Смерть навылет

— Может, присядем? — с надеждой спросила я. — Ноги подгибаются.

Он с полминуты размышлял. Потом нехотя кивнул.

— Ладно, но чтоб я тебя видел.

Он осторожно меня выпустил, и я упала на стул, не чувствуя ног. Ситуация зашла в тупик.

— И что дальше?

— Дальше подождем. Пока этот хмырь не очухается. Сколько с тобой? Двое?

Я кивнула.

— Это хорошо, значит, группу решили не вызывать, не сочли меня важной персоной. Иногда, Стефания Андреевна, это даже хорошо — казаться кем-то незначительным в глазах окружающих.

— Зато в сети представляться гигантом мысли, — не удержалась я от подкола.

Он ухмыльнулся, и достал из кармана пистолет.

— Я бы посоветовал вам относиться ко мне с должным уважением. Эта милая штучка может выстрелить.

— Ножика уже не достаточно?

— Нож — это любовь, а пистолет — средство самообороны. Вы, кажется, хотели знать, что будет дальше? Не раздумали? Нет? Дальше вы с Мишей отправитесь на тот свет, а меня найдут раненого и истекающего кровью. Вы — убийцы, я — герой.

— Банальный ход, Субботин. Те, кто со мной, обо всем догадаются. Может, они даже сейчас нас слушают.

Он нервно облизнул губы, но затем ухмыльнулся:

— Значит, трупов будет больше. Чем сложнее задачка, тем интереснее ее решение. А мне всегда нравились сложные задачки.

— Тебе всегда нравилось играть с людьми, — выступил из темноты Сухоруков.

Субботин дрогнул и отступил назад.

— Вы его знаете, Константин Григорьевич? — удивилась я.

— Ее, Стефания Андреевна, ее, — он горько улыбнулся. — Надо же столько времени искать дочь, а найти убийцу.

— Камилла? — я смотрела на Субботина и не верила своим глазам. — Но как такое возможно?

— Она всегда была, как это сказать, несколько мужеподобна, потому и имя свое воспринимала как насмешку. Что же ты молчишь, дочка?

— Я тебе не дочь, и ты это знаешь! — пистолет прыгал в ее руке. Она отступала к окну. — Ненавижу!

— Ты всех и всегда ненавидела, это я хорошо помню. Знаете, Стефания Андреевна, она в детстве обожала марионеток. Никаких других игрушек не признавала — только этих, на ниточках. А когда увидела Барби в магазине, расплакалась. Мы думали, что она плачет от того, что у нее никогда не было такой роскошной куклы. Два месяца копили на игрушку, и купили. Но в тот же день она ее остригла налысо, разломала и выбросила в помойное ведро. С деревяшками было привычнее и спокойней, а, Камилла?

— Не называй меня так! Меня зовут Женя.

— Отдай пистолет, дочка! Пожалуйста…

— Не подходи, я выстрелю! Слышишь?

— В своего отца?

— Ты мне не отец!

Кто-то выдернул из-под меня стул, и я упала в тот самый момент, когда раздался выстрел. Потом последовал еще один. И тишина.

— Жива? — бликующие тени играли на лице Мо. — Не задело?

— Вроде нет.

— А почему кровь? — пальцы осторожно коснулись выреза на пиджаке.

— Он… То есть она… порезала меня.

— А! Давай руку, — и он помог мне подняться.

Вспыхнул свет.

Сухоруков баюкал раненое плечо и не отрывал глаз от дочери. Камилла сидела у окна, прислонившись к батарее, и невидяще смотрела сквозь отца. Шваба беспомощно шевелился, пытаясь приподняться.

На лестнице слышался гул голосов и топот ног. Звуки сирены.

— Константин Григорьевич!

— А? — сквозь пальцы текла кровь.

— Константин Григорьевич, вы знали?

Он сразу понял, о чем я говорю.

— Знал, точнее, боялся своих предположений. Когда читал их переписку с убитой Крапивиной, то наткнулся на один эпизод. О нем могла знать только Камилла.

— Какой эпизод?

Он снова посмотрел на дочь. Она никак не реагировала на происходящее: живая маска мертвого человека. Отец тяжело вздохнул.

— Вы, наверное, его пропустили. Для вас он не так и значителен. Помните, где Джокер говорит о долгах? За день до ее исчезновения, у нас произошел конфликт. Она взяла из дома крупную сумму денег, которую мы копили на лечение моей жены, матери Камиллы. Мы попытались с ней поговорить, и вот отголоски этого разговора я вдруг нашел в письме Джокера. Понимаете, у них с Крапивиной вдруг оказалось много общего. Обе ненавидели своих родителей. И обе пошли на то, чтобы их убить. Не так важен способ, как важен мотив. Я все время думаю, где мы ошиблись? Почему из милого агукающего младенца получилось такое чудовище? И ведь оно со мной одной крови, — он жалко скривился, то ли от боли, то ли от непрошенных слез. — С какого момента родители перестают нести ответственность за своих детей?

Ответил Мо.

— С того момента, Константин Григорьевич, как дети перестают нести ответственность за своих родителей. Это звенья одной цепи. Вы ни в чем не виноваты. Виновата ваша дочь. Единственное, что вы можете сделать сейчас, поддержать ее или отказаться от своего родства, предоставив Камиллу ее собственной судьбе.

— А вы бы что сделали на моем месте? — с плохо скрываемой злостью спросил Сухоруков.

— Я бы отказался.

— У вас нет детей!

— У меня есть сын, — возразил Стэн. — К счастью, он пока в том возрасте, когда еще надеешься, что из него получится хороший человек. Но я не могу быть уверенным в этом на сто процентов. Дети — наша плоть и кровь, они появляются на свет только потому, что мы хотим, чтобы они появились. Дети — это всегда риск. Гибкий податливый материал, из которого может получиться все, что угодно. Увы, иногда создание может восстать против своего творца. Иногда дети начинают ненавидеть своих родителей, обвиняя в том, что они не смогли дать желаемого. Иногда стесняются нас, нашей слабости, немощи, старости и неумению устроиться в жизни. Иногда любят. Иногда жалеют. У каждого своя история, Константин Григорьевич. У вас она получилась с хорошим началом и печальным финалом. И теперь вам с женой предстоит принять самое сложное решение в своей жизни. Простить или отвергнуть. Ваша дочь его уже приняла. Она — теперь сама по себе. Но прежде, чем сказать свое слово, подумайте вот о чем, как вы будете жить дальше? Если откажетесь, то со временем раны зарубцуются, фотографии, спрятанные на дачном чердаке, покроются желтой пылью, воспоминания смажутся под грузом ежедневных проблем. И однажды вы просто забудете, что у вас когда-то была дочь. Вы будете помнить лишь о том, что какое-то время бок о бок с вами жил совершенно чужой человек.

— А если прощу?

Мы все посмотрели на Камиллу.

— Ни вы, ни она вам этого не простит. И ваша жизнь превратится в ад.

— Прощение — есть благо, — неуверенно возразил Сухоруков.

— Иногда — да, но, как правило, оно означает душевную слабость. Ваша дочь из тех, кто признает лишь силу, слабость же она презирает. Предоставьте Камилле ее собственной судьбе, и, кто знает, может быть, однажды, она сумеет найти правильный путь.

— Вы очень жестокий человек, Стэн.

— Я — писатель. Я копаюсь в человеческих судьбах и пытаюсь понять, почему они сложились так, а не иначе.

— Вы не любите людей.

— Не люблю, — согласился Мо. — Особенно в толпе. Там нет людей, а есть безликая и страшная масса. Не люблю выскочек, объявивших себя лидерами. И лидеров тоже не люблю. Это путь в никуда. В быту я очень неприятен, потому и одинок. Жена давно ушла к другому, забрав сына. Вы будете смеяться, но я испытал огромное облегчение. Теперь мне не нужно нести за него ответственность. Самое тяжелое в этой жизни — нести за кого-то ответственность. Да, я жесток. И знаю об этом. Но по-прежнему испытываю сострадание и нежность к брошенным собакам и ошпаренным котам, плачущим детям и сломанным цветам. Я сентиментален, Константин Григорьевич, все жестокие люди очень сентиментальны. И сейчас я испытываю сострадание к вам, только что потерявшего своего ребенка. Наверное, это очень больно. Но боль не может длиться вечно, со временем она станет тише.

Я вдруг вспомнила мертвую Варю и с нескрываемым злорадством произнесла:

— Зато Камилле придется за все ответить!

Ответом была снисходительная улыбка: