Тени кафе «Домино»

– Ордер, – запнулся домоуправ.

– Именно ордер.

– Его искать надо.

– Постарайтесь, а не то я сделаю так, что Вас никогда не найдут.

– Понимаю-с.

Человек в коже исчез, словно растаял в неярком осеннем свете, бьющем в окно.

– А теперь начнем обыск, – Тыльнер снял пальто.

– Не дам! – завизжала хозяйка, – нет у вас такого права, чтобы рабочих обыскивать.

– А ты, видать, у ткацкой машины на Трехгорке надорвалась, ишь, какую задницу отрастила, – сказал Соловьев и шагнул к дверям в спальню.

Хозяйка, разбросав руки крестом, стала у дверей.

– Не подходи, – заявила она дурным голосом.

– А ну-ка уберите ее, наденьте наручники и усадите в углу, – приказал Тыльнер.

Два дюжих агента с трудом оторвали Котову от дверей и отбросили в угол.

Тыльнер открыл дверь.

Вся комната была завалена платьями, пальто, женскими жакетами, мужскими пальто и шапками.

Манцев закончил читать бумагу Штальберга, сделал в тексте пометки красным карандашом и поднял телефонную трубку.

– Это Манцев… Соедини-ка меня с Феликсом Эдмундовичем… Феликс Эдмундович, доброе утро, Манцев беспокоит. Я бы мог зайти к Вам по важному делу… Прямо сейчас… иду.

Дзержинский стоял, прислонившись спиной к печке-голландке.

– Вы садитесь, Василий Васильевич, не обращайте на меня внимания, спина очень болит. Так что у Вас?

Манцев протянул листки, исписанные Штальбергом.

Дзержинский читал быстро, словно схватывая самую суть.

– Курите, не стесняйтесь.

Он продолжал читать. Потом взял одну страницу и еще раз внимательно просмотрел ее.

– Вы подчеркнули, Василий Васильевич, самую суть откровений этого добровольца-охранника. Каковы предложения? Впрочем, я догадываюсь. В Вашей папке лежит проект вербовки и обязательство Штальберга работать на нас. Так?

– Так.

– Что же Вы ему хотите поручить?

– Работу с интеллигенцией. Писатели, актеры, художники, журналисты.

– А зачем, этот контингент у нас достаточно хорошо оперативно прикрыт. А потом Вы обратили внимание, насколько близко Штальберг прикоснулся к немецким деньгам, вполне возможно, он знает больше чем пишет.

– Возможно.

– А нужен ли нам такой свидетель… да еще хороший журналист?

– Я как-то не подумал, товарищ председатель.

– И напрасно. Меня заинтересовала его встреча с Саблиным. Человек, которого Троцкий грозился расстрелять, вдруг появляется в Москве, в форме командарма, с адъютантом и охраной, шляется по кабакам, кутит, и почему-то интересуется ценностями Мамонта Дальского и Митьки Рубинштейна. Зачем ему деньги. Зимой мы покончили с Кронштадтским мятежом, добиваем антиновщину в Тамбове. Эсеры подняли головы. Они готовят новые восстания, и Саблин прекрасная фигура, чтобы стать королем новой Вандеи.

– Но ведь товарищ Троцкий оказал ему огромное доверие.

– Троцкий, на мой взгляд, типичный политический авантюрист. Пока он в силе, но это ненадолго.

Дзержинский достал папиросу, долго разминал ее, прикурил:

– Вашего патриота-охранника вербовать не надо, пусть работает по Саблину, станет его тенью, а как закончим разработку, Блюмкин знает, что делать.

Обыск закончился. На полу в гостиной были свалены платья, мужские костюмы, несколько пальто, меховые шапки, обувь.

Протокол изъятия вели под непереставаемый вой хозяйки.

– Где домоуправ? – спросил Тыльнер.

– А он, Ваше благородие, товарищ красный сыщик, в квартиру забегал, чемодан хвать и убег.

– Вот чудак, но ничего, мы его найдем. А где проживает Ларионов?

– Так во второй дворницкой, что у черного хода. Он там, супруга ихняя и дочь барышня.

Репетиция закончилась, и вестибюль театра заполонили актеры. Леонидов сидел на бархатном стульчике, ожидая своих друзей.

