Новые русские

Судорожно закуривает. Глубоко затягивается, чтобы предупредить рвущиеся из груди рыдания.

Матвей Евгеньевич ужасно не любит чужие проблемы. При другом раскладе он бы высказал несколько ободряющих фраз и поспешно бы удалился. В данный момент так поступать нельзя. Оскорбленная женщина, что раненая тигрица, готова броситься на любого. Ничего не стоит от обиды на собственного мужа позвонить Лизе в Майори и наговорить с три короба о прелестной девочке Наде. Поэтому лучше с озабоченным видом заняться утешением:

— Поговорим без эмоций. Выглядишь ты — на сорок, максимум — на сорок два. Это тебе говорю я — артист и мужчина. Мне можешь верить. Я беспристрастен. Да ты и сама знаешь, многие мужики смотрят тебе вслед. А дети? Поверь, лучше пусть будут чужие. Невесть что случится, жалко, но все ж таки не родная кровинка. А откуда ты знаешь, что твоя единоутробная дочь была бы иной? Погляди вокруг. Да тебе просто повезло! Аля уйдет — рана останется, а своя дочь, поступи так же, — свела бы сразу в могилу. Поэтому не греши на судьбу. Своих детей следует иметь в другое время и в другой стране.

— Правда?! — хватает его за руку Вера. Она уже почти благодарна ему.

Туманов по-отечески улыбается:

— Подумай сама. Это — не моя правда, это — правда нашего существования. То же касается и твоего мужа. Возьмем, к примеру, меня. Я — талантливый скрипач, лауреат международных конкурсов и прочее, но, в сущности, — я большой ребенок, даже сейчас, в моем зрелом возрасте. У меня есть любимые игры, которые вряд ли понравились бы Лизе, но лишать меня этой радости, значит, потерять навсегда. А для чего? Признаюсь тебе, при всех моих побочных вариантах, у меня есть главный талант, основной — быть любящим, заботливым мужем и служить своей жене. Все остальное — ребячество. Поверь, оно у мужчины не проходит и в шестьдесят пять. Дай Бог и в семьдесят не пройдет. Но скажи, зачем нам с Лизой доводить отношения до конфликта? Особенно, когда впереди такая светлая старость… Нет смысла. Я про себя, чтобы тебе яснее стало. Не обижайся на мужчину, когда он столько лет рядом. Сегодня оскорбил, завтра попросит прощения, а послезавтра совершит ради тебя подвиг. И второе — не занимайся выяснением некоторых сторон его жизни. Запомни, чего мы не знаем — того нет. Пока у тебя все замечательно. Зачем терять то, что имеешь, если не уверена, что завтра найдешь лучше? Уж припрет по-настоящему, тогда беги, ищи… Мы с Лизой жизнью довольны. Так все живут. Умные люди. А дураки — женятся, разводятся, выходят замуж, делают детей и в конце концов остаются у разбитого корыта. Корыта у тебя пока нет, а значит — все нормально.

Вера долго молчит. Курит. Потом спрашивает:

— Считаешь, у Макса есть женщина?

Матвей Евгеньевич всплескивает от удивления руками. Стучит кулаком по столу, но не сильно.

— Прекрати эти глупости! Я говорил о твоей линии поведения, а не о нем. Какие у него женщины? На какие деньги? Сегодня просто так не дают! Прошли те времена социализма, когда секс был единственной незапрещенной свободой граждан обоего пола. По моим расчетам, вечер с дамой по теперешним ценам тянет на месячную зарплату Макса.

— Он уже не работает…

— Тогда о чем разговор. Не считаешь же ты, в самом деле, что бабы могут дать ему просто так. Внешностью он, мягко говоря, не Ален Делон.

— Всякие бывают, — неуверенно возражает Вера, хотя в душе смятение понемногу улеглось. Мысленно представила себе подвыпившего мужа и призналась — ну кому он такой нужен.

Макс в свою очередь, затаив дыхание, ловит каждое слово Нади об Элеоноре. Она говорит быстрым шепотом. Оказывается, на следующий день после его визита Элеонора поблагодарила Надю. Сказала, что Макс милый, интеллигентный человек, на которого можно положиться. Такие нынче большая редкость. Рыцари перевелись. Она давно ищет помощника по хозяйству, который за небольшую сумму оказывал бы ей мелкие бытовые услуги. Без регулярной мужской руки в доме сложно. Особенно в таком огромном.

— Значит, я пригожусь ей? — воодушевленный надеждой, спрашивает Макс.

— Ну неужели? Это же я тебя порекомендовала, — важно замечает Надя, не подозревая, что Максу известна ее роль в доме Элеоноры.

В этот удивительный момент Макс слышит, как громко стонет в своей комнате Аля. Он бросается туда. Она сидит на полу с белыми от страдания глазами. Видя Макса, с трудом шевелит губами:

— Дай, дай, там в ящике… два стандарта…

Макс открывает ее ученический письменный стол, находит таблетки амитриптилина и дает Але. Она проглатывает две, не запивая. Макс поднимает ее и легко укладывает на диван. В ответ она пытается улыбнуться и, словно оправдываясь, шепчет:

— Каждый хоть раз мечтает полетать над этим городом.

Макс ждет некоторое время. Аля мягко проваливается в глубокий сон. Когда Макс появляется в гостиной, стол уже накрыт по всем правилам, и рядом с Тумановым сидит Вера.

Мертвый друг не предаст

— Мертвый друг не предаст, — задумчиво произносит Жаке Темиров, переваривая бешбармак и сообщение о гибели Глотова. Его замечание вызывает смех у Аслана. Иголочкин лишь слегка улыбнулся. Юка и Кука стоят на коленях за спиной Темирова подобно восточным сфинксам. Отличить их можно только по выбритым буквам «Ю» и «К». Темиров сидит по-турецки, руками выкручивает крупные бараньи хрящи в желании добраться до нежного проваренного мяса. Лев рассказал ему ту же версию, что и Артемию. Аслан забеспокоился из-за «вольво». Он давно мечтал с шиком прокатиться по Москве на такой солидной иномарке.

— Слушай, мальчик, ты недавно, помнится, на «запорожец» занимал, — подшучивает над ним Жаке. — Какой бай в столице появился. Президент, понимаешь. Лучше отправляйся за своей заместительницей. Почему она не сидит за моим дастарханом?

— Так я звонил. У нее голова болит, по-моему, — оправдывается Аслан.

Темиров бросает мослы в таз, запивает прозрачным янтарным бульоном. Громко отрыгивает:

— А… хорошо. Какой же ты начальник? Если у женщины болит голова, значит, у нее нет денег. Скажи, Юка?

— Благодаря твоей щедрости моя голова никогда не болит.

— Молодец, айналайн. — Темиров вытирает руки о белое полотенце. — Езжай, езжай, мальчик, за Верой. Скажи, траур у нас. Ее друг Боке пропал. Хороший человек, мы обеспокоены. Вези сюда. Пусть разделит с нами наши надежды.

Аслану не хочется ехать:

— Пойми, аксакал, я Москву не знаю, где ж мне ее искать?

Иголочкин успокаивает его:

— Сейчас напишу тебе адрес.

— Может, ее лучше пригласить в кабинет? — предлагает Аслан.

— Нет. В фонде тебе сегодня появляться не следует. Дай слухам погулять по коридорам без тебя. Завтра появишься. Вызовешь милицию, спросишь: «Что делать? Машины нет, товарища тоже, понимаешь, нет». Их обязанность искать. А пока будем отдыхать. Вези мне Веру.

Аслан нехотя поднимается. Берет из рук Иголочкина бумажку с адресом и выходит.

— Как думаешь, десять утра — не рано для такой женщины? — спрашивает Темиров Леву.

— Пусть привыкает к хозяйской воле, — одобряет Иголочкин.

Темиров прикрывает глаза, откидывается на подушки. Тихо бормочет заунывную бесконечную песню. Резко прерывает собственное пение.

— Скажи, Лева, она ведь не совсем молодая женщина, а? Ей, наверное, сорок лет будет?

— По правде сказать, ей уже и пятьдесят было.

— Врешь!

— Нет, не вру.

— Врешь! — не сдается Темиров. Он поражен. Для него женщина после пятидесяти — уважаемая апа, хранительница очага, бабушка. Но ведь Вера — цветущая женщина. Позволившая делать с ней все, на что была способна сексуальная энергия Жаке. Он снова повторяет: — Врешь!

— Можешь узнать в отделе кадров МГУ.

Темиров подзывает жестом Юку:

— Айналайн, неужто эта женщина такая старая?

Девушка мешкает с ответом, теряется, что заметно даже через дымчатую вуаль.

— Ее тело очень хорошее, аксакал, но корни волос, я заметила, седые. Ее шейные позвонки плохо подвижны. Ты смотрел на нее спереди. Шея лебяжья, глаз не оторвать. Но сзади… сзади между плеч нарост. Он всегда выдает возраст женщины, особенно, когда начинается старость. У нее голова немного выдается вперед и находится чуть отдельно от верхнего изгиба спины. Я ведь массажистка. Сколько женщин мечтает избавиться от этого нароста. Но невозможно. Даже мануальная терапия не помогает.