Вечеринка с продолжением

—Тогда я сначала начну, — откашлялся Ивнев.

—Резани правду-матку, — благословил его Юрьев.

—Выключи, пожалуйста, — попросила я Измайлова.

Он щелкнул клавишей.

—Я не преследовала Виктора, все было наоборот.

—Не переживай, — участливо посоветовал Измайлов. — Ты еще не привыкла к тому, что тебя выдумывают такой, какая ты выгодна? И веришь в умение мужиков благородно сносить отказы во взаимности? Я собирался лишить тебя удовольствия прослушивания этой части. Но тебе действительно пора взрослеть.

—Но Виктор и Слава — не Анна Ивановна, они современные люди!

—Смешная ты, Поленька.

—Я обязана была отчитаться, с кем жила раньше? Я должна поклясться, что не имела отношения к делам мужа?

—Нет и нет.

—Кто-нибудь после откровений о прошлом осмелится ко мне прикоснуться?

—Найдется смельчак, не все боятся фамилий.

—Ты знал?

—Нет, это был козырь Бориса.

—Ты меня презираешь?

—Восхищаюсь. Уйти от таких деньжищ.

—Лжешь?

—Не привык.

—Измайлов, полковнику милиции нельзя с женщиной…

—Женщине, полковнику милиции, не стоило бы. Продолжим?

Продолжим. Как я продолжаю всякий раз, добравшись до конца.

И вновь зазвучал голос Славы Ивнева. Они, трое сокурсников, поддались очарованию задумки Коли Муравьева о собственном деле. Скинулись, оформились, вгрызлись в работу. Как часто бывает, генератор идеи оказался самым бедным. Далее по возрастающей поднимались Виктор, Петр и Слава. Через полгода вылезло наружу, что Петру Коростылеву и Коле Муравьеву сухомятка рутинного труда противопоказана, и они запивают его водкой. К ним съезжались толпы заказчиков, чтобы за российскую бутылку сорокаградусной получить то, что стоило нескольких ящиков импортного спиртного, если уж измерять цену в поллитровках. Фирма несла убытки, и Слава постановил: или парни кодируются, или прощаются с коллективом. Они согласились лечиться.

—Останови запись, — снова сказала я.

—Невмоготу?

—Я выложу тебе кое-что. Возможно, не в струю, но все равно. Слишком свят Слава в собственной редакции.

—Поля, только щади мое целомудрие.

—Меня бы кто когда пощадил.

—Ну, в знак солидарности выдюжу. Приступай.

Несколько лет назад мне предстояло писать о кабинетах анонимного кодирования. Их развелось так много, что только феноменальная жажда горькой у неизбалованного сластями народонаселения могла спасти его от соблазна поголовной и одномоментной завязки. Не мудрствуя с антитабачным вариантом, я придумала посетить форпост здорового образа жизни в трогательном образе девушки, отчаявшейся в одиночку справиться с проблемами неразделенной любви и алкогольной зависимости. Я позвонила по первому попавшемуся в газете номеру, выяснила, что сначала надо в течение пяти дней подвергаться рефлексотерапии, а на шестой кодироваться в группе. Я совершенно по-свинячьи хрюкнула, услышав о стоимости услуг. Но членораздельно сообщила алчному человеку на другом конце провода: «Здоровье дороже». Потом я робко поклялась себе не спиваться и регулярно лечить кариес. Если здоровье и было дороже, чем кодирование и протезирование зубов, то ненамного.

В понедельник я отправилась. Поликлиника, в которой приютился кабинет, была пуста, как выброшенный спичечный коробок. Я минут десять провела в одиночестве, а потом ко мне присоединились мужчина и женщина. Им было лет по тридцать, стаж вкалывания в семье уже придал им черты добросовестных мастеровых, не самая дешевая одежда претендовала на что-то, но я не поняла, на что именно. Январский денек случился не из безмятежных. Ночной буран наделал завалов и заносов, нарвал проводов. Транспорт впервые на моей памяти имел уважительную причину для отсутствия и вовсю ею пользовался. Мы с вновь прибывшими сговорились не терзаться понапрасну: наверное, доктор откуда-то продирается к нам сквозь непогоду и ее последствия, чтобы помочь вернуться к детской трезвости и оценить божественный вкус напитков типа лимонада. Дождемся. Женщина пала под бременем тишины, скуки и любопытства первой.

— Вы насчет родственника консультироваться или как? — спросила она меня.

Не опробовать на ней свою легенду было грешно. Но, видимо, я по неопытности перестаралась. Потому что женщина, выслушав перечень моих симптомов, почерпнутых в мутном кладезе занятого у приятеля учебника наркологии, восхитилась:

—Ни за что бы про вас не догадалась. Так свежо выглядите.

—Французская косметика, — заскромничала я.

И мысленно похвалила себя за то, что в погоне за пущим эффектом не живописала, как вылакала с лютой похмелюги лосьон, разбавив минералкой и закусив брикетом пудры.

Долг платежом красен. Печальная история моего падения в ликерный омут заставила ее рассказать свою, то есть мужа. Она не испрашивала у него разрешения или хотя бы согласия на выгребание подноготной, а мужчина не пытался ее остановить, только кривился. На директора фирмы, где ее муженек курьерствует, она не походила. Я опасалась родственного скандала, однако вскоре мужчина начал поддакивать. Он с друзьями завел собственное дело. Он пахал. Все, абсолютно все неподъемными веригами висело на нем. Он погибал от усталости, в то время как его заважничавшие партнеры целыми днями где-то шлялись, раздобывали какие-то побочные деньги и заглядывали в офис лишь для того, чтобы запустить загребущие ручонки в кассу, изъять оттуда наличку и, если он был там, бросить: «Я должен». А если он отсутствовал, то и ничего не бросать. Он пробовал их остановить, но только наштамповал себе врагов. И тогда вспомнил, что размышления о категориях преступления и наказания можно прервать водкой. Осуществил и сразу удачно. Одна загвоздка, жена восстала против избранного им метода. Она предложила другой. После работы он покупал вино или шампанское, цветы, какие-нибудь конфеты. И дома, уложив детей, они устраивали ужин при свечах, судя по фигуре жены, обычную обжираловку, но что делать, она прекрасно готовила. На короткий срок мужчину это утешило. А бизнесмена продолжало грызть пренебрежительное отношение партнеров. Уже было очень больно, уже лилась кровь, как в трубочку при анализе, уже безысходность затмевала недавние надежды на спасение. Он по-прежнему приносил в дом все необходимое для романтических трапез. Только предварял явление семье заходом в бар и снимал ставший привычным состоянием стресс коньяком. Там, а не у несколько подраздутого психологами семейного очага, расплачиваясь за дорогое пойло и презентуя бармену сдачу, он чувствовал себя равным приятелям. Нет, гораздо более одаренным, порядочным и перспективным, чем они. Да вот незаметно для себя он стал перебирать. Жена задалась вопросом, почему его развозит после ритуального бокала шампанского и он засыпает за столом, презрев упоительное любовное продолжение озаренного свечами чревоугодия? Отговариваться хроническим переутомлением долго не пришлось. «Если не можешь по-человечески, то есть со мной, бросай совсем», — сказала супруга. И приволокла к врачу.

— Видишь, Измайлов, — допекала я полковника, — нельзя однозначно утверждать, что Муравьев с Коростылевым плохие, а Ивнев хороший.

—Мне пригодится то, что ты рассказала, Полина, — вежливо, но равнодушно выдавил он из себя. — Дослушай пока Ивнева, сделай одолжение, а я переварю информацию.

—Включи магнитофон, всеядный.

Из общих денег Слава оплатил решающую схватку с зеленым змием и Петра, и Коли. Через полгода Муравьев принялся за старое. А Коростылева и убили закодированным, он потом сам повторил процедуру. Коля вообще не бывал либо со всеми вместе, либо сам по себе. Когда Петр угомонился с возлияниями, Муравьев начал подзуживать Виктора. Дескать, с нами, младшими партнерами, не считаются, нам не со всякой сделки перепадает и тому подобное. Призывал к бунту, свержению Славы, разделу предприятия. Этот парень был носителем смуты, даже не носителем, а распространителем. Он остро болел и заражал окружающих. Коля Муравьев хлебал ведрами, его терпели. Ему словно удовольствие доставляло, что с ним возятся, предлагают лечиться, уговаривают не губить себя и дело. Продержались еще полгода, потому что Виктор назло Петру и Славе перескакивал на сторону Коли, как только речь заходила об избавлении от этого подарочка безобразницы-судьбы. Муравьев внешне был сибаритом: полный, розовый, самодовольный, отмытый до блеска. А внутренне он был безвольным слабаком и трусом. Из тех, о ком шушукаются: «Мухи не обидит». Значит, обидит себя, да еще как. И когда Петр и Слава, спровадив Виктора с очередной подругой в Прагу, объявили Коле, что надо выметаться, сопротивления сотрясатель артельных основ не оказал. Потребовал назад долю. Ему ее отдали, даже не вычтя нанесенный пьяным усердием ущерб. Больше его никто не видел и о нем не слышал.