всего несколько дней назад за этим же столом горели жаркие споры, сейчас они казались особенно глупыми и мелочными. Лишь когда Даша начала уносить посуду, князь Орлов, тайком взглянув на Андрея, заговорил:

— Лидия, разрешите ли вы писать вам в Смольный? Мы с Андреем в самые ближайшие дни, должно быть, уедем, но мне искренне хочется продолжить наше с вами знакомство.

— Уезжаете? Вот как? – я вскинула взгляд на Андрея.

Доктор Миллер ни о каком отъезде мне прежде не заикался. Хотя, мы вообще говорили мало в последние дни – глупо было отрицать тот холод, который возник между нами после моей злополучной просьбы относительно доктора Берга. Оставалось только гадать, винит ли Андрей меня, что я усомнилась в Лизавете, или его испугало мое участие в операции доктора Берга и почти полное отсутствие переживаний, связанных с этим. Андрей и раньше знал, что я выполняла функции медицинской сестры в госпитале, но, видимо, понимал работу сестры как-то по-другому.

Я же не чувствовала своей вины и смотрела на него, старательно отводящего сейчас взгляд, немного свысока. Ведь основания сомневаться в естественной смерти Максима Петровича действительно были, и на фоне этого девичьи игры в стеснительность и всяческие предрассудки выглядели бы нелепо, по моему мнению.

— Наше присутствие здесь уже совсем ни к чему, к сожалению, - продолжал, меж тем, князь. - Но я хотел попросить вас, Лиди… не бросайте Наталью Максимовну одну. Вы знаете, наверное, что зимой умер мой батюшка, так что я понимаю, через что ей еще предстоит пройти. Ей очень нужна будет помощь друга.

— Видите ли, Михаил Александрович, - заговорила я, переведя разочарованный взгляд с Андрея на него, - я ведь хотела просить вас о том же. Вы для Натали такой же друг, как и я, и мне кажется, что помочь ей сейчас сможете даже больше.

Тот только слабо улыбнулся и покачал головой:

— Вряд ли Наталья Максимовна хочет моей помощи, - «моей» он немного выделил голосом и безотчетно скользнул взглядом по Андрею.

Я не стала ничего отвечать и убеждать князя в обратном. Уверена, что Натали рада была бы ему – она даже спрашивала о нем несколько раз. Но пока князь сам не осознает, что Натали важна ему настолько, что имеет смысл за нее побороться, увещевать его бесполезно.

***

После завтрака я не отправилась к себе – у меня была масса дел, пока не вернулись хозяева.

Сперва я вышла во двор и шагами измерила западный торец дома Эйвазовых – шагов оказалось тридцать четыре, не считая веранды, которая захватывала часть торцевой и фронтальной сторон дома. Зато, если мерить ту же стену, но изнутри – вдоль нее располагалось помещение кухни – то шагов выходило всего двадцать девять – перепроверяла несколько раз!

На кухне в это время трудились Аксинья и еще несколько девушек, странно посматривающих на меня, вышагивающую вдоль стены.

— А что за этой дверью? – спросила я, подергав ручку двери, ведущей куда-то из кухни. По-видимому, на это помещение и приходились остальные пять шагов. Было заперто.

Девушки лишь пожали плечами, а Аксинья, работавшая здесь, должно быть, дольше остальных, охотно ответила:

— Прачечная там старая и лестница на чердак. Лестница обвалилась, да барыня запретила туда ходить и ключи забрала.

Барыня, значит, запретила… - хмыкнула я и направилась на второй этаж.

Здесь я снова измерила западную стену, вдоль которой располагался интересующий меня закуток с портретом Самариной. И шагов насчитала снова двадцать девять – а дальше глухая стена с картиной. Где, спрашивается, остальные пять шагов?

Я не видела сейчас себя со стороны, но наверняка в моих глазах появился хищный блеск: мои подруги по Смольному говорят, что мои глаза всегда блестели, когда я вот-вот должна была найти ответ в задачке по алгебре. Вот и сейчас я была очень близка к ответу…

Первым делом я отошла от картины и внимательно рассмотрела изображенную на ней женщину. Лицо ее казалось кукольным: правильный белоснежный овал, румяные щеки, иссиня черные брови в палец толщиной – видимо, так художник понимал женскую красоту, и о портретном сходстве едва ли приходится говорить. Пожалуй, единственное, что художнику удалось изобразить живым – так это глаза. С небольшим прищуром, холодного голубого цвета, они пристально и неотрывно смотрели, казалось, в самую мою душу. Даже сейчас, в полдень, я поежилась под этим взглядом и предпочла разглядывать другие детали.

В этот раз, при дневном свете, я обратила внимание, что Самарина изображена на софе, которая и сейчас стоит в гостиной, а на коленях держит кошку. Еще одна кошка находилась у подола ее платья, и рядом на софе лежала парочка – кажется, Самарина, как и всякая уважающая себя ведьма, любила кошек, - усмехнулась я.