Первым появился Паша Масальский:

– Олежек, ты уже здесь, рад, рад.

Они обнялись.

– Вася Лыжин пошел говорить с самим.

В глубине коридора показался высокий, чуть сутулый седой мужчина.

Константин Сергеевич, – услышал Олег вкрадчивый Васин голос.

– Чего Вам, Василий Павлович. Если насчет роли в новом спектакле, даже не просите.

– Не за себя, не за себя прошу, коленопреклоненных…

– Любопытно, а кто предмет сей?

– Леночка, Леночка Иратова.

– Иратова, а где она?

– Возвращается с юга.

– И кончился бархатный сезон кинодивы. Ну и что?

– Просят, чтобы мы с Таировым поговорили…

– Причем здесь Таиров?

– Боятся, пишет – любимого учителя подвела…

– Значит, поняла. Это хорошо. Каждый имеет право и даже обязанность ошибаться, чтобы почувствовать всю горечь потери. Когда она изволит прибыть?

– На днях.

– Пусть приходит. Мне Ирина нужна в «Трех сестрах». Очень нужна. А о электротеатрах забыть. Так и передай.

– Спасибо.

Величественная фигура исчезла в глубине коридора. К Олегу подбежал Вася Лужин.

– Слышал?

– Конечно.

– Слава Богу, все в порядке.

Вася перекрестился.

– Пошли, – предложил Олег.

– Куда?

– По Островскому: «Мы артисты, наше место в буфете».

– В «Домино», – обрадовался Масальский.

– Именно.

Как ни странно, в кафе было пусто. Всего несколько столиков занято.

Леонидов с компанией уселся за большим столом.

Под аплодисменты братьев-актеров вынул из кармана две бутылки шустовского коньяку.

– Жаль, что две, – вздохнул Вася, – народ подойдет, а всем не хватит.

– Найдем, – засмеялся Олег. – Я нынче гуляю.

В кафе вошел, задумавшись, Мариенгоф и направился к их столу.

– Путника одинокого примете?

– Конечно, а где Сережа?

– Третьего дня загулял по-крупному и исчез, даже ночевать не приходил.

– Загулял наш Сереженька, загулял, – добро улыбнулся Вася Лыжин.

– Да не в этом дело, – огорченно ответил Мариенгоф, – Он, как запьет, обязательно в какие-то истории начинает попадать.

– А с кем загулял-то, – Олег разлил коньяк.

– Да с этим, Блюмкиным, – зло ответил Мариенгоф.

– Тогда ничего не случится, – сказал Паша Масальский.

– Да нет, лучше бы он с бандюганами пил, я этому подвальному поэту не верю.

– Не любишь Блюмкина?

– А он не девочка из варьете, чтобы его любить.

В зал вошла дама. В темно-голубом костюме, с крупным жемчужном ожерелье на шее, на руках кольца с сапфирами, в ушах серьги с такими же камнями.

Она курила папиросу в длинном черном мундштуке, усыпанном мелкими бриллиантами.

Она прошла к столику, села, оглянулась.

Возник официант, склонился.

Дама достала золотую монету и что-то тихо сказала официанту.

Он появился через секунду, неся на подносе хрустальный бокал и бутылку шампанского.

Откупорил вино, тихо, без выстрела, налил пенящийся напиток в бокал.

Дама еще раз оглядела зал, пригубила шампанское.

– Господи, – выдохнул Масальский, – какой красоты женщина. И медленно пройдя мимо столиков, всегда без спутников, одна, дыша духами и туманами… Кто это?

Появились трое высоких с военной выправкой, сели за соседний столик.

– Ты посмотри, Олег, – задумчиво произнес Мариенгоф, – как сшиты костюмы, а материал какой, а обувь…

– Прямо иностранцы, – добавил Вася.

Внезапно у входа заиграла тальянка.

– Явление Христа народу, – радостно засмеялся Мариенгоф.

Появился Есенин в косоворотке в цветочек, плисовых брюках, заправленных в лаковые сапоги, на голове темно-синий картуз с цветком.

За ним непонятный, сильно пьяный человек нес на вешалке его серый костюм, а на руке пальто.