Беги, Люба, беги!

Фрау Баггофф недовольно качнула ресницами:

— Тише... Лишние разговоры мешают работе.

Вечером мои коллеги были странно замкнуты и молчаливы. Вернувшись в гостиницу, все разбрелись по номерам, спустившись вниз только к ужину. В меню, словно нарочно, присутствовала жареная печень. Хмуро глянув в сторону шкварчащего блюда, мы дружно потянулись к овощам. Я была в некотором недоумении. Почему меня сегодня не привлекали субпродукты, было ясно, но с чего вдруг закапризничали наши хирурги, представители профессии, которую иной, раз вполне заслуженно называют самой циничной? Но приставать с вопросами к хандрящим товарищам я сочла невежливым, поэтому помалкивала, тихо гоняя фасоль по тарелке. Скоро я поняла, что в противовес мясу спиртные напитки не вызывают у коллег отвращения, причем даже у Березкиной, которой, как говорится, всегда хватало лишь понюхать пробку. Бились коллеги с зеленым змием молча, не произнося тостов и не чокаясь, словно на поминках. Усерднее всех в сражении участвовал Илья Боженков, поэтому, когда он вдруг с сердцем грохнул по столешнице кулаком, я не слишком удивилась.

— Комод! А Комод... — тыча локтем сидящего рядом Поскольца, усмехнулся он и кивнул в сторону блюда с печенью. — Вот как ты думаешь, успела та корова сдохнуть, прежде чем ее...

— Заткнись! — сердито прикрикнул на него Жвакин, сверкнув взглядом из-под лохматых бровей. — Хватит языком мести! Комод, забирай его. Спать пора... Все!

Комод послушно кивнул, встал и потянул за плечи Боженкова:

— Пойдем, Илюха! И не валяй дурака.

Тот безропотно поднялся и, молча махнув нам рукой, направился вслед за Поскольцом. Через пару минут ушел и Федор Семенович.

— Света, — осторожно спросила я, — что все-таки произошло?

Она вздохнула.

— Да, собственно, ничего. Не понравился сегодня Илюхе донор...

— А почему ты про время биологической смерти спрашивала?

— Так... — небрежно пожала она плечами и посмотрела куда-то за мёня. — Показалось...

Понедельник начался с похолодания и проливного дождя. Пронизывающий ветер трепал ветки деревьев и хулигански раскачивал пестрые рекламные плакаты. Несмотря на раскрытые зонтики, пока мы добрались до клиники, насквозь промокли. Настроения это не прибавило, на душе было мерзко и серо. В усугублении тоскливого настроения большое усердие проявлял Федор Семенович, беспрерывно бубня:

— Гадостная погода... И клиника гадостная. Все моют и моют, тошнит уже... И баба ваша рыжая тоже... Я ведь говорил! А сегодня еще и гроза начнется, попомните меня!

Словно Кассандра, он вещал все время обеда, тыча вверх пальцем, многозначительно хмурясь, и надоел своим нытьем хуже горькой редьки. Поэтому когда я увидела в дверях столовой Ингу Львовну и Стеллу Беркоевну, то здорово обрадовалась.

— Приятного аппетита, господа! — приветствовали нас бывшие соотечественницы. — Разрешите присоединиться?

Мы в четыре голоса торопливо согласились, потому что слушать Жвакина не было уже никаких сил.

— Господа, — ласково улыбаясь, сообщила Инга Львовна, — в сегодняшнем расписании произошли небольшие перемены...

Мое сердце радостно задрожало, поскольку согласно плану нас ожидал морг и патологоанатом доктор Краузе, человек достойный во всех отношениях, но совершенно ненормальный: он фанатично любил свою работу, и я думаю, если бы ему позволили, то так и жил бы в морге. В общем, я понадеялась на отмену морга.

— Забор донорской почки... — Физиономия у меня вытянулась. Неожиданно фрау Баггофф повернулась ко мне. -А у вас, Любовь Петровна, особое задание, к моему сожалению, последнее... Вы возвращаетесь домой...

Я так удивилась, что только открыла рот. За меня заговорила Березкина:

— А в чем дело? Что случилось?

— Ровным счетом ничего, — успокоила фрау Баггофф. — Необходимо срочно переправить биоматериал. Мы согласовали этот вопрос с представителями «Медирона», и наиболее удобным представляется вариант отправки контейнера с Любовью Петровной!

Меня подобная постановка вопроса обрадовала до невозможности.

— А когда рейс? — стараясь не сбиться на восторженное повизгивание, спросила я.

— Вылет сегодня вечером в половине одиннадцатого. Это частный самолет, и рейс специально под контейнер... Фрау Гламмер вас проводит.

Стелла Беркоевна любезно улыбнулась.

«Вот и славно!» — подумала я, и дурное настроение как ветром сдуло.

Вечером, распростившись с коллегами, я вышла из гостиницы, где меня уже поджидал зеленый микроавтобус. В салоне я обнаружила Стеллу Беркоевну, державшую на коленях контейнер с имплантатом.

В дороге мы разговорились. Оказалось, что она вышла замуж за немецкого офицера и живет здесь уже двадцатый год. О сестре фрау Гламмер едва обмолвилась:

— Мы редко общаемся. И только по телефону. Она всегда была слишком занята... Училась, потом бросила, работала в Центре органного донорства. Но ей везде было скучно.

Слушая спутницу, я только кивала, про себя думая, что Шушане, наверное, Скучно везде, где нельзя портить людям жизнь.

За окошком царила полная темнота, когда автобус остановился. Снаружи хлестал дождь и завывал ветер. Я отодвинула занавеску и прильнула к стеклу. Ни огней, ни людей. Аэропорт малюсенький. Скорее аэродром с одним ангаром и парой невзрачных самолетиков. Когда я поняла, на чем придется лететь, мне стало дурно. При такой погоде нас будет болтать, словно в миксере, и контейнер всю дорогу придется держать на весу.

Я не ошиблась. Вскоре вернулась Стелла, помогла вытащить мой чемодан и указала на один из самолетиков:

— Вас уже ждут. Счастливо долететь!

Я обреченно кивнула, и мы распрощались. Прижимая к себе контейнер, я полезла вверх по трапу. Самолетик бесстрашно взмыл в черное бездонное небо, и минут через двадцать я на все лады склоняла Федора Семеновича Жвакина, накаркавшего таки на мою несчастную голову грозу. Двукрылая малявка, трепеща, словно вибромассажер, отчаянно рыскала в зарничных сполохах, а я сидела, закрыв глаза и вцепившись в контейнер обеими руками. Казалось, перелет длится чудовищно долго, и когда мы все же пошли на посадку, я уже сомневалась, сон это или явь.

Первое, что я увидела, выглянув наружу, был черный «СААБ», тихо ворковавший метрах в пятидесяти от приземлившегося самолета. Вцепившись из последних сил в контейнер, я на неверных ногах спустилась по трапу. Из машины появился как всегда элегантный Тигрин.

— С возвращением, Любовь Петровна!

Я вяло кивнула, самоотверженно борясь с отголосками последнего предпосадочного приступа тошноты. Разглядев мою кислую физиономию, Тигрин забрал контейнер и озабоченно спросил:

— Тебе что, плохо?

— Немного укачало... — я попыталась улыбнуться, но радость от встречи с родиной была здорово подпорчена воздушной болтанкой. — Ерунда, пройдет...

Максим усадил меня на переднее сиденье и осторожно поставил на колени контейнер. Потом живо распихал багаж, сел за руль и повернулся ко мне со словами:

— Ты не звонила...

— Зачем? — удивилась я.

Он пожал плечами и, побарабанив пальцами по рулю, сменил тему: - Поедем или немного отдохнешь?

— Поедем, — поморщилась я. — Просто сил нет, как измучилась в самолете. К тому же страшно хочется спать. А мне самой надо везти контейнер в «Медирон»?

«СААБ» плавно тронулся.

— Нет, — покачал головой начальник охраны, сосредоточенно глядя на дорогу. — Я отвезу сам. Операция утром. Сегодня отдыхай...

— Ладно, — кивнула я, откидываясь на спинку сиденья.

Сейчас казалось, что нет большего счастья, чем лечь в постель и закрыть глаза.

— Ты изменилась... — вдруг сказал Тигрйн.

Господи, да после такого перелета даже Джоконда

перестала бы улыбаться!

— И что же?

— Ничего... Просто стала еще красивее.

Я скромно кашлянула и посмотрела в окно.

За стеклом уже мелькали знакомые улицы, значит, минут через пять я буду дома...

— Ой! У меня же ключей нет! Придется будить Олега...

Тигрин хмыкнул и пожал плечами: