Неизданные архивы статского советника (СИ)

По всему выходило, что женщиной, погибшей при взрыве, могла быть или графиня, или ее компаньонка. Ну или обе. А жаль, госпожа Татищева уже стала вызывать любопытство. Но траурные бусы однозначно указывали на ее присутствие. Он взвесил их на ладони. Сколько ей? Едва до двадцати трех лет дожила.

Патологоанатом, правда, утверждал, что ростом бывшая владелица ноги едва превышает два аршина, а покойная графиня почти вровень с мужем стояла. Сам же Петенька на пару пальцев повыше самого Тюхтяева. Остается череп и совершенно бесхозные кости.

Предположим, только на минутку предположим, что графиня оказалась в трудной ситуации и смогла сбежать. Оглушенная взрывом, раненная, по всей вероятности, в порванной одежде — она бы бросалась в глаза. Взрыв раздался около пяти пополудни, в любом случае попалась бы на глаза прохожим. А раз нет очевидцев, то попалась кому-то в руки. Или Обводный канал осмотреть. Там как раз кого-то нашли.

Обход мертвецких Тюхтяеву и раньше не доставлял удовольствия, а сейчас приходилось искать молодую совсем женщину, да еще так глупо сгинувшую. Первые два трупа были подобраны возле кабаков и их внешность соответствовала тому нечестивому занятию, которому они предавались не первый уже год. Еще одна — изрядно беременная блондиночка лет семнадцати, эта утопилась в полынье. И вот эта, шатенка, худая до невозможности, с размозженным лицом. Рост подходит, возраст определить не очень просто. Обнаженное посиневшее тело длинные руки, ноги, разбитый колесом живот — попала под экипаж.

Печально, но тут без графа не обойтись.

В доме на Моховой его встретил Николай Владимирович, взирающий на лист бумаги, словно на гада ползучего.

— Николай Владимирович, — осторожно начал статский советник. — Есть один неопознанный труп…

— Да что труп, у меня тут опознанное письмо есть! — огрызнулся приятель.

— И что скажешь? — нервно постукивал кулаком по столу граф.

— Неглупа Ваша невестка. И духом сильна. — отвечал Тюхтяев рассматривая последнее письмо на свет. — А останки госпожи Чернышовой опознать все одно не удастся: там нога и чуть-чуть от головы.

Граф только перекрестился.

Непонятная бумага — тонкая, вроде бы из дешевых, но белоснежная, как самые дорогие. И письмо само писано вроде бы карандашом — вон даже буквы отпечатались на другой стороне, да только карандаш сам необычный, темно-синий и четкий при таких тонких линиях.

— Вот спорить могу на ящик коньяка, что у купца своего сейчас отсиживается. — продолжал бубнить граф.

— Я могу съездить, узнать, если хотите. Но и украшения, и документы, и ценные бумаги лежат в Вашем сейфе. А она рассудительна, если верить письмам. — пытался увещевать старшего товарища Тюхтяев.

— Узнай, дорогой, узнай.

Пару дней спустя московский чиновник стоял на заметенной снегом привокзальной площади одной из легендарных глухих ям России. Тесный вокзал, снег и уныние. Этакая безысходность провинции, где никогда ничего не происходит. Пожалуй, тут неделю проживешь, и с тоски удавишься. Родной Смоленск такой же тихий, но там до столиц рукой подать, а здесь оторванность неимоверная.

Извозчик медленно полз вдоль Московской улицы, которая прорезала город от Реки до вокзала, и тянулась лишь на четыре версты. Вот вам и весь губернский городок. Амбициозная, но весьма посредственная вблизи гостиница, небось еще и с клопами.

В планах у статского советника были визиты к купцу Калачеву, адъютанту 6-ой артиллерийской бригады поручику Евгению Евгеньевичу Ефремову, да и так пообщаться с местным народом. Надо же выяснить, что за птицу занесло в татищевские сети.

И так бы получилось ровненько, по плану, но встретился случайно знакомый штабс-ротмистр Георгий Константинович Потебня. Выпускник Вольской военной прогимназии, он дослужился до должности адъютанта местной жандармерии, чем неимоверно гордился. Еще бы, из уезда, да в губернию. Тюхтяев очень не любил думать, что и ему может привалить такое счастье сгинуть в подобной дыре.

— Ваше высокородие, Михаил Борисович, какими судьбами — дородный богатырь облобызал его прямо возле гостиницы. Инкогнито отменяется.

— Да так, по семейному поручению. — уклончиво ответил гость.

— Это дело непременное. Но за встречу надо бы…

Масленая неделя еще, так что и выпить не грех. При гостинице «Россия» нашлась и ресторация с кабинетами. Недурственная кухня, но обслуга на редкость медлительна.

— Может помочь Вам чем? — слегка навеселе, господин Потебня был щедр на обещания и крайне широк натурой.

— Разве что информацией. — Тюхтяев не видел смысла скрывать свои изыскания, завуалировать можно лишь причину.

— Меня попросили оказать помощь в одном дельце с наследством, и там фигурирует бывший поручик вашей артиллерийской бригады граф Петр Татищев. Он скончался в прошлом году, но меня интересует вопрос его наследников — законных и не только. — прости, Петр Николаевич, но это не худший повод.

— Татищев-то? А, так это ж тот, кто на аптекарше женился! Помню-помню. Хороший офицер, добропорядочный. Только вот наследников он тут точно не заимел. — Собутыльник склонился к уху Тюхтяева. — Слушок ходил раньше, что он ранен сильно был. Там. И посему женщин сторонился, так что даже полюбовниц не заводил тут. — Даже покраснел. — Но вон женился, и счастливо.

Интересный нюанс. Многое меняющий во всей истории. Правда, граф утверждал, что Ее Сиятельство торговала в лавке. Перепутал, видимо.

— Как интересно! — Тюхтяев подлил еще вина себе и собутыльнику. — И что же за редкую женщину он взял в жены?

— Аптекарша-то? — Потебня опрокинул очередную рюмочку. — Да тут странная история приключилась. Наши дамы долго сплетничали, как же дворянская дочь столь низко пала, что за стойку пошла. Можно подумать, на панели лучше бы было, коли отец разорился и застрелился. Но девица вела себя с пониманием, сам видел. Жила сначала у старой купчихи Калачевой компаньонкой, а как та волей Божьей преставилась — в лавке устроилась.

— Кем же? — с намеком произнес советник.

— Ну не знаю, Калачев он такой, знаете ли… Вряд ли бы в любовницы ее взял. Хотя, кто там знает.

— А что это вообще за купец такой? — словно невзначай уточнил Тюхтяев.

— Калачев, Фрол Матвеевич. Бакалейщик. Лет двадцать семь-двадцать восемь ему. Осиротел три года назад, потом мать захворала, да и вот преставилась в третьем годе. От отца дело принял, и не особо выделялся. А вот как девицу эту взял, так и начал всякие выдумки устраивать — то конкурсы пирогов, то с игрушками что-то дитячьими. Даже от самого губернатора благодарность получил.

— А как же она в аптекарши попала?

— О, да как-то вскорости начала и там и сям работать. Хозяева ее очень дружны, вот и поделили, небось.

Очень интересная дружба, когда двое мужчин одну женщину по очереди себе за прилавок ставят. Необычное увлечение. Знавал Тюхтяев таких, которые одну делят, да потом до рукопашной доходят, но здесь непонятное что-то.

— А сама госпожа Нечаева чем известна была?

— Да ничем. Очень замкнуто жила, даже не приятельствовала ни с кем, окромя своих купца да аптекаря. Да я и сам ее помню — вежливая, всегда спросит про здоровье, помнит, что, когда брал, посоветует всегда. Любезная очень, словно и не из благородного сословия. Но без панибратства, да и намеков всяких словно не замечала. Уж где их с поручиком Татищевым судьба свела — непонятно, зато тот женился со страшным скандалом.