Над пропастью во ржи

которой я дружил в Нью-Йорке, ее звали Салли Хейс. Он эту треклятую карточку, наверно, держал в руках по крайней мере пять тысяч раз. И ставил он ее всегда не на то место. Нарочно - это сразу было видно.

- Никто не победил? - сказал он. - Как же так?

- Да я все это дурацкое снаряжение забыл в метро. - Голову я так и не поднял.

- В метро? Что за черт! Потерял, что ли?

- Мы не на ту линию сели. Все время приходилось вскакивать и смотреть на схему метро.

Он подошел, заслонил мне свет.

- Слушай, - говорю, - я из-за тебя уже двадцатый раз читаю одну и ту же фразу.

Всякий, кроме Экли, понял бы намек. Только не он.

- А тебя не заставят платить? - спрашивает.

- Не знаю и знать не хочу. Может, ты сядешь, Экли, детка, а то ты мне весь свет загородил.

Он ненавидел, когда я называл его "Экли, детка". А сам он вечно говорил, что я еще маленький, потому что мне было шестнадцать, а ему уже восемнадцать. Он бесился, когда я называл его "детка".

А он стал и стоит. Такой это был человек - ни за что не отойдет от света, если его просят. Потом, конечно, отойдет, но если его попросить, он н а р о ч н о не отойдет.

- Что ты читаешь? - спрашивает.

- Не видишь - книгу читаю.

Он перевернул книгу, посмотрел на заголовок.

- Хорошая? - спрашивает.

- Да, особенно э т а фраза, которую я все время читаю. - Я тоже иногда могу быть довольно ядовитым, если я в настроении. Но до него не дошло. Опять он стал ходить по комнате, опять стал цапать все мои вещи и даже вещи Стрэдлейтера. Наконец я бросил книгу на пол. Все равно при Экли читать немыслимо. Просто невозможно.

Я развалился в кресле и стал смотреть, как Экли хозяйничает в моей комнате. От поездки в Нью-Йорк я порядком устал, зевота напала. Но потом начал валять дурака. Люблю иногда подурачиться просто от скуки. Я повернул шапку козырьком вперед и надвинул на самые глаза. Я так ни черта не мог видеть.

- Увы, увы! Кажется, я слепну! - говорю я сиплым голосом. - О моя дорогая матушка, как темно стало вокруг.

- Да ты спятил, ей-богу! - говорит Экли.

- Матушка, родная, дай руку своему несчастному сыну! Почему ты не подаешь мне руку помощи?

- Да перестань ты, балда!

Я стал шарить вокруг, как слепой, не вставая. И все время сипел:

- Матушка, матушка! Почему ты не подашь мне руку?

Конечно, я просто валял дурака. Мне от этого иногда бывает весело. А кроме того, я знал, что Экли злится как черт. С ним я становился настоящим садистом. Злил его изо всех сил, нарочно злил. Но потом надоело. Я опять надел шапку козырьком назад и развалился в кресле.

- Это чье? - спросил Экли. Он взял в руки наколенник моего соседа. Этот проклятый Экли все хватал. Он что угодно мог схватить - шнурки от ботинок, что угодно. Я ему сказал, что наколенник - Стрэдлейтера. Он его сразу швырнул к Стрэдлейтеру на кровать; взял с тумбочки, а швырнул нарочно на кровать.

Потом подошел, сел на ручку второго кресла. Никогда не сядет по-человечески, обязательно на ручку.

- Где ты взял эту дурацкую