Тот, кто стоит за спиной

— А как же научный прогресс? Ведь мысль, ее не остановишь?

— А ну его в задницу, этот ваш прогресс! Кому он нужен? Трудящимся? Да трудящихся он только калечит! Что мы с вами с него имеем? Скажете, самолеты, телевизоры да пилюли для похудения? А я вам так скажу: трубы мы имеем, трубы крематориев, в которых горим давным-давно синим пламенем. Что ни изобрети, все против нас же самих и оборачивается! Тот же автомобиль, что он дал? Свободу и скорость передвижения? Животы толстые с гиподинамией одним и гробы фанерные другим — вот что он дал, да еще иллюзию, что мир за спину летит. А мир-то стоит, где стоял. Это мы, как крысы в общественной столовой, мечемся… Разве не так?

— Может, и так, — задумчиво произнес Валерий Николаевич и улыбнулся.

— Ну а вы куда, на небеса? Или к себе на службу, лямку тянуть?

— На небеса, — усмехнувшись, ответил Хромов и весело прищурился.

— А если серьезно?

— Если серьезно… Жены у меня больше нет, да и не было, наверное. А служба моя… О ней лучше не вспоминать! Так что…

Они ехали в Васкелово. Справа от них мелькали корпуса пионерского лагеря.

— Ой, вот наша дача! — крикнул мальчик.

— Командуй, парень! Где сворачивать будем? — обернулся к Андрею здоровяк.

«Рафик» остановился у изгороди. Солнцев и Хромов вынесли из автомобиля носилки с литератором и понесли их в дом вслед за мальчиком.

Половцева уложили на диван и накрыли его старым шерстяным одеялом в клетку.

— Может быть, папу лучше отвезти в больницу? — робко спросил «медицинских работников» Андрей.

— Зачем в больницу? Руку я ему перевязал. Рассечение над глазом в норме. Челюсть у него, конечно, припухла, даже отекла, но, самое главное, — цела. К вечеру отек рассосется. Есть хочешь?

— Нет, — сказал мальчик и опустил голову.

— Ну и зря! — бодро сказал Солнцев. — Вот что, мы тут у тебя на кухне минут двадцать похозяйничаем и отвалим. Хлеб есть?

— Не знаю…

— Ладно, иди отдыхай, — сказал Хромов. — Есть мы тебя позовем. Да, и вот еще что… — Валерий Николаевич мягко положил свою тяжелую руку мальчику на плечо. — Мы обо всем, что было с тобой и твоим папой, знаем. Только ты, пожалуйста, не спрашивай нас ни о чем, ладно?

— Ладно… А откуда вы все знаете?

— Ну вот, мы же договорились. И еще, последнее: папу ты тоже ни о чем не спрашивай, так для него будет лучше… и для тебя. Понял? — здоровяк смотрел смеющимися глазами на Андрея.

— Понял, — тяжело вздохнул Андрей. — Так, конечно, будет лучше…

Солнце уже ослепительно лезло во все щели.

Тревожно прислушиваясь к себе, Половцев смотрел в потолок, по которому ползли солнечные зайчики. Какой ужасный сон приснился ему! Но, может быть, это был не сон?

ЭТО был не сон?!

От такой мысли на лбу у литератора выступила испарина. «Сегодня должен приехать Андрей! А что же я тогда лежу? — лихорадочно вспоминал он. — Или парень уже приезжал… вчера? И его… и его… Почему я здесь, на даче? А, может быть… Стоп!»

Усилием воли Половцев, как омерзительного гада, раздавил в себе эту мысль. Раздавил и прислушался.

В кухне кто-то двигал посудой. Бац! Кажется, ложка упала! Нет, вилка! А вот это эмалированная кружка! «Да кто ж там орудует?» — подумал литератор и провел языком по сухим и горячим от волнения губам. Лицо у Половцева пылало, а сердце ухало в груди, как фабричный молот, грозя проломить ноющие ребра.

— Андрей! — дрожащим голосом робко позвал Половцев и весь сжался, закрыв от волнения глаза.

Из кухни послышались легкие шаги. «Это его шаги!» — от головы до пяток Половцева пронзила острая, как игла, радость.

— Ну и здоров же ты спать! — Андрей стоял в дверях и с улыбкой смотрел на отца. В руках у него была сковорода с жареным картофелем, который пах, ей-богу, пах настоящим жареным картофелем. — Вставай, хватит барсучить. Сосед уже на середине озера. Наших лещей вылавливает, — устало улыбаясь, мальчик произнес все те фразы, что обычно шутливо употреблял сам Половцев. В первый раз он так по-взрослому говорил с отцом.

И Половцева прорвало.

— Слушай, Андрюха, а мне тут такая ерунда приснилась, ну просто я не могу! — быстро затараторил литератор, пытаясь удержать свой вдруг переставший подчиняться ему голос, который то и дело срывался на фальцет. Половцев в диком темпе пытался сказать сыну все, что хотел сказать. При этом он глотал буквы, слоги и даже целые слова. Речь его была несуразна, чудовищна, даже безумна. И при этом он, как безнадежно больной человек, как последний идиот из психушки, улыбался, улыбался, улыбался, растягивая губы до самых мочек ушей, наконец осознав, что такое дикий телячий восторг.

— Давай, иди есть! — смеясь, воскликнул Андрей.

— Нет, ты послушай! Это же кино, настоящее кино! И ты там был! — Половцев вскочил с дивана и, подбежав к сыну, первым делом потрогал его: настоящий ли? Ощутив крепость костяка и на всякий случай хлопнув его по плечу (а вдруг лопнет, как мыльный пузырь, или рассеется, как дым?), он закрутился по комнате. — Ну я напишу об этом, ну я им всем покажу! Слушай, Андрюха, сейчас я тебе такое расскажу!

Пробегая мимо платяного шкафа, литератор бросил беглый взгляд на зеркало и замер.

Из зеркала на него смотрел человек с опухшим и разбитым лицом. К тому же этот человек был абсолютно седой. Редкие кудри его были белы, как снег. Только сейчас Половцев заметил, что кисть правой руки у него перевязана. Вмиг онемевший литератор по-детски беспомощно смотрел на свой искаженный образ.

— Андрей, — едва слышно прошептал литератор, — кто это?

— Это ты…

— Так значит… все это не сон? — Половцев обернулся и посмотрел на сына глазами, полными отчаяния и какой-то смертельной усталости.

— Не будем папа, — спокойно сказал Андрей. — Зачем? Ведь ты есть… и я есть, и все это вокруг тоже есть… Пойдем рубать картошку, а? — мальчик подошел к отцу и, улыбаясь, заглянул ему в глаза. — Ну пойдем!

— Пойдем… — неуверенно ответил Половцев, всматриваясь в сына, такого родного… и все же такого незнакомого. — А червяки? — спросил вдруг, сам не зная почему, литератор и робко улыбнулся.

Открыв глаза, Елена Максимовна долго не могла понять, где она находится. Вдоль зеленоватых стен стояли койки, на одной из которых кто-то стонал. Слабый свет раннего утра проникал с улицы через большое окно. Сильно пахло лекарствами. Елена Максимовна поняла, что находится в больнице и к ней сразу же вернулась реальность.

Нет, ей не нужна была эта больничная явь, явь, в которой она еще существовала, но в которой уже не было ее сына. Она зажмурилась, но сон уже ушел. Сон, в котором она видела своего Андрея и Половцева. Они ловили на озере рыбу. Все было так, как рассказывал ей когда-то сын: резиновая лодка, панамы на головах, удочки и полный штиль на воде. Она стояла на берегу, а они все плыли и плыли к ней навстречу, плыли и не могли приплыть. Они были далеко от нее, но зато они были…

Елена Максимовна села на кровати и, стараясь не реагировать на головную боль, стала искать обувь под койкой. На стуле у соседней кровати, на которой спала какая-то грузная женщина с открытым ртом, лежал больничный халат.

Елена Максимовна, стараясь не выпустить из головы память сна, не расплескать его чудесные детали, завернулась в этот халат и извлекла из-под стула разношенные тапки. Выйдя из палаты, она прямо и немного замедленно, вытянув перед собой руки, пошла в конец коридора. Дежурная сестра, которую Елена Максимовна миновала, даже не повернув в ее сторону головы, спала, как ребенок.

Маленькая майорша вышла на больничный двор и, сориентировавшись, пошла к метро. Она шла, шлепая по асфальту чужими тапками, и не давала страшным мыслям о смерти завладеть ее мозгом. Не давала, потому что сон, его отголоски и краски были еще сильнее этой еще только наливающейся утренним светом действительности.