Во тьме таится смерть

У Сёкея слова Татсуно вызвали зуд из-за которого хотелось чесаться до крови.

— Вы действительно можете делать такое?

— Конечно, — сказал Татсуно, — но это только часть того, что нужно знать ниндзя. Столетия тому назад, когда император жил в Наре, а сёгунами были князья из клана Фудзивара…

— Погоди! — перебил Сёкей. — Я хочу знать, как вы становитесь невидимыми.

— Почему ты хочешь знать именно это?

— Ну… интересно. Это должно быть очень полезным в определенных ситуациях.

— Что да, то да. — Татсуно говорил так, как будто становился невидимым всякий раз, когда того желал.

Тогда Сёкей кое-что понял:

— Отчего же ты не стал невидимым, когда я преследовал тебя в переулке? Тогда судья, возможно, не захватил бы тебя.

— А что же я сделал, разве не помнишь? Ты не смог увидеть меня в переулке, разве нет?

— Все так, но это было потому, что ты укрылся позади корзин.

— Я, возможно, создал эту иллюзию, но фактически я был невидим. После того как я оторвался от тебя, я отказался от защиты, вот тогда судья и увидел меня.

— Я не верю тебе, — сказал Сёкей.

Татсуно пожал плечами:

— А мне как-то все равно.

Сёкей испытывал раздражение:

— Если ты действительно умеешь становиться невидимым, давай, покажи прямо сейчас, как вы это делаете.

— Это не фокус, который выполняется для развлечения уличной толпы, — надменно ответил Татсуно. — Это требует тесной связи с ками природы.

Не в силах сдержать себя, Сёкей засмеялся:

— И у тебя есть такая связь?

— Когда понадобится, — сказал Татсуно с поклоном.

— Да ну? Тогда я надеюсь увидеть такую ситуацию, — не унимался Сёкей.

— Если подобное случится, — ответил Татсуно, — это будет означать, что мы находимся в серьезной опасности.

Сёкей полагал, что шансы на это невелики. На дороге, которая вела путников к цели, почти никого не было. Встречались только случайные прохожие — крестьянин или чернорабочий, который посмотрел на них без любопытства или угрозы. Сёкей и Татсуно приближались к горам Акайси. Юноша счел их красивыми, даже при том, что вершины были покрыты снегом, но зеленые сосны и оголенные клены, которые охватывали горы со всех сторон, составляли живописный пейзаж. Теперь, когда дорога пошла вверх мимо деревьев, юноша почувствовал усталость. С высотой воздух становился холоднее, и Сёкей пожалел, что на нем не было более теплой одежды. Но любая другая одежда, какая имелась у него, показывала бы, что он сын зажиточного самурая. Он не намеревался просить Татсуно остановиться на отдых. А тот не проявлял никаких признаков усталости и шагал так твердо, будто только что пустился в путь.

В первую ночь они остановились в маленькой обители, где жили три синтоистских священника. Семьи со всей округи несли сюда рис и овощи, чтобы поддержать существование святыни. Хотя священники с удовольствием поделились пищей с гостями, Сёкей заметил, что ее было недостаточно. Позже, когда они пошли на вечернюю службу, юноша оставил серебряную монету для ками, жившего в обители. Он знал, что этих денег хватит священникам на покупку одной или двух рыб.

На следующее утро путники проснулись и обнаружили, что ночью выпал обильный снег. Ветви деревьев низко прогнулись под тяжестью белых одежд, а земля казалась столь же свежей, как, наверное, в тот день, когда она едва родилась. Даже в этом случае увиденное встревожило Сёкея, поскольку он понял, что это означало: сегодняшний путь будет более трудным. Священники, однако, были восхищены. Они подготовили специальную пищу на завтрак, открыв флягу с рассолом дайкона, которая хранилась для праздника. Татсуно объяснил Сёкею:

— Здесь не было большого снега этой зимой. Без снегопада не потекут горные потоки, когда придет весна, и крестьяне в округе напрасно бы ждали хорошего начала сезона полевых работ. А это ужасно сказалось бы на священниках, ибо означало, что ками из обители недовольны.

После завтрака Татсуно спокойно поговорил с одним из священников, который затем исчез, а вернулся с несколькими шкурками выдры.

— Мы обернем ими ноги, так что не замерзнем в снегу, — пояснил Татсуно.

— Я должен покинуть обитель, оставив за помощь подношение, — заявил Сёкей.

— В этом нет надобности. Я видел, что ты оставил монету вчера вечером, — возразил ему Татсуно.

— Это предназначалось на пищу, — сказал Сёкей. — Шкурки выдры дороги.

— Да, но священники убеждены, что наше присутствие здесь понравилось ками настолько, что они послали снег.

Сёкей был озадачен:

— С чего они… ты сказал им это?

Татсуно улыбнулся:

— Я намекнул, что ты имеешь тесную связь с ками природы.

— Я не могу позволить извлекать выгоду из такой лжи, — сказал Сёкей.

— Это же не ты солгал, — ответил Татсуно. — Так или иначе, откуда тебе знать, что это ложь? Ты был единственным человеком, который сделал подношение в обители вчера вечером, и этим утром ками показал, что он рад.

— Я никогда не делал вид, будто близок к ками.

— Показываешь свое смирение, — съязвил Татсуно. — Еще одно из твоих достоинств. Оберни ноги шкурками. Если повезет, достигнем Миновы до сумерек.

8. Бумажный мастер

Минова оказалась маленькой, аккуратной деревушкой, приютившейся на краю высокого обрыва. От вида с высоты, которым наслаждался Сёкей, то и дело останавливаясь и оборачиваясь, перехватывало дыхание. Юноша хотел задержаться и впервые воспользоваться своим письменным прибором, но Татсуно подталкивал его вперед.

— Если мы поспешим, то застанем бумажного мастера в его лавке, — ворчал Татсуно. — Я не хочу остаться здесь без ночлега, чтобы потом слоняться ночь напролет.

Найти Баккоро оказалось нехитрым делом. Хотя его лавочка не имела вывески, острый-преострый запах семян тороро разносился через дверной проход. Мякоть семян была одним из компонентов прекрасной бумаги ручной работы. Сёкей услыхал его — тот же самый аромат, почти как в лавочке Огавы. Мичико и ее отец делали бумагу в отдельной комнате. Баккоро имел всего одну большую комнату, служившую спальней и мастерской. Посетители попадали сюда сразу, переступив порог. Мастер делал бумагу на заказ для постоянных клиентов и отсылал ее им.

Баккоро даже не поднял глаз, когда в лавку вошли Сёкей и Татсуно. Он как раз снимал большую бамбуковую рамку с чана, содержащего смесь толченых древесных волокон, семян тороро и воды. Мастер встряхивал рамку так, чтобы лишняя жидкость стекала в чан, и получал в высшей степени нежный и тонкий мерцающий жидкий лист, который при высыхании станет бумагой.

Малейшая ошибка в движениях на данном этапе уничтожила бы не только тот лист, который он держал, но и все листы, сделанные сегодня. Искусство мастера состояло в том, чтобы поместить липкий, полуобсохший новый лист точно поверх других, покоящихся на его рабочем столе, так, чтобы их края приняли столь же четкий угол, как у квадратной коробки.

Когда Баккоро повернул лицо к свету, Сёкей увидел, что он очень стар. Его лицо избороздили глубокие морщины, а на макушке росло лишь несколько седых локонов. Весь его облик демонстрировал абсолютное спокойствие, поскольку он выполнял такие действия достаточно часто и любая ошибка была исключена. Баккоро открыл бамбуковую рамку, и один край липкой бумаги шлепнулся на стопку листов. Бумага казалась легкой, точно пушистое перо недавно вылупившегося цыпленка. Когда Баккоро наклонился вперед, остальная часть листа скатилась с рамки так гладко, словно ее раскатывали валиком. Дальний край упал в точности по кромке верхнего листа в стопке. Сёкей выдохнул и понял, что все это время задерживал дыхание, дожидаясь завершения работы мастера.

Баккоро отложил опустевшую рамку и наконец обратил внимание на Сёкея и Татсуно.

— Чем могу помочь вам? — спросил мастер.

— Мы здесь с полномочиями судьи Ооки, официального следователя сёгуна Токугавы Иосимуне, — объявил Татсуно излишне громким голосом.

Сёкей был поражен. Ему не понравилось, что Татсуно принял на себя столь высокие полномочия. Лицо Баккоро все еще сохраняло прежнее спокойное выражение.