Закон десанта – смерть врагам!

— Проходите, — объявил Пригорницкий, — этот тип уже настроен на нужную волну.

«Пациента» отвязали от крюка, он занимал полулежачее положение между стеной и полом. Прерывисто дышал, на лбу поблескивали бисеринки пота, по губам блуждала робкая улыбка.

— Итак, октябрь 82-го года, Илья Григорьевич, — напомнил Пригорницкий, — Андропов — председатель КГБ, Брежнев еще не в Кремлевской стене…

— Я работал в ПГУ — Первом Главном Управлении КГБ СССР… — слабым голосом сообщил Чепурной, — Ведерников трудился в «Девятке» — охрана важных государственных лиц и объектов…

И опять вся эта поднадоевшая пьеса разыгрывалась не по нотам. Господина Чепурного и господина Ведерникова банально наняли — они были уверены, что в деле замешана израильская разведка — «Моссад»… Операцию «Питомник» двадцать лет назад проводил секретный отдел, формально причисленный к Седьмому Управлению, ответственному за техническое обеспечение и слежку. В недрах этого же Управления проект и был похоронен. Причиной тому явилась вовсе не глупость первоначальной идеи — Андропову задумка нравилась. Провинился некий профессор Моравский, являвшийся фактически руководителем засекреченной «школы» в глуши Томской области. Крупнейший специалист по психо— и гипнотерапии, можно сказать, светило международного уровня (ни разу, впрочем, из страны не выезжавшее) — был вынужден высиживать в тайге, являясь, по факту, директором оригинального детского садика и контролируя работу прочих «преподавателей». Но профессор был себе на уме. Хитрый профессор. Драма разыгралась после того, как в руки Моравскому попали некие секретные документы, и поступили сведения, будто эти самые документы он пытался сбагрить «Моссаду», всячески ища выход на представителей израильской разведки. Помимо профессора в деле засветился его ассистент — некто Гномов. Словом, прибыла в лес «правительственная» комиссия в составе спецназа и трех штатских.

Дело происходило ночью — вернее, поздно вечером, детей уже уложили. Окружили территорию, робко постучали в ворота. Арест профессора означал одновременное закрытие проекта — с этим следовало смириться. Сколько требовалось спецназу, чтобы пробиться на территорию, собрать перепуганных детишек, выстроить персонал, поголовно пересчитать, обнаружить нехватку профессора с ассистентом и взломать тяжелую дверь на третьем этаже? Минут пятнадцать — с гарантией. Профессор понимал, что ему конец, когда увидел с третьего этажа сигналящие под воротами машины. Но конец бывает разный. Документы, отпечатанные на машинке (не было тогда никаких компьютеров), по словам ассистента Гномова, хранились в сейфе, доступ к которому имел только Моравский. Так что же сделал этот изощренный тип — крупный специалист по кодировке, изменению сознания и погружению человека в транс? Приказ ассистенту — и некто Гномов кубарем скатился на второй этаж, выхватил из кроватей троих детей и потащил наверх — в лабораторию Моравского!

А дальше начинались чудеса. Профессор никогда не старался запомнить содержимое бумажек — слишком объемный текст — да и опасно: нельзя запоминать секретные сведения. Их нужно хранить в сухом, прохладном и защищенном от чужаков месте. В мозгах детишек! Девочка и два мальчика — они лежали, боясь пошевелиться, на лабораторных кушетках, объятые страхом, и не пытались сбежать — глаза наставника имели мощную магнетическую силу. Ассистент находился в соседней комнате — профессору требовалась уединиться с детьми. Он быстро ввел «пациентов» в транс, вынул документы из сейфа и начал негромко, но внятно их зачитывать. Ассистент прилип ухом к двери, однако толком ничего не слышал. Слова звучали неотчетливо. Какие-то адреса, фамилии, клички, должности. Он запомнил лишь кодовую фразу, которую профессор произнес громко и отчетливо. Услышав эту фразу, введенный в активную фазу сна пациент, обязан был ВСПОМНИТЬ ВСЕ и добросовестно перечислить услышанное. Через двадцать лет, через сорок… Человек вообще запоминает все, он просто не знает об этом, и главная трудность — извлечение… записанного в памяти.

А спецназ тем временем колотился в дверь, вынес ее к едрене бабушке, а профессор торопливо сжигал документы. Бойцы ворвались в лабораторию, им под ноги бросились трое перепуганных детей, которых они не остановили (кто бы знал?). В лаборатории сидел профессор с чувством собственного достоинства, в соседнем помещении — ассистент без всякого достоинства (трясся от страха). Секретных материалов, ради которых и проводилась, собственно, операция, не нашли. Пепел профессор развеял за окном.

Состоялся закрытый суд. Измена Родине. Двадцать лет тюрьмы или пожизненная психушка. Сострадательный суд выбрал последнее. Ассистент Гномов, умудрившийся придержать язык за зубами, отправился в закрытое отделение психиатрической лечебницы на улице 1905-го года, профессор Моравский — в знаменитый «централ» на улице Владимировской, где за примерное поведение и будучи прекрасным специалистом быстро стал «помощником» врачебного персонала и обрел свободу перемещений по территории больницы. Затем попытка к бегству, карабканье через забор; машина, под которую он прыгнул, успела увернуться, но немолодого профессора прямо на месте свалил сердечный приступ — умер мгновенно…

Согбенного, постаревшего, наполовину потерявшего память ассистента в 96-м году выпустили за ворота и отправили на все четыре стороны. Гномов прошел долгий курс реабилитации. Он по-прежнему был приличным психиатром, впоследствии — психотерапевтом. Страну трясло от террора, природных и технологических бедствий. Гномова назначили руководителем центра психологической помощи при региональном штабе МЧС, где и состоялся несколько лет спустя контакт с заезжим израильским хирургом, который в ходе приватной беседы представился агентом «Моссада». Информация не устарела. Она по-прежнему была горячей. Даже горячее, чем раньше. Она обжигала. За информацию предлагались такие деньги, что у Гномова волосы встали волосы. Он прекрасно помнил кодовую фразу, произнесенную профессором. А ввести «детишек» в транс он и сам бы смог. Но Гномов абсолютно не помнил, кого он гнал по лестнице — провал в памяти. Девочка и два мальчика — кажется, так. Девочка отбивалась, плакала, сквернословила, мальчики вели себя посдержаннее, на то они и мужской пол…

И откуда мог предположить «Моссад», что определенные персоны в ФСБ разроют архивы и также заинтересуются делом двадцатилетней давности? В их планах вовсе не значилось сотрудничество с «Моссадом». Их не волновал проект «Питомник» — они хотели обрести секретную информацию для собственных нужд. Но не было у них в распоряжении кодовой фразы, которую знал только Гномов, а оттого и действовали нерешительно, сумбурно, бросаясь из одной крайности в другую — в отличие от партии Гномова-Чепурного-Ведерникова…

У Алика Пригорницкого горели глаза. Он хорошо относился к Вадиму, но бесконечно любил деньги. «Охранная сигнализация» зазвенела в голове.

— Черт, — досадливо щелкнул пальцами Алик, — этот тип в натуре ни хрена больше не знает. Сколько вас было в этой школе, Вадим? Человек четырнадцать-пятнадцать? Информация — у трех. И вас осталось трое. Какова математическая вероятность, что у кого-то из вас в голове — секретные сведения?

Жанна знала, но она молчала. Борька хмуро думал о главном — о том, что пора делать ноги. Вадим же удрученно понимал, что в этом мире никому нельзя верить.

— Хотелось бы мне поболтать с этим парнем по фамилии Гномов… — задумчиво изрек Пригорницкий. — Ребята, а вы ни разу не чувствовали, что ваши головы отягощены чем-то ненужным?

Нельзя поминать всуе черта — он имеет паршивое свойство являться. Не Алик Пригорницкий представлял опасность. Проглядели! Никто не слышал, как сняли внешнюю охрану. В цокольный этаж ворвались люди в полувоенной форме. Работали молча и быстро. Автоматные очереди болью отдавались в сердце. Вадим схватил Жанну, повалил на пол. Сверху упал Борька. В тесном пространстве стало жарче, чем в аду. Бежать было некуда. Зажать уши, но толку? Жанна тихо поскуливала. Борька злобно ругался. Охранники Пригорницкого успели выхватить пистолеты — и повалились, нашпигованные свинцом. Человек с чемоданчиком уже лежал, под головой растекалась лужа крови. Вежливого паренька со знанием электрических законов отбросило к окну воздуховода, как на амбразуру. Чепурной продолжал блаженно скалиться — с тремя дырками в груди. Алик Пригорницкий сделал неловкий прыжок, чтобы уйти в смежное пространство, взметнул полы плаща и рухнул, пораженный в спину…