Месть в три хода

Итак, я врезала ангелу коленом в причинное место, но ввиду двух вышеупомянутых факторов, удар оказался постыдно слабым. Блондин меня так и не отпустил, зато мы оба упали в лужу, причем я оказалась внизу.

Из‑за близости ручья глинистая почва здесь была пропитана водой и напоминала болотную трясину, в которую мы и начали погружаться. К счастью, рюкзак оказался достаточно толстым, и в воду окунулся только мой затылок.

Блондин, казалось, вообще не заметил ни нанесенного ему удара, ни падения. Продолжая сжимать меня в объятиях, он, не отрываясь, целовался с прежней страстностью.

Любая нормальная женщина на моем месте, плюхнувшись в лужу, непременно пришла бы в ярость и выписала бы насильнику по первое число. Меня же, как всегда, подвело проклятое чувство юмора.

Выросшая на классических произведениях (во времена моего детства советские граждане слыхом не слышали об "Эммануэли"), в своих эротических представлениях я придерживалась весьма традиционной романтической линии, то есть полагала, что любовь непременно должна быть красивой, возвышенной и эстетичной. Уж если роскошный блондин – так на пляже под звездным небом, в каюте шикарной яхты, или, в крайнем случае, на кровати, но уж никак не в грязной луже под моросью холодного осеннего дождя.

Представляя себе комичность ситуации: грязная бомжиха в объятиях ослепительного красавца медленно, но неотвратимо погружается в жидкую глину, я испытывала единственное желание – оглушительно расхохотаться. Удержала меня от этого лишь мысль, что изнасилование продолжается, а значит, снова надо сопротивляться.

Разозлиться по‑прежнему не удавалось, из чего следовало, что вырывание гортани, укусы, болевые захваты за кожу, выламывание пальцев и прочие зверские приемчики использовать не удастся – хоть тресни, а не могу я увечить человека, который меня всего лишь поцеловал.

Немного подумав, я решила выдавить блондину глаза. Не совсем, конечно, а так, чтобы отпустил.

Согласно парадоксу Йоги Берра, в теории между теорией и практикой нет никакого различия; на практике же это различие существует, и зачастую является весьма значительным. В справедливости этого утверждения я уже не раз убеждалась. Убедилась я в ней и сейчас.

Чтобы воздействовать на глаза златокудрого херувима, до них нужно было, как минимум, добраться. Кое‑как высвободив правую руку, я с трудом просунула ее между нашими лицами (блондин, ничего не замечая, продолжал самозабвенно меня целовать) и нащупала его веки. Прекрасные синие очи насильника были закрыты, вероятно, от удовольствия.

В теории, казалось бы, чего проще – сделать резкое движение сверху вниз, вонзив пальцы в углубление под надбровными дугами – и дело с концом. На практике же я настолько изнемогла от сдерживания бушующего в душе веселья (как‑никак изнасилование – дело серьезное и трагическое, и смех тут совершенно неподобающ), что вряд ли бы у меня в тот момент хватило сил, чтобы прихлопнуть комара.

Текли минуты. Устав ковыряться в глазах блондина, я убрала руку и всерьез задумалась над тем, как жить дальше. То, что дело принимает серьезный оборот, я поняла, когда жидкая грязь полилась мне за капюшон. Еще немного – и вода поднимется до рта. Так и утонуть недолго. И тут меня осенило.

Если я не могу его бить, почему бы не позвать на помощь? Дорога, ведущая к бассейну, проходит совсем рядом, вдруг кто и услышит. Голос у меня громкий, надо только не смеяться, а изобразить ужас, подобающий жертве насилия. На это‑то у меня должно хватить сил!

Набрав в грудь побольше воздуха, я истошно заорала:

– Спасите! Насилуют! Помогите!

Желаемого драматизма в голосе так и не оказалось, но, тем не менее, вопли мои возымели действие.

Оторвавшись, наконец, от моих губ, блондин резко вскочил на ноги и вспугнутым оленем помчался вглубь леса.

Глядя ему вслед, я медленно выбралась из чавкающей грязи. Глина сплошным потоком стекала по куртке, рюкзаку и штанам, и я напоминала себе тающую на ярком солнце шоколадную фигурку.

Так я и заявилась в бассейн, где произвела фурор своим видом и, особенно, рассказом.

Потом я долго гадала, каким образом мой синеглазый херувим докатился до жизни такой. Будь я парнем с такой внешностью, девицы бы дрались за право поцеловаться со мной. Или его привлекают исключительно грязные бомжихи? Ответа на этот вопрос я не знала и уже не надеялась получить.

* * *

Резко вскрикнув, чайка спикировала на асфальт и подхватила кусочек пирожного, брошенного ей седовласой бабулькой в ядовито‑зеленой футболке и ярких, как у клоуна, оранжевых шароварах.

Пьер вздрогнул и оторвался от созерцания стакана.

– Извини, – он снова перешел на английский. – Я забыл, что ты плохо говоришь по‑французски.

– Не важно. В любом случае, я тебя поняла. Я действительно очень сожалею. Для женщины изнасилование – настоящая трагедия. Как это произошло? Если тебе неприятно, можешь не отвечать на этот вопрос.

– Мне неприятно, но я отвечу. Я предложил встретиться в Каннах именно для того, чтобы иметь возможность об этом поговорить. В Ницце меня слишком многие знают, а я не хотел, чтобы кто‑либо нам помешал.

– Если я чем‑то смогу помочь…

– Думаю, что сможешь, – кивнул Бриали и задумался, видимо подбирая нужные слова.

Я решила прийти ему на выручку.

– Ты знаешь, кто это сделал?

– Глашб убеждена, что это был Ив Беар.

Уменьшительное имя своей жены Пьер произносил во французской манере с ударением на последний слог.

– Ив Беар? – изумилась я. – Тот самый?

– Тот самый, – подтвердил Бриали.

– Это точно был Ив? Аглая хорошо его разглядела?

– Разглядеть его было невозможно. Насильник был в маскарадном костюме, скрывающем не только лицо, но даже глаза и кисти рук.

– Почему тогда Глаша обвиняет Беара? Этот тип что‑либо говорил? Она узнала его голос?

Пьер покачал головой.

– Все гораздо сложнее. Насильник овладел Глашей в точности так, как было описано в одном из ее романов. Именно это и заставило ее думать, что виновник – Ив.

– В каком романе? Случайно, не в "Застывших снах"?

– Нет, – покачал головой Пьер. – Как в "Изгнании бесов". Ты читала его?

– Читала. Только там, по‑моему было несколько изнасилований. Которое из них?

– То, где насильник был одет в костюм дьявола.

– Не слабо, – присвистнула я.

Бриали мрачно кивнул.

– Но ведь Беар не понимает по‑русски. Откуда он мог узнать, что Аглая в каждом детективе описывает сцены изнасилования? Сомнительно, чтобы он выписывал ее книги из Москвы и заказывал их перевод в надежде обнаружить очередной пассаж на тему грубого волосатого мужика, в извращенной форме овладевающего слабой беззащитной женщиной, чтобы затем проделать то же самое с автором.

– Я тоже не думаю, чтобы Ив на такое пошел, но Аглая словно с цепи сорвалась. Она давно ненавидела Беара, а сейчас эта ненависть переросла в настоящую манию. Предчувствую, что добром это не кончится. Именно поэтому я и попросил тебя приехать. Ты русская, как и Аглая, ты тоже пишешь детективы. Возможно, тебе будет легче найти ней общий язык. Если ее не остановить, страшно представить, на что она может решиться.

– Ты намекаешь, что дело может дойти до убийства?

– Мне даже думать об этом не хочется.

– Понимаю.

– Merde, – выругался Пьер. – Вся это история может здорово испортить мне репутацию.

Интересно, что его больше волнует – репутация или судьба жены? Скорее всего – репутация. Ох уж, этот французский практицизм!

– Аглаю тоже можно понять. Любая женщина на ее месте жаждала бы мести. Она обратилась в полицию?

– Нет. Именно это меня и беспокоит. Боюсь, что она решила лично свершить правосудие. А уж если Глашб что‑то вбила себе в голову, она не отступит.

– Не отчаивайся. Может, все еще не так страшно, – без особой уверенности сказала я. – Кстати, Аглая знает о моем приезде?