Террор Бешеного

И после этих слов, буквально на несколько мгновений, во сне появился Воронов. Он стоял в каком-то темном помещении в икс-образной позе: ноги расставлены, руки подняты кверху, голова бессильно опущена на грудь. Его руки и ноги были закованы в цепи. Андрей поднял голову и тихо попросил:

— Братишка, спаси меня!

— Кто тебя заковал в цепи?

— Спаси меня! — повторил он.

— От кого?

— От меня самого!

— От себя? О чем ты говоришь?! — удивленно воскликнул Савелий, но ответа не получил: Андрей растворился точно так же, как и Розочка.

Савелий хотел крикнуть что-то ему вдогонку, но его окутала тьма, и он забылся…

Видимо, психологические переживания Савелия были настолько сильны, что он едва не проспал звонок Воронова: лишь на четвертую трель телефона его глаза открылись, и буквально через мгновение рука схватила трубку.

— Слушаю, — как можно спокойнее произнес Савелий.

— Савелий, это я, твой брат, — раздался бесстрастно-механический голос Воронова: ничего не изменилось с момента последнего разговора.

— Здравствуй, как ты? Пауза.

— У меня все в порядке. Когда ты вылетаешь?

— Сегодня. Ты меня встретишь? Пауза.

— Нет, тебя встретят у выхода из здания аэропорта и отвезут ко мне.

— Кто встретит? Пауза.

— Они тебя знают. Встретят и отвезут ко мне.

— Кто они? Пауза.

— Это вопрос жизни и смерти!

— Тебе угрожают?

Более длительная пауза.

И тут Савелию вспомнился сегодняшний сон. Розочка с ребенком, напомнившая Мадонну Рафаэля, возникший следом образ прикованного цепями Воронова. К чему бы это? Какую подсказку выдала его память? И в то же мгновение ему вспомнились слова солдата Семеркина о певце и фильме о нем, о песне Высоцкого, в которой поется о художнике. Господи, теперь понятно, почему он не вспомнил эту песню любимого Высоцкого. В ней поется не о художнике, а о любви!

«Как там? Дом хрустальный, на горе… Нет, дальше, кажется, дальше… Вот, вспомнил: как Мадонна Рафаэлева… Все! Цепочка подсказок замкнулась! Вот, оказывается, о каком художнике говорили Воронов и Седой. Но что дает ему эта отгадка? Может быть, попробовать?»

Все эти размышления пронеслись в голове Савелия в считанные доли секунды, и он рискнул:

— Лана очень переживает за тебя! Ты знаешь, она стала очень похожа на Мадонну Рафаэля! — Эти слова он постарался произнести как можно более радостно.

Пауза все длилась.

— Рафаэля… — словно эхо повторяет Воронов и вдруг заговорил в своей обычной манере, в которой Савелий почувствовал тревогу: — Братишка, тыне…

— Но так же неожиданно, словно ему кто-то зажал рот, оборвал себя на полуслове.

Что произошло на другом конце провода — неизвестно: из трубки не доносилось ни единого звука, а голос Андрея, такой же механический, раздался лишь через несколько секунд:

— Савелий, ты мне очень нужен: поспеши! Я жду тебя! И запомни, ты должен быть один!

— Хорошо, Андрюша, жди: через несколько часов я буду рядом с тобой! Пауза.

— Алло, братишка! Почему ты молчишь?

Но Воронов больше ничего не ответил: раздались короткие гудки.

«Господи, что с тобой происходит, братишка! Почему такая реакция на имя художника? Ты явно хотел о чем-то меня предупредить, но о чем? Как ты сказал? „Братишка, ты не…“ — что я НЕ должен? А в голосе слышалось явное беспокойство. Но за кого беспокойство? За себя? За меня? А может быть, ты опасаешься за жену и ребенка?»

Савелий задумался на мгновение и убежденно заявил самому себе:

«Нет, не за них! Если бы за них, то и фраза наверняка начиналась бы совсем по-другому: например, „ты должен…“, „позаботься о…“, „им угрожает…“ или еще проще, мог взять и назвать имя Ланы или сына. Вот и выходит, что опасность угрожает либо самому Андрею, либо мне. Собственно, какая разница: мне или Андрюше? Лететь нужно в любом случае!»

Телефонный звонок прервал его размышления.

— Привет, крестник! — услышал он бодрый голос Богомолова.

— Я под «пуговичкой», — шутливо намекнул Савелий, — здравствуйте, Константин Иванович!

— Звонок был также из Нью-Йорка. Как прошел разговор? Судя по твоему бодрому голосу, есть новости?

— А вы обижаетесь, что только я умею предугадывать события, — заметил Савелий.

— Так рассказывай!

— Не лучше ли вам послушать?

— Хорошо, но подожди минутку: я поставлю на запись. Все, готово!

Когда запись закончилась, Богомолов оживленно сказал:

— Не знаю, как тебя, но меня его неожиданный эмоциональный всплеск настраивает хотя и не шибко, но все-таки на оптимистический лад. Почему ты вдруг вспомнил Рафаэля?

— Не вдруг, — возразил Савелий и подробно рассказал генералу о том, что удалось вытянуть из Семеркина, о Высоцком, о неожиданном сне-подсказке и о своем спонтанном решении вставить имя художника в разговор.

— И ты все время об этом молчал, — недовольно пробурчал Богомолов.

— Честно говоря, всерьез обо всем этом я подумал уже во время сегодняшнего разговора с Андрюшей: все как-то мгновенно сошлось в единое целое и приобрело конкретные очертания, которые и захотелось проверить.

— Но это же здорово: хоть какая-то зацепочка!

— Согласен. Жаль, что Андрюше что-то…

— Или кто-то, — вставил Богомолов.

— Или кто-то, — согласился Савелий, — помешал договорить свою мысль до конца.

— Постой, какие, ты говоришь, упоминал этот Семеркин цифры?

— Четырнадцать и восемьдесят «с чем-то», только не помнит, с чем, но уверен, что упоминалось две пары чисел.

— Или четыре цифры, то есть число могло быть просто четырехзначным.

— Естественно, но какая разница?

— А вот какая! Пока мы с тобой говорили, я залез в свой справочный сайт и теперь могу уверенно назвать четвертую цифру, — пояснил Богомолов.

— Уверенно?

— На все сто! — гордо ответил генерал. — Тройка! А само число — тысяча четыреста восемьдесят три! Это год рождения великого Рафаэля!

— Поздравляю! Остается узнать, к чему вдруг ни с того ни с сего Андрюша обсуждал год рождения Рафаэля с незнакомым человеком? Каков смысл этой информации?

— Послушай, я очень беспокоюсь за тебя. Может, ты все-таки согласишься…

— Константин Иванович, мы уже обсудили эту тему и не будем к ней возвращаться, — мягко остановил Савелий, — тем более вы слышали, что сказал Воронов: один!

— Как ты не понимаешь?.. — чуть раздраженно начал Богомолов, но и на этот раз Савелий его прервал:

— А мне кажется, Константин Иванович, что это вы кое-что не понимаете!

— И чего это я не понимаю?

— Как вы намерены подстраховать меня? Выделите пару-тройку умельцев? И чем они смогут мне помочь? Если мне готовят ловушку, то разработчики наверняка продумали и вариант, который вы предлагаете, и ваших сотрудников уберут в два счета. Зачем рисковать их жизнью? А организовать достаточно серьезную группу боевиков, чтобы в любых условиях прикрыть меня, вы не сможете: я буду находиться на территории чужого государства. — Савелий говорил спокойно, без экзальтации. — Так что как ни верти, а выходит, что резоннее мне быть одному и действовать по ситуации. Ну, согласитесь, Константин Иванович, что я прав.

— К сожалению, — с тяжелым вздохом вынужден был сдаться Богомолов, но через небольшую паузу спросил: — Но хотя бы от оружия ты, надеюсь, не откажешься?

— Не откажусь. Но как вы предлагаете провезти его через таможню?

— Слава богу! — обрадовался Богомолов.

— Чему вы так радуетесь? — не понял он.

— Тому, что ты не отказываешься.

— Зачем отказываться, если и так очевидно, что эта пустая затея, — заметил Савелий.

— На этот раз я постараюсь тебя удивить! — пообещал Богомолов.

— Ну что ж, посмотрим…

— Тебя проводит Михаил Никифорович, и он все тебе привезет.

— Жду с нетерпением, — скептически хмыкнул Савелий.

— Желаю удачи, Савушка!

— Мухтар постарается.

Положив трубку, Богомолов вызвал к себе Геннадия Золотухина, оружейного умельца, который уже принимал однажды участие в снаряжении Савелия. Именно этот «Левша» и являлся создателем ручки, бесшумно стреляющей сорокамиллиметровыми стальными иглами. Внук известного по всей дореволюционной России часовых дел мастера, одного из учеников знаменитого Павла Буре, настолько увлекся оружием, что уже в четырнадцать лет изобрел стреляющую ручку, и кое-что из этого изобретения было использовано для создания десантного штык-ножа с одноразовым выстрелом.