Америкен бой

Он с удовольствием принялся наворачивать обед, а майор тем временем закурил и, отклонясь на спинку казенного стула, принялся разглагольствовать:

— Не понимаю я тебя, Славик. Ну, обидно, конечно. Ты этих Близнецов года полтора пас?

— Около того...

— Да. Обидно. Ты, небось, думал, что вот, еще меся­ца три и всю шарагу метлой, с корнями... И территорию эту чистой держать, под собой. Пропалывать там, припу­гивать... Чтоб, значит, ни Челюсть, ни Никольские на эту территорию не сунулись. Я так говорю?

— Ну,— неуверенно ответил Мухин.— В общих чер­тах, так. Никольским тоже недолго осталось.

— Понятно. Славик, у тебя дача есть?

— Вот только дачи мне не хватает!

— Понятно. А у меня есть. И поэтому я знаю, что такое огород. Дурачок ты, Славик. Ни черта у тебя не выйдет. Я же, когда сорняк рву, санкции прокурора не требую. А тебе без нее полная труба. Прокурорские же, работа у них такая, правовое государство строят, каждый твой сорнячок изучать будут, рассматривать. Сорняк ли? Вроде листики какие-то не такие... Может, редиска? И по­ка то, да се, сорнячок твой побеги даст, раскинется...

— А ты что предлагаешь, мне тоже в ковбои уйти? Мочить всех, кто не там дорогу перешел?

— Ты маленький еще, не знаешь, но так тоже нельзя. Я о другом. Ты там снаружи вовсе не за тем, чтобы вовсе преступности не было. Тем более, что от тебя это и не зависит. Ты там только для того, чтобы они не зарыва­лись, не наглели. И вот когда кто-то твоих подопечных так славно и споро по стенкам размазывает... Ведь за два дня?

— За два.

— Вот. То чего ты переживаешь, дергаешься?

— Так ведь не Зорро же, не Робин Гуд! — возмутился Мухин.— Это же они в городе перераздел готовят! Но­вые-то поголодней прежних встанут, вообще житья ни­кому не дадут. А под новеньких копать, да когда они всех так запугают, еще год уйдет...

— А на тебя, Славик, не думают?

 — Думают, наверное,— с сомнением пожал плечами Мухин.

— А и пусть думают. Ты только береги себя и не переживай. Знаешь, на работе шибко переживать вредно. А чего ты к нам-то пожаловал? Поесть?

— Спасибо,— Мухин как раз разделался с биточками, но кисель пить не стал.— Вкусно живете!

— Ну, зэки-то попроще кушают...

— Я надеюсь... Мне с Чеченом поговорить надо. Очень мне интересно, кто же это Близнецов вот так среди бела дня раздевает. Не может быть, чтобы без причин. А Чечена тому с неделю повязали, должен быть в курсе. Он же центровым у Близнецов был.

— Сходи,— милостиво согласился майор.— Только он не скажет ничего. Поверь моему опыту, Чечен — кон­ченый. Он как в лагерь попадет, побежит. Убьют его, я думаю. Но он в это не верит. Он себя уже в авторитеты записал, а для авторитета глуп он. И смазлив слишком. Но ты сходи, сходи, не слушай меня. Авось получится. Только пистолетик все-таки у меня оставь...

— На,— развеселился Мухин, доставая пистолет.— Но я его стрелять и не собирался.

— Да это просто порядок такой,— окинул Мухина цепким взглядом майор.— Второй-то тоже доставай... 

Мухин, удивляясь, как майор смог углядеть на нем вторую кобуру, все так же улыбаясь, вынул и отдал ему и второй пистолет.

— Знаешь, как бывает?— провожая его, без интона­ций говорил майор.— Оружие глупит. Ты его вынешь по запарке, припугнуть, а он возьмет, да и отнимет. Чечен мужик крепкий. В заложники тебя же, требования какие-нибудь дурацкие... Зачем? Вот, вертухаи же тоже без оружия ходят. На тот же случай... Уставы хоть в чтении и скучны, но, знаешь, тоже на опыте все.

Они прошли по мрачному коридору и остановились у двери. Майор подозвал надзирателя:

— Отпирай. Да далеко не уходи,— Мухин обидчиво вздернулся.— Но и не подслушивай! — Назидательно за­кончил майор и, кивнул Мухину, пошел обратно.

В камере на единственной табуретке сидел худощавый красавец с восточными чертами лица. Увидев вошедшего лейтенанта, он гордо отвернулся,

Мухин спокойно прошел вглубь камеры и присел на стол.

— Как-то неуютно у тебя,— заметил он, оглядев­шись.—А, Чечен?

Чечен гордо молчал, заносчиво выпятив вперед под­бородок и на лейтенанта демонстративно не глядя.

— Курить будешь?

Мухин достал сигареты, закурил сам и протянул пач­ку Чечену. Но тот и тут не дал слабины, даже не поменял позы, только ноздри его затрепетали, когда он учуял запах дыма.

— Да ты мне профиль свой орлиный не демонстри­руй,— довольно примирительно заметил лейтенант, затя­гиваясь с удовольствием после сытного обеда. Он вообще сейчас был настроен миролюбиво.— Я и так знаю, что ты молчишь. Знаю, что рта не откроешь. Но тут я к тебе не с допросом, а как бы за консультацией. Случай, понима­ешь, особый. Ваших, Чечен, мочит кто-то. Круто мочит, профессионально, не любительски. И знаешь, сдается мне, что не успокоится. А в таких вопросах меня инту­иция не подводит. Решил кто-то, что ни Близнецов, ни людей их быть не должно.

Чечен продолжал сидеть неподвижно и хранить мол­чание, но было видно, что информация его заинтересо­вала.

. — Да, тебе наверное скучновато здесь,— лейтенант полез во внутренний карман и достал оттуда конверт.— Так я тебе веселые картинки принес. Так, посмотри, раз­влекись.

Он протянул конверт уголовнику.

Было видно, что Чечен заколебался, помедлил, но конверт все-таки взял. Конверт не был запечатан. Из него Чечен достал пачку фотографий с мест происшест­вий. Даже сейчас, мельком проглядывая вместе с Че­ченом фотографии, Железяка подивился прыткости убийц. Фотографий было много. Слишком много на два будних дня.

Чечен же смотрел фотографии на первый взгляд со­вершенно бесстрастно. Пролистал их все, на некоторых задерживаясь, пытаясь разобрать, кто на них изображен.

Лейтенант легко соскочил со стола и прошелся по тесной камере. До двери и Обратно. Отстрелил щелчком окурок в сторону параши и, облокотившись плечом о сте­ну, выдержал секундную паузу, а потом начал говорить.

— Вообще-то ты знаешь: я с такими подонками как ты в доверие не играюсь.— Мы с тобой враги, врагами и умрем... Хотя, согласись, не возьми я тебя в это тихое, уютное место, где так сытно кормят, среди этих фотогра­фий уже и твоя была бы. Ты же к Лепчику часто на яхту приезжал. Вы там с Диким на природе любили оттяги­ваться. Но и Дикого я от неминучей смерти спас. Тут он, неподалеку. Но Дикой —казачок, глуповат. Ты поумнее будешь. Потому к тебе и пришел...

— Никто бы меня не взял,— гордо вскинув голову произнес Чечен.

— Ну, так уж и никто! Я-то взял. А эти ребята, признаюсь, пошустрей меня. Была бы у тебя сейчас либо шея свернута, либо пара пуль в легких. Зелень пятнадцать человек сторожили. С Лепчиком на яхте пятеро были. И не молокососы. Коня, а ты помнишь, Конь боец непло­хой был, голыми руками придушили. И ты бы не сдю­жил. Вы ж, бандиты, любите, чтоб вас с десяток, а жертва одна. Там вы сильны. А один на один — школьники не­порченые. Только и умеете, что шипеть злобно. Вот, как ты. Помнишь?

Об этом Железяка напомнил зря. Это он сразу понял. Чечена ради пользы дела хвалить надо было, льстить ему. Тут бы он раскололся. Говорить надо было, что он бы, конечно, такого не допустил, если б на свободе был. Но и отсюда может дружкам своим помочь...

Чечен, не складывая, бросил фотографии на цемент­ный пол и те, шелестя, разлетелись веером.

Железяка попытался все-таки надавить еще:

— Смотри, случай какой уникальный выпал,— прого­ворил он.— Можем мы друг другу помочь. Они ведь всех твоих корешей поганых под корень выведут. По мне, так и слава Богу, но интересно мне знать, кто они? Скажи мне, Чечен, с кем вы что не поделили, куда на свою голову сунулись? Кто вас мочит?

Чечен однако долго молчал, а затем начал говорить. Говорил он забавно. С сильным акцентом, но очень мед­ленно и очень грамматически правильно. И даже те не­большие шероховатости, которые встречались в его язы­ке, только придавали ему какую-то странную образность:

— Если бы ты, Железяка, был воином, я бы уважал тебя. За храбрость. Но ты не воин, ты цепная собака. Цепной собаке нет уважения. А кроме того, ты глупая цепная собака. Ты глупая цепная собака, потому что служишь хозяину, который тебя плохо кормит. А за наших людей не волнуйся. Будут разборы, все станет ясно. Все станет ясно без вас, без ментов. Все. Уходи. Я больше говорить не буду.