После дождичка в четверг

Здание походило на нечто среднее между больницей и офисом. Джек попробовал вообразить себе подземные ярусы — поросшие мхом, сырые, освещенные факелами, — но ничего не получалось. Джон распахнул дверь, и Джек на секунду замешкался: возможно, он недооценивает иоаннита и его ждет не беседа, а засада, но потом подумал о Бет и шагнул в темноту. Иоаннит закрыл за ним дверь и щелкнул выключателем. Вспыхнувший свет озарил комнату, полную тел.

Их было не меньше сотни, грудами лежавших на полу, притиснутых друг к другу, как арестанты в грузовом вагоне. Ни у одного из них не было рук и ног, а одинаковые лица выражали мир и спокойствие. Иоаннит, заметив замешательство Джека, пояснил:

— Все это копии посмертной маски девушки, утонувшей в Сене. Это произошло еще в девятнадцатом веке. Труп выловили. Кто эта девушка, так и осталось неизвестным, но она была настолько красива, что с нее сняли маску. Копии распространились по всей Европе, их вешали на стены. О девушке писали стихи, лепили ее скульптуры — а в конце концов стали делать вот эти тренировочные манекены.

Все эти бедные французские девушки, которым каждый день безуспешно делают искусственное дыхание «рот в рот», придавали комнате атмосферу трагедии. Стоило ли расценивать это как предупреждение, как завуалированную бандитскую угрозу? Поцелуй в губы — нож в спину. Джек сосредоточился на иоанните.

— Ваш отец был рыцарем ордена? И притом не из последних?

— У него даже своего кабинета не было, хотя он и значился в списке госпитальеров. Все это политика, конечно.

Сердце у Джека замерло.

— А чем занимаются госпитальеры?

— Сейчас они курируют глазную клинику в Иерусалиме — пересадка роговицы, ну и так далее. — Он взглянул на Джека и улыбнулся. — А вы что думали?

— Да нет, ничего особенного.

— Слушайте, я сэкономлю вам уйму времени. Сюда то и дело приходят люди в поисках бог весть каких страшных тайн. Мой отец добился всего собственными силами, и он был абсолютно обычным человеком. Он ездил на конференции и рассказывал о новых открытиях в медицине. Ничего чудесного я от него в жизни не слышал.

— Значит, вы утратили всякую связь с первоначальным орденом?

— Почему же? Существует уйма организаций, которые ставят своей задачей воскрешение традиций ордена. В ряде случаев они действительно созданы немногими потомками настоящих госпитальеров, но подлинной преемственности нет. Как только иоанниты покинули Мальту, так им и пришел конец.

Джон говорил как человек, который и сам увлечен разгадыванием загадок: блеск в глазах, надрыв в голосе. Возможно, его вдохновила тайна собственного отца, как и Бет, но скорее всего он тоже искал главное сокровище госпитальеров — манускрипт. Оба они ходили кругами, не решаясь обозначить цель своих поисков.

— Но их сокровища, тайны… — закинул удочку Джек. — Ведь они же не оставили свои богатства Наполеону — наверняка сумели вывезти с острова.

— Никаких доказательств, что сокровища вообще были, нет. Госпитальеры фактически изобрели банковское дело, но потеряли большую часть своих европейских капиталовложений и начали заниматься пиратством и работорговлей. Мы здесь ближе к первоначальным целям ордена, чем были госпитальеры Родоса и Мальты. Но даже во времена упадка они оставались деловыми людьми.

Иоаннит оказался непробиваем; его хорошо обучили. Джек понял, что ему придется приоткрыть карты, иначе ничего не добиться.

— Значит, деньги им приносили не успехи в области алхимии?

Иоаннит в упор посмотрел на него, и Джеку вдруг показалось, что лица всех манекенов обратились в его сторону. На них играли легкие улыбки.

— Нет. Пожертвования Рипли.

— Уйма денег.

— Да, у Джорджа Рипли денег хватало всегда — его семья владела половиной Йоркшира. Он привык швырять их направо и налево, и все думали, что он открыл секрет философского камня. Только в старости Рипли признал, что так и не сумел превратить свинец в золото, и призвал сжигать его книги, если они попадутся кому-нибудь на глаза.

— Что, простите?

— Это случилось после того, как он вернулся в кармелитский монастырь в Линкольншире. Его книги сжигали или по крайней мере переставали им верить, потому что все в них было ложью. Рипли признавал, что нашел врата, но не сумел подобрать ключ.

— Какой ключ?

— Понятия не имею. В любом случае все это ерунда.

Они обменялись легкими понимающими улыбками, и Джек почувствовал некоторое облегчение. Иоаннит говорил об отречении Рипли с сожалением, как будто его собственные надежды были столь же велики, а разочарование так же полно. Джек почти готов был поверить в то, что собеседник пытается уберечь его от подобного безрадостного итога. История была трогательная, но едва ли правдивая. Иоаннит мог почерпнуть подобные сведения о госпитальерах и их нечестивом покровителе вовсе не из тех источников, о которых упоминал. Джек не мог ему доверять.

— И для чего предназначались эти деньги?

— Трудно сказать. Но как бы то ни было, они позволили рыцарям еще сорок лет прожить на Родосе, а потом укрепиться на Мальте.

Джек окинул взглядом манекены и, вспомнив рассказ Бет, как она чуть не утонула, историю о зыбучих песках и маленьких девочках, которые покоятся на дне, задумался, что все это может значить. Он не ошибся относительно манускрипта и связанных с ним опасностей, но чувствовал некоторое замешательство, потому что не понимал, каким образом все это соединено. Возможно, в тревоге о Бет он недооценил ее страхи, не поверил ей — или просто не захотел поверить. Он позволил врагам подобраться слишком близко. И теперь Джек понял, каким будет его следующий шаг.

Когда Фрэнк решил остаться в семинарии, братья выкупили его долю отцовской фермы — тысячу двести акров песчаной земли. Засуха сделала почву бесплодной, так что доля Фрэнка обошлась им недорого. Этих денег ему хватило на маленький домик в нескольких кварталах от церкви, которая впоследствии поглотила все его сбережения и время. Джек ехал медленно и нервничал не меньше, чем по пути в штаб-квартиру госпитальеров.

Это было простое кирпичное строение, старое, потемневшее, но неизменно аккуратное. Джек не раз приезжал сюда на обед или барбекю. Небольшой сад, гараж, беседка — очень милое местечко; Джек всегда охотно бывал здесь с Бет и наблюдал семейный спектакль, который разыгрывался ради него.

Со дня смерти Фрэнка прошло всего шесть недель, а место уже казалось заброшенным, хотя Джуди и заботилась о саде: сорняки между клумбами были повыдерганы, листья с дорожки сметены.

Джуди вышла к нему в своем обычном атласном халате, с минимумом макияжа; несколько прядей выбились у нее из прически. Она шагнула на крыльцо, скрестила руки на груди и тревожно окинула взглядом улицу.

— Джек? Все в порядке?

— Можно войти?

Джуди несколько секунд смотрела на него, и Джек впервые увидел, что выглядит она на столько лет, сколько ей на самом деле. Она придержала дверь за его спиной и, снова осмотревшись, прикоснулась рукой к плечу. Джеку показалось, что пальцы у нее ледяные и проникают чуть ли не в сердце.

Признаки упадка, которые он заметил снаружи, в доме были еще очевиднее. В раковине громоздились грязные тарелки, на столах и подоконниках в беспорядке стояли бокалы и бутылки, в пепельнице полно окурков. От всего увиденного Джеку стало жутковато. Он привык к равнодушию Джуди: неудачный брак сделал ее черствой и циничной. В подобное состояние может погрузить человека скорбь, но только не ее. Джек не на шутку испугался за ее психическое состояние — выглядела Джуди зловеще.

За столом она спросила о манускрипте, и на мгновение Джек подумал, что она все поняла. Если Фрэнк все-таки нашел эту книгу, если Джуди знала, во что манускрипт превратил ее мужа, вполне возможно, что ей известно об охоте госпитальеров и за ним… Джек отогнал эти мысли и вновь напомнил себе о цели визита.

Джуди, все это время тупо взиравшая на окружающий беспорядок, с вызовом посмотрела на него. Это было так неожиданно, что сбило Джека с толку. Джуди потянулась к полупустой бутылке виски.