Новые русские

— Давай. У Артемия все равно, кроме кислого вина, ничего не дождешься.

Владлен Спиридонович достает красивую бутылку с многими медалями и звездочками. Тыкает пальцами, считает звезды: — Ого, семь! Значит, выходит, когда его делали, я в армии еще командовал. Первый раз греческий коньяк пью. Обычно наш, но иногда, случалось, французский. Нынче клиенты все больше болгарский суют или польский «Наполеон». От него, понимаешь, изжога. Но куда деваться? Не выливать же? Здоровье дороже. А этот греки пожаловали. Я им как дверь распахнул, они с перепугу, что живого генерала видят, сразу в руку пакет вложили. Угощайся. Пахнет одеколоном, а так ничего. Не водка, конечно.

Иголочкин выпивает и сам себе тут же наливает еще:

— За твой боевой портрет, генерал!

Владлен Спиридонович прячет коньяк в шкафчик:

— Не распивочная все же. Иди, а то пахнуть будет.

Иголочкин поднимается в ярко освещенном лифте к Артемию. Тот сам открывает ему дверь, поворачивается спиной и быстрым шагом через коридор с безликими окладами идет прямо в комнату ожидания. Лева следует за ним. В этой небольшой квадратной комнате нет окон. По углам стоят узкие диваны. Возле стен стулья с деревянными подлокотниками. В центре — большой многоведерный аквариум. Над ним низко висит люстра из черного металла с дырочками. В основном комната освещается светом, идущим сквозь зеленые водоросли аквариума. Поневоле глаз задерживается на красных, черных, золотых рыбках, задумчиво шевелящих веерами плавников.

— Говори, — вместо приветствия слышит Иголочкин.

— В лучшем виде, как и договаривались, — отвечает он.

Артемий подходит к аквариуму, бросает корм рыбкам. Они со всех сторон устремляются к поверхности воды.

— Ну и что мы в результате имеем?

— Ничего интересного. Убийство из корыстных побуждений. Связано с угоном «вольво», принадлежащей фонду.

— Значит, Гнилой оставил труп в машине? — спрашивает, будто не понимает, Артемий.

— Он что, через жопу соловей? Конечно, он мог бы сделать свое дело, забрать сумку и уйти. Но тогда бы это был не Гнилой. Он любит выжимать до последней капли. Скорее всего, труп где-нибудь превратился в «подснежник», а Гнилой рванул к Алику. Есть в Подмосковье любитель краденых иномарок.

— Где теперь твой герой? — Понтифик ходит кругами вокруг аквариума. Постукивает пальцами по стеклу.

Иголочкин усаживается вдоль дивана, кладет на него ноги.

— Трудно сказать. Машину он им загнал и, без сомнения, тут же укололся. А уж куда ребята Алика спрячут труп, прогнозировать не берусь.

— Перехватил с дозой? Или лекарства оказались не те?

Иголочкин смеется:

— Вскрытие покажет. Если удастся обнаружить труп. А что до Алика, так его завтра вместе со всей командой поутру ОМОН прихватит. Меня давно просили сдать их. Не вписался Алик в цивилизованную систему отношений. Жалоб много. Не у тех машины, угоняли, потом с трудом и без компенсации возвращали владельцам. Уважаемые люди страдали. Кому такой бизнес нужен? Бандиты, одним словом.

— Надеюсь, «вольво» вернется в фонд?

— А как же. Обижаешь, начальник. На группе Алика многое висит, заодно и Глотова повесят, чтобы картину дополнить.

Артемий подходит к Иголочкину. Снимает его ноги с дивана.

— Интересная история. И вполне правдоподобная. А Бориса Ананьевича жалко. Человек был неплохой. Немного бесполезный. Всю жизнь пропаразитировал и, выходит, умер, как паразит. Только кровавое пятнышко и осталось. Что делать? ФАТА ВИАМ ИНВЭНИЭНТ — от судьбы не уйдешь.

Иголочкин снова кладет ноги на диван.

— А как насчет клиентки в апельсиновой норке? Ох, как мне ее лодыжка понравилась!

Опечаленный мыслями о судьбе Глотова, понтифик продолжает прохаживаться вокруг аквариума. Поравнявшись с Иголочкиным, молча сбрасывает вторично его ноги на пол. Лев встает с дивана. Повторяет в спину Артемия:

— Так как насчет мадам?

Артемий пожимает плечами:

— Я не против. Есть один нюанс. Любовник очень крутой. Бизнесмен из Вены.

— Австрияк?

— Нет. Наш. Новый русский. Будешь от меня выходить, столкнешься с ним внизу, у лифта. Постарайся запомнить его лицо. На себя внимания не обращай. Понятно, да? Иди. И передай Владлену Спиридоновичу, что греческий коньяк вреден для генералов. Это дамский напиток.

Иголочкин уходит. Но чтобы спуститься вниз, пользуется не лифтом, а ступает бесшумно по ковровой дорожке, постеленной от квартиры Артемия до самой парадной двери. Его замысел удается. Захватывает генерала врасплох, отхлебывающим из стакана коньяк и закусывающим белым хлебом и крупными маслинами.

— Приятного аппетита! Скучно дуть коньяк без товарища?

Владлен Спиридонович не желает делиться греческими остатками. Старается закрыть своей плотной фигурой в мундире бутылку и закуску:

— Давай, давай, нечего здесь задерживаться.

Но Иголочкин обходит его и нагло усаживается на диванчик. Достает из кармана деньги. Кладет на стол.

— Мне понтифик поручил дождаться гостей. Бери деньги и ставь еще пузырь. Я халявщиком никогда не был.

Генерал-привратник тщательно пересчитывает купюры, убеждается в их достаточном количестве и торжественно ставит на стол «Наполеон».

— От него ж изжога! — протестует Иголочкин.

— Да нет. Ежели закусывать, то ничего, — и пододвигает к нему банку греческих маслин.

При уютном свете небольшой настольной лампы содержимое бутылки быстро уменьшается.

— Слушай, Спиридоныч, дай китель примерить. Ты же ночью не обязан по всей форме. Отдохни, я за тебя наряд постою, — пристает к нему Иголочкин.

— Не сумеешь. Выправка не та, — не соглашается генерал-привратник.

Лева не отстает. Дергает собутыльника за лацкан. Тот отмахивается, пытается встать, но не очень получается. В это время раздается звонок в парадную дверь. Иголочкин молча стягивает с него китель, надевает на себя. Руки почти до локтей торчат из рукавов. Застегивается на все пуговицы с гербами бывшего государства. Низко на глаза надвигает козырек нахлобученной на голову фуражки. Спешит открывать. Первое, что бросается в глаза, — апельсиновая норка. Он долго из-под козырька изучает таинственно-сексуальное влекущее лицо обладательницы норки. Потом стоящего за ней в добротном кашемировом пальто рыжего мужчину без шапки. Пухлые губы которого не сочетаются с тяжелым решительным взглядом. Наконец, Лева открывает настежь дверь и шепотом сообщает:

— Понтифик вас ждет. Это большая честь для нас.

Не удостаивая его ответом и тем более благодарностью, парочка поспешно заходит в лифт и поднимается наверх.

Генерал-привратник расстроенным голосом критикует Иголочкина:

— Где ж это видано, чтобы привратник заигрывал с посетителями? Ты должен стоять неприступно. Поначалу пусть они уяснят, что тебя обойти никак невозможно. В их глазах должна родиться мольба. Только после этого снисходи до их просьбы. Но смотри, как на вошь. Потому как, пока он стоит перед тобой, тебя за человека считает. А пропустишь внутрь, в ту же минуту станешь для него пустым местом.

Иголочкин снимает китель и фуражку, возвращает хозяину. Допивает из своего стакана, смачно целует генерала и, надевая на ходу пальто, выходит из дома на улицу.

— Что за военное учреждение? — тихо спрашивает Степан.

— Никакое не военное. Дом принадлежит доктору.

— Ясно. Какое-нибудь бывшее военлечуправление. Подумать только, генералы на аборты переключились.

Дверь им открывает Фрина. Откуда-то из глубины помещения часы бьют полночь. Высокая блондинка с пышными, ниспадающими на плечи локонами, в черном строгом коротком халатике, кося правым глазом, улыбается пришедшим спокойной милой улыбкой, как хорошим знакомым. Свет в большой белой прихожей приглушен, его источник находится в античной арке и мягко скатывается по играющим световыми пятнами малахитовым колоннам. Блондинка представляется просто. Ее зовут Фрина. Она провожает несколько настороженных Катю и Степана по коридору с мерцающими окладами в комнату, где их ждет понтифик. Артемий стоит у среднего из трех высоких овальных окон и смотрит в темноту ночи. Фрина оставляет гостей и беззвучно исчезает. Степан и Катя замечают на полу белого петуха, который усердно клюет крупные отборные зерна, не обращая внимания на вошедших. Бросается в глаза и место, где рассыпано зерно. Оно представляет собой большой, исчерченный чем-то черным по белому мрамору пола круг. Он разделен на сектора, каждый при этом обозначен буквой. Степан кивает Кате головой, улыбается иронической улыбкой, мол, вот таким колдовством будут избавлять ее от зачатия. Артемий, продолжая глядеть в окно, обращается к ним: