Тот, кто стоит за спиной

— Ну… — как-то неопределенно прохрипел Пахом, словно сквозь сон.

— Так вот, это была Богданова «братва». Да, Сережа, Богдан был твоим конкурентом на ниве разбоя. Похоже, вы, как незабвенные дети лейтенанта Шмидта — Шура Балаганов и Паниковский, не поделили территорию… Я знал о Богдановой «братве» еще год назад и через это пытался к нему подобраться. Но Богдан — настоящий бандит, врожденный. Ему миф и ореол вокруг его загадочной и оттого страшной фигуры важнее всяких денег. Он не стал работать на меня. Он сам начал искать меня, чтобы открутить голову. Думаю, открутил бы, если бы только добрался… А в нашем случае Богдаша имел на тебя зуб: подозревал тебя в причастности к «конкурирующей фирме». Так вот, там, в Васкелове, он увидел что-то, может быть твой контакт с твоими «ребятами» — ведь признайся, ты Встречался с ними в Васкелове, когда уезжал за продуктами, встречался, чтобы дать указания! — увидел и все понял. Уже одного этого было для меня достаточно, чтобы убрать Богдана. Ведь он собирался поквитаться с тобой… Я все думал, как это сделать, и вдруг он собрался в охоту на меня! Сначала я даже не понял почему, но потом… Видишь ли, Пахомыч, я колол себе один препарат для повышения температуры тела, чтобы выглядеть больным, чтобы официально быть дома, а на самом деле… Наверное, он прочитал маркировку на одной из моих ампул и «расколол» меня. В лесу я увидел твоих ребят и путем нехитрой комбинации — простыми перебежками! — подставил его под них. У кого-то из «ребят» был Узи. Он неплохо сработал! А вот нашего Ромео — лейтенанта — ранил я сам, когда увидел, что ты тянешь с «похищением». Пришлось нагнетать обстановочку и, так сказать, катализировать процесс. В общем, ты не обманул моих ожиданий, Сергунчик!

— Помоги мне, — прохрипел Пахомов, пытаясь подняться. — Я хочу встать.

— Нет, что ты! Лежи, Сережа, так умирать проще. Не бойся, я подожду. Вот умрешь, тогда начну здесь уборочку. Надо избавить местный «антиквариат» от своих отпечатков. Как ты думаешь, все эти трупы на тебя спишут?

— Помоги мне встать! — зарычал Пахом.

— Слушай, угомонись! Свое дело ты сделал, теперь ляг и усни, — Беркович присел на корточки напротив Пахомова и, ласково улыбаясь ему в лицо, продолжал спектакль: — Я бы дал тебе деньги, ну те, которые обещал. Но ведь они тебе больше не нужны. Я оставлю их себе, ладно? А ты не дергайся. По моим прикидкам ты должен кончиться на этом полу без посторонней помощи. Кстати, у тебя, наверное, с собой дискета. Дай-ка я посмотрю! — майор обшарил не сопротивляющегося Пахома и извлек из его кармана то, что искал. — Да, вот она. Теперь все в порядке. Завтра-послезавтра обменяю ее на чемоданчик с никелированными замочками и устрою себе праздник. Нет, Сережа, — мечтательно закатил глаза Беркович, — никуда я из этой страны дураков не уеду. Деньги надо здесь делать, потому что здесь — проще, здесь, брат, как я уже заметил, одни дураки…

Внезапно майор почувствовал резкий неприятный запах и обернулся. На пороге комнаты стоял грязно-зеленый от земли и силоса литератор, в упор смотревший на майора Берковича.

— Где он? — глухо произнес литератор.

— Откуда вы, прекрасное дитя? — в свою очередь выпалил Беркович, шокированный таким неожиданным и грозным появлением с того света «ароматного» покойничка. Майор даже затрепетал, представив себе еще полчаса назад мертвого человека, встающего из праха и разваливающего тяжелые зеленые комья силоса, а потом со стеклянными глазами выходящего для своего последнего рукопожатия. — Вас уже не должно быть! Вы, господин упрямец, все-таки не проглотили мои пилюли. А жаль! Ваша кончина могла быть светлой и радостной, а теперь придется сделать вам больно, — майор вытащил свой пистолет.

— Где Андрей? — еще глуше произнес литератор, не двигаясь с места и не сводя глаз с приближающегося майора.

— Нет, вы несносны! Эту страну давно пора проредить, как грядку. Через одного дураки! Ну зачем ты пришел? Чтобы еще раз умереть? — майор был уже на расстоянии двух шагов от литератора. — Почему ты не умер сразу, глупенький? — и майор вдруг громко и нервно засмеялся, понимая, что сейчас ему придется убивать.

— Где он? — литератор набычился, опустив подбородок на грудь.

— Где? Только тот, кто у меня за спиной, знает это! Думаю, он съел вашего Андрея! Не грустите, сейчас вы отправитесь к своему сыночку! — и майор Беркович вскинул руку с пистолетом, целясь литератору в сердце.

— Смотри! — прошептал литератор и снизу от колена бросил в лицо майору кота, которого до этого момента держал у себя за спиной, взяв за шкирку.

Беркович инстинктивно вскинул руки к лицу, защищаясь от острых и цепких кошачьих когтей, и в этот момент литератор с силой толкнул его.

От неожиданности майор сделал широкий шаг назад, отклонив при этом корпус и ища удобный момент, чтобы произвести выстрел. Но его ноги запнулись за свернутый до половины ковер, и он потерял равновесие. Уже падая навзничь прямо на Пахома, он все же успел выстрелить в потолок…

Половцев увидел, как упавший на водилу майор внезапно выгнулся и весь задрожал. Тишину наступившей ночи внезапно разрезал его пронзительный утробный крик, который так же внезапно оборвался.

Осторожно ступая, словно это был не добротный деревянный пол, а топкое болото, литератор подкрался к выгнутому судорогой майору и остановился.

В открытых глазах майора Берковича, уже подергивающихся траурной дымкой, застыли и удивление, и протест, и, главное, страх неотвратимо надвигающегося небытия. Взяв майора за плечо, литератор рывком скинул его с Пахомова и повернул лицом вниз. Между лопаток у Берковича торчала рукоятка ножа, который до последнего момента сжимал в слабеющей руке смертельно раненный водила.

Равнодушно посмотрев на большое тело майора, Половцев прохрипел:

— Где Андрей?

— Там… — одними губами ответил Пахом.

— Где там? Где???

— Там, — Пахом улыбнулся и выдохнул. Голова его безвольно упала на грудь.

Литератор вышел из дома в тишину. Было как раз то время, когда предыдущий день уже дошел до своей последней черты и умер, а грядущий все еще не смеет родиться; время, в которое все живое и здоровое предпочитает сны яви; время, в которое спит даже измученный бессонницей неврастеник; время, в которое вурдалак, упырь или какой-нибудь скромный учитель Чикатило, в кровь раздирая себе глотку, воет на слепое, бескровное небо от душащего его бессилия и тоски. Было время безвременья, в котором есть все, кроме жизни.

Половцев шел по грунтовой дороге, ведущей к шоссе. «Там! — крутилось в его голове. — Там!»

Ему более ничего не было нужно от этого мира. Ничего, кроме одного теплого комочка, который когда-то давным-давно он с радостным удивлением и непонятной тревогой прижимал к своей груди, боясь уронить. Прижимал, пытаясь коснуться его нежного розоватого шелка своей небритой щекой, словно он, этот слабо пищавший и пульсировавший комочек, мог дать ему что-то несказанно большое, счастливое и вечное…

Теперь Половцев желал от мира только его. Его, могущего сделать из тебя человека, презирающего смерть, и оттого уже непобедимого; его, вместившего в себя вселенную и даже смысл мироздания.

Но Половцев не знал, где ему искать эту вселенную… Он уже ничего не знал.

Даже если бы Половцева сейчас спросили, как его зовут, он лишь надолго задумался бы, тупо сдвигая тяжелые надбровья, и задумался бы прежде всего над смыслом этого вопроса. Все слова потеряли для литератора свою силу, исчерпали свой изначальный смысл, потому что в нем пропала эта ножевая граница между жизнью и смертью. Та невозможная для земного ума жирная и страшная черта между двумя океанами исчезла в сознании литератора, как гигантская плотина, и две стихии, две беспредельности хлынули одна навстречу другой, с ревом смешав две клубящиеся бездны в один бесконечный хаос безвременья.