Тайна Шампольона

Начался рукопашный кровавый бой, которого мы так опасались; бомбардировка укреплений Сен-Жан-д'Акра оказалась совершенно бесполезной. Если стена какого-нибудь укрепления и рушилась под сокрушительными ударами наших саперов, то лишь для того, чтобы обнаружить контрэскарп [98] еще мощнее, чем предыдущее препятствие. Тогда мы стали использовать заряды взрывчатого вещества. Но сначала их надо было заложить. Этот маневр требовал, чтобы люди шли вперед прямо под огонь противника. У каждой бреши, пробитой в стене артиллерийским огнем, погибало десять, двадцать, тридцать гренадеров. Им отрезали головы и насаживали их на копья, которые Джеззар-паша приказал расставлять вокруг крепости. А как же бреши? Люди погибали не зря. Не теряя времени, другие устремлялись за ними. Но там они натыкались на острые колья, вкопанные в землю. Толкаемые страхом и ненавистью, первые ряды бросали прямо на эти колья. Еще десять-двадцать погибших… Вторые ряды лезли по растерзанным телам. И так по этому ковру из плоти и костей преодолевались еще десять метров. И тут Джеззар-паша отдавал приказ лить сверху деготь и черное масло. А потом все это поджигали. Десять, двадцать, тридцать других гренадеров оказывались в огне и умирали в страшных мучениях. Уцелевшие бежали назад. Их лица и руки были обожжены, черепа покрыты огромными волдырями. От них пахло смесью серы, пота и экскрементов. Их раны не гноились, ибо огненное дыхание сушило им кровь. Они ничего не рассказывали. Они плакали.

Дабы еще раз показать, какой хаос царил под Акром, я хочу поведать еще одну историю. Француз Антуан Ле Пикар де Фелиппо, [99] союзник англичанина Сиднея Смита, [100] прибыл к Сен-Жану и предложил свои услуги Джеззар-паше. Оба поклялись, что только смерть помешает им сражаться. Ненависть к одному человеку объединяла их. Англичанин вынужден был потопить свой флот, когда Бонапарт взял Тулон.

Можно понять его ярость. Но Фелиппо, француз? Жесткая оппозиция Республике не объясняла, почему он вдруг примчался по морю, с риском для жизни высадился, почему он день и ночь сражался, как сотня воинов, проклиная французов с высоты укреплений Сен-Жан-д'Акра. Мы узнали, что его злопамятство шло еще из Военной школы. Он сидел там за одной партой с Бонапартом. Они соперничали. Достаточная ли это причина, чтобы убить? Бонапарт решил снять осаду 17 мая, поняв, что крепость не падет никогда. Но победа Фелиппо оказалась пирровой. Через несколько дней он умер от солнечного удара — слишком долго наблюдал со стен Сен-Жан-д'Акра за своим французским врагом, которого так ненавидел.

Абсурдность смерти? Каффарелли получил пулю в руку.

Руку ампутировали. Он умер — я об этом уже писал. Ночью солдаты и ученые встретились, чтобы проводить в последний путь того, кто с первого дня экспедиции служил связующим звеном между армией и наукой. Многие увидели в этом новый знак судьбы. Дизентерия унесла востоковеда Вантюра де Паради. [101] Кого еще? Возможно, Ораса Сея. [102] Мне кажется, этот начальник штаба инженерных войск и член Института тоже погиб в те дни. Но память изменяет мне, и я слабею, когда надо погружаться в воспоминания о Сен-Жан-д'Акре.

Люди? Теперь я вспоминаю, что некоторые все же оставались людьми. Деженетт проявлял удивительную энергию, спасая нас. Он укололся чумной иголкой. Он ставил себя в пример. Это вызывало уважение. Он боролся за жизнь. Но в ста шагах от него пушка упорно старалась с жизнью покончить.

Я тоже очень страдал, я бредил. Мне виделось, как Гортензия подходит к кровати и склоняется надо мной. Ее теплые слезы смешивались с моим потом и утешали меня, но при этом ее присутствие меня душило. Мне не хватало воздуха, и я вынужден был ее оттолкнуть. И тогда я вдруг видел, что Гортензия больна проказой. Мои крики привлекли какого-то санитара, который попытался меня успокоить. Я требовал воды.

Он отказался мне ее принести. Я требовал еще и еще. И тогда он уступил, хотя прекрасно знал, что меня тут же вырвет.

Когда призрак моей жены оставил меня, я увидел, как Фарос падает с вершины минарета, как его топчет толпа разъяренных каирцев, его и Орфея. Днем картины нашей катастрофы проходили одна за другой по грязной ткани моей палатки. Ночью тайные знаки фараонов собирались под моей кроватью.

Их число было столь велико, они были так тяжелы, что не выдерживала земля. Я погружался в песок, а там гнездились черви, которые ползали у меня в волосах. Страх парализовал меня. Я стонал сквозь плотно сжатые губы.

Санитар больше не приходил. Утром я узнал, что он умер от чумы.

Люди?.. Бертолле много времени проводил рядом со мной, но он был не единственным. Надо обязательно назвать и Бонапарта, этого невероятного двуликого Януса из Яффы: вчера еще он был кровавым и бездушным, а сегодня — уже нежным и предупредительным. Не проходило вечера, чтобы он не приподнимал край палатки. Он отмерял дозы лекарств, которые я должен был выпить. Он протягивал их мне. И он обращался к умирающему:

— Помогите мне, Морган…

У него был взгляд совсем потерянного человека. Куда же подевалось Яффское чудовище?

— У меня проблемы, гражданин генерал, — с трудом ответил я. — Что может сделать агонизирующий для победителя при Пирамидах?

— Спасти меня…

Черты его осунулись, а лицо стало еще бледнее, чем обычно.

— Чума?

Он грустно улыбнулся:

— Разве меня не сопровождает Бог удачи?

— Какое же зло подтачивает вас?

— Можно сказать и так — это зло, ибо речь идет о сомнении…

— Или о сожалении?

Он резко перебил меня:

— Я смотрю вам в глаза. И я в вижу в них только Яффу!

Куда подевалось ваше доверие? Исчезло! Таким образом, между нами все кончено?

— Время, возможно…

— Время? Я вам его дал предостаточно, и вы должны были расшифровать Египет, — вспылил он. — Я помогал ученым. Для этого я использовал всю свою власть, меня критиковал штаб, он называл наш Институт моей египетской любовницей! Времени у меня больше нет. Все кончено. Я проиграл. Мы возвращаемся в Каир и, возможно, во Францию.

Он собирался уехать. Я, несмотря на слабость, схватил рукав его сюртука:

— Что станет с вашей восточной мечтой? — спросил я.

Он долго стоял неподвижно, точно огромные часовые, высеченные из гранита и застывшие в песках Египта; гиганты, которых фараоны поставили, чтобы те, как говорил Бонапарт, наблюдали за нами. Мне в голову полезли темные мысли о том, что мы тоже очень скоро превратимся в камни и станем, в свою очередь, служить фараонам. Эта ужасная картина исчезла, едва Бонапарт пошевелился. Он сел на мою походную кровать. Сапоги его были разбиты, сюртук разорван. Он заговорил с тяжестью в голосе:

— За стенами Сен-Жан-д'Акра я надеялся найти оружие и хотя бы часть сокровищ Мальты, которые мы потеряли при Абукире. Эти трофеи позволили бы мне пойти на Дамаск и без усилий занять Сирию. Там к нам присоединилась бы целая когорта недовольных. По дороге я пообещал бы им отмену тиранического режима паши. Народ пошел бы за мной.

Мы собрали бы новые армии — их репутации было бы достаточно. Я вошел бы в Константинополь… Я основал бы империю.

Он пристально смотрел мне прямо в глаза, и я не смог бы сказать, чей взгляд был горячее.

— Тунис, Триполи, Алжир, Мекка, султан Дафура в Судане. До самого Мисора на юге Индии — я всех проинформировал о своем проекте. Они знают, что я не собираюсь подчинять себе Восток.

Казалось, он готов был мне в чем-то признаться. Я забыл про усталость.

— Стало быть, вы искали именно Восток? — прошептал я.

— Я видел в нем прекрасное средство для того, чтобы ослабить монархическую Европу. Союз, который я задумывал с Востоком, был бы справедлив. У нас были бы одни и те же враги. Он был бы очень сильным, ибо речь шла бы об империи. Я не происхожу ни из одного клана, которые делят между собой мир, и я не собирался никому навязывать христианство